Анита Архангельская
Джордано Бруно
«Измените смерть мою в жизнь,
Мои кипарисы – в лавры и ад мой – в небо.
Осените меня бессмертием,
Сотворите из меня поэта, оденьте меня блеском,
Когда я буду петь о смерти, кипарисах и аде…
…И смерть в одном столетии
дарует жизнь во всех веках грядущих»
Джордано Бруно
Как много сказано слов, как много о нем написано книг. Любой школьник нашего столетия слышал имя Джордано Бруно. Любой студент поместит его в один ряд с такими учеными, как Николай Коперник и Галилео Галилей, прославившимися открытием гелиоцентризма. Однако любой христианский апологет возразит: «Почему вы помещаете его в один ряд с астрономами? Ученым он — не был!» Любой атеист, видя внешнюю антиклерикальную направленность его книг, скажет, что он сражался против церкви. Однако для грамотной оценки личности важно понимать не против чего, а за что эта личность сражается.
Большинство книг, доступных в России на сегодняшний день, были написаны в советский период, и это задает определенный тон исследованиям. В них Бруно освещается в качестве предвестника научного материализма и борца с религией. Но так ли это на самом деле или искусственный образ, сложившийся после смерти, полностью фальсифицировал реальную личность? И кем все-таки был Джордано Бруно? Атеистом? Еретиком? Монахом-ренегатом? Проповедником гелиоцентризма? Предлагаю попробовать в этом разобраться.
Его жизнь, как и жизнь любого другого человека можно выразить через описательные глаголы. Но глаголы эти будут чудовищны. Родился – учился – бежал – скитался — был пойман — сожжён.
За 400 с лишним лет церковь так и не реабилитировала Бруно, отказываясь признавать выдвинутое обвинение против него ошибочным. А в 1889 году на месте его казни по заказу братства «вольных каменщиков» был воздвигнут памятник, на барельефе которого выбита надпись «Джордано Бруно — от столетия, которое он предвидел. На том месте, где был зажжен костер». И от начала и до конца это была антиклерикальная, антипапская акция.
17 февраля — день его трагической смерти. Для нас — день памяти. Давайте вспоминать.
Я не стану излагать его биографию. Она доступна во множестве изданий от школьных шпаргалок до серьезных исследований. Не стану здесь также пытаться ответить на вопрос, за что его казнили. На этот вопрос вот уже более четырех столетий пытаются ответить самые выдающиеся умы. Церковь им в этом, надо сказать, нисколько не помогает.
Сохранился лишь текст приговора, тот самый, в котором брат Джордано Бруно называется «нераскаявшимся, упорным и непреклонным еретиком», и указывается про смерть «без пролития крови и членовредительства». Этаким деликатным манером католичество именовало сожжение живьем. Также в тексте приговора упоминаются 8 еретических положений его учения, из которых известно только одно — считал, что «величайшее кощунство говорить, будто хлеб пресуществляется в тело» (Краткое изложение следственного дела). Полный текст обвинения мало того, что не был озвучен, так еще и бесследно пропал, что является довольно любопытным прецедентом в истории инквизиционного судилища.
В течение двух с половиной веков не было известно ничего о процессе над Бруно, все обстоятельства ареста и суда держались в тайне. И только в 1848 году итальянская революция обнародовала эти документы. Но текста обвинения среди них не было.
Бытуют самые разнообразные версии, начиная от фантастических, где Бруно объявляется чернокнижником, шпионом, основателем секты «джорданистов» и предтечей розенкрейцеров; заканчивая очевидными до элементарности, что де- первого пункта обвинения и так было предостаточно для вынесения смертного приговора. Евхаристическая ересь. О чем тут еще говорить?!
И надо сказать, аргумент более чем существенный. В эпоху Возрождения, когда жил и писал свои труды ноланский философ, католики, протестанты и англикане с упоением уничтожали друг друга просто из-за разночтения в понимании таинства пресуществления. «Символично оно или реально?». Так почему бы не отправить на костер скверного характером мыслителя, который и вовсе отвергает транссубстранциацию, покушаясь на святая святых христианского вероучения?!
В частности, стоит заметить, что дьякон Андрей Кураев высказался на тему того, что обвинение Галилея в гелиоцентризме было не более, чем маскировкой, чтобы скрыть истинную причину его ареста. А заключалась она в учении об атомизме, в котором имплицитно содержалась все та же евхаристическая ересь.
Только абсолютно несведущий в истории догмата человек может усомниться в его значимости для Святой Церкви.
Хотя, конечно, то, что говорит о. Андрей в отношении Бруно, очень сильно расходится с истиной. Совершенно ясно, что его трудов он не читал, а в своих тезисах основывается на однобокой трактовке книги Френсис Йейтс.
Поэтому все наши предположения по-прежнему остаются умозрительными.
Нам остается хотя бы развенчать два самых известных мифа.
1. Он был осужден за гелиоцентризм. Это неверно. Труды Коперника запретили только в 1616 году, через 16 лет после казни Бруно. Сам Коперник к тому времени был давно мертв.
По факту, кроме Бруно, не пострадал ни один антагонист Аристотелево-Птолемеевой модели мира. Николай Коперник, Николай Кузанский, Тихо Браге, Иоганн Кеплер, Марсилио Фичино – все умерли своей смертью и к суду не привлекались. Даже Галилео Галилей, единственный привлекавшийся, вышел живым и невредимым.
2. Он был осужден за идею множественности миров. Теория так же неверна. Еще Фома Аквинский (1225-1274), этот воплощенный стандарт средневековой схоластики, писал, что «мир, который нас окружает, и в котором мы живем, не является единственно возможным миром, и не является лучшим из миров. Он — лишь один из бесконечного множества возможных миров». У Бруно практически калька этой мысли, если, конечно, не брать в расчет его инфинитизм.
Версия, что он был казнен за свои космогонические концепции, противоречит очевидным фактам. Его книги попали в «Индекс запрещенных книг» только в 1603 году, а до этого их свободно можно было купить во всех городах Европы. Надо думать, если бы камень преткновения между Ноланцем и инквизицией был в его философии, книги были бы объявлены еретическими еще во время его задержания в Венеции.
И, тем не менее, вопросов в этой истории все равно куда больше, чем ответов. Например, как такая во всех отношениях незаурядная фигура, как Джордано Бруно, могла в течение 16 лет странствия по Европе не привлечь к себе внимания инквизиции, зато, попав в ее руки по доносу некоего венецианского патриция, отправиться уже на костер? Зачем было держать его в тюрьме 8 лет? Это беспрецедентный случай столь длительного разбирательства, сравнимый разве что с процессом по делу тамплиеров в 1307 году. Зачем для вынесения окончательного приговора нужно было созывать конгрегацию из 9 кардиналов во главе с папой? Неужели задача по вычленению еретических положений была столь сложна? Учитывая, что свои радикальные взгляды Ноланец проповедовал и сокамерникам, и палачам, а его книги полны такого нарочитого богохульства, которое видно невооруженным взглядом. Что значили его вошедшие в историю слова после оглашения приговора: «Вы с большим страхом произносите мне приговор, чем я его выслушиваю»?
Вопросы, вопросы…
Марта Жарова в своей замечательной книге «Магия образа» пишет: «Если честно ответить на вопрос, за что, с одной стороны, церковь осудила Джордано Бруно, а с другой стороны, за что он сражался и умер, рухнуть может гораздо большее, чем легенда об отдельно взятой личности».
Может, пройдет еще парочка столетий, и христиане сами нам все расскажут.
Идеи, судьбу и подвиг Ноланца практически невозможно осмыслить в отрыве от той эпохи, в которую он жил. А эпоха эта была на редкость незавидной.
На смену католическому теоцентризму к концу XIII века пришли гуманисты с их античными идеями, верой в человека, его идеалы и развитие. Сами по себе не настроенные против религии, они считали, что церковь неверно трактует писание, в результате чего развернули активную критику католицизма и схоластической философии. Появившись в Италии, движение потом распространилось по всей Европе. Следом за гуманистическим антропоцентризмом появился пантеизм, который не признавал за Богом отдельного творческого начала, но отождествлял его с природой.
С этими изменениями в культурной парадигме связано повышение интереса к различным формам магии, античным произведениям, каббале, герметизму и философии Платона. На этой ядерной эклектике гуманисты хотели выстроить новое христианство.
Именно гуманизм стал идеологической базой для развития широчайшего спектра западноевропейских учений, в частности, таких, как протестантизм.
«Наставления в христианской вере» Жана Кальвина, написанные в 1536 году, заложили основы протестантской доктрины. Достойный преемник Мартина Лютера, Кальвин начал активно реформировать догматическое богословие и жестоко карать отступников. Так появилась Реформация.
Ответом на нее стала так называемая Контрреформация, которая стремилась остановить распространение ереси. В целях борьбы за чистоту веры в 1540 году было создано Братство Иисуса, больше известное как Орден Иезуитов, лозунгом которого было «цель оправдывает средства». Соответственно, для возвращения влияния католической церкви допускались любые, подчас самые беспощадные, меры.
В 1542 году была учреждена Римская инквизиция, в 1545 году — Триденский собор. В 1564 году введен как обязательный «Индекс запрещенных книг».
Протестанты начали жечь костры для католиков, католики — для протестантов, и те, и другие – для всех остальных. Именно в такую мясорубку, погубившую немыслимое количество жизней, и попал со своей идеалистической философией наш ноланский герой.
В историю философии Бруно вошел вовсе не тем, что поддерживал теорию Коперника, но тем, что, ошеломленный горизонтами, которые она открывала, совершил поистине гностический прорыв, синтезировав научную концепцию поляка с герметической концепцией множественности миров, высказанную Николаем Кузанским.
Стоит заметить, что схоластический геоцентризм эпохи Возрождения был своего рода религиозным догматом, неотъемлемой частью христианской этики. Согласно постановлению парижского парламента в 1629 году любая позиция, отличная от Аристотеля, объявлялась еретической. А Бруно писал: «Невозможно найти другого, который под именем философа измышлял более пустые предположения и приписывал своим противникам более глупые утверждения, для того, чтобы приводить более легковесные доводы, какие мы видим в доказательствах Аристотеля».
В данной конструкции макрокосмический геоцентризм скрывал в себе микрокосмический антропоцентризм. Смещение системы координат в сторону Солнца ломало все представления о мире и о месте человека в нем.
Вселенная Птолемея была замкнута сама на себе и изолирована. Небо — чем-то сродни купола над головами с приклеенными по периметру звездами. Мир был закрыт наглухо. И даже бытовавшие уже задолго до Бруно идеи о множественности миров не вынуждали радикально пересматривать Аристотелево-Птолемеевскую модель, ибо все эти миры были совершенно абстрактны. Их могли быть мириады, но к нашему пространству они не имели никакого отношения. Бруно высмеял это: «…это — нелепое представление, в которое могут верить только дети, которые, может быть, поверили, что если бы звезды не были прикреплены к своду неба, как пластинки, хорошим клеем, или же прибиты крепкими гвоздями, то они падали бы на нас из соседнего воздуха, подобно граду».
Все мыслители и философы Ренессанса, сколь бы неоплатоничны они ни были, сколь высоко бы ни устремляли свою мысль, никогда не уходили от идейного геоцентризма и от связи с Христом. Джордано Бруно презрел и отверг это.
В своей мысли он зашел дальше возможного, не оглядываясь на призванные служить фундаментом авторитеты. Свой платонизм он строил не на христианских основах, что было невероятно для человека его времени. Разрушив замкнутые небесные своды, он обнаружил там необъятную Вселенную с бесчисленными мирами.
«Отсюда ввысь стремлюсь я, полон веры,
Кристалл небес мне не преграда боле,
Но, вскрывши их, подъемлюсь в бесконечность»
Сама идея фиксированного центра, расположенного в любом из возможных пространств, терялась за ненадобностью. Ноланец считал, что «земля является центром не в большей степени, чем какое-либо другое мировое тело; и полюсы не в большей степени определены для земли, чем земля является определенным полюсом для какого-либо другого пункта эфира или мирового пространства. То же самое относится ко всем другим телам; они в различных отношениях все являются и центрами, и полюсами, и зенитами и прочим». Это, несомненно, выбивало почву из-под ног.
Франческо Грациано рассказывал, как, находясь в заточении, Бруно подвел к окну одного из заключенных и указал ему на звезду. «Смотри. Это — мир, и все звезды — тоже миры». Сцена примечательна не только тем, что раскрывает его взгляды, но гораздо более тем, что показывает, насколько его видение мира было для него объективной реальностью. И эта реальность во много раз превышала значимость его личных переживаний на текущий момент.
Продолжая дело пантеистов, Бруно лишал Бога привычной роли творца, отождествляя его с природой, мировой душей, присутствующей в каждом явлении, в каждом моменте, в каждом существе здесь и сейчас. Такая позиция, безусловно, была антицерковной. Знаменитое выражение Ноланца «natura est deus in rebus», «природа есть бог в вещах».
«…душа мира и божественная сущность, которая есть все во всем, наполняет все и находится более внутренним образом в вещах, чем их собственная сущность, ибо она есть сущность сущности, жизнь жизней, душа душ».
Космогония Бруно была сверхчувственна, интуитивна куда более, чем научна. Придавая особое значение Солнцу, он восхвалял его как истинный герметический гностик, как истинный неоплатоник: «Слеп, кто не видит солнца, глуп, кто его не познает, неблагодарен, кто не благодарит. Не оно ли и свет, что светит, и благо, что возвышает, и благодеяние, что радует, учитель чувств, отец сущего, творец жизни».
За подобные одухотворенные высказывания неверно понимающие его взгляды читатели наклеивали на него ярлык мага и оккультиста. Во многом этому способствовало его мистическое, поражающее умы искусство памяти и такие его сочинения, как «О естественной магии» (De magia naturali; 1588) и «Об узах» (De vinculis in genere; 1591), в которых он весьма вольно развивал идеи Фичино. Однако такая трактовка его личности не более, чем заблуждение. Единственное, к чему Бруно стремился и к чему призывал на протяжении своей жизни – это к свободе разума и свободе мысли, к отказу от предрассудков и поиску истины любой ценой.
«Многие из тех, что не могут приобрести себе славы ученых и добродетельных собственной добродетелью и знанием, очень легко могут выдвинуться, доказав, как мы невежественны и порочны. Но, знает Бог, ведает непогрешимая истина, что насколько глупы, развратны и преступны подобного рода люди, настолько я в своих мыслях, словах и действиях не знаю, не имею и не стремлюсь ни к чему иному, кроме искренности, простоты и правды. Именно так и будут судить обо мне там, где не поверят, чтобы героические дела и заслуги были бесплодны и бесцельны; где не станут считать высшую мудрость нескромною верою; где отличают человеческий обман от божественных внушений; где извращение естественных законов не считается делом веры и сверхчеловеческого благочестия; где научное исследование не есть безумие, где не в жадном захвате — честь, не в обжорстве — роскошь, не в толпе рабов, каковы бы они ни были, — хорошее имя, не в лучших одеждах — достоинство, не в богатстве — величие, не в диковинном — истина, не в злобе — благоразумие, не в предательстве — любезность, не в обмане — осторожность, не в притворстве — умение жить, не в неистовстве — сила, не в силе — закон, не в тирании — справедливость, не в насилии — суд и так далее во всем прочем».
Между восторженным мыслителем, воспевающим герметический ренессанс и магом-практиком — пропасть. Та пропасть, которую Бруно никогда не перешагивал. Он всегда держался той тонкой грани, где магия смыкается с философией, а философия оборачивается магией. Для современного человека, привыкшего к дискретным областям знания, осмысление этой грани, которую правильнее назвать натурфилософией или метафизикой природы, почти недоступно.
«…а между тем меня большей частью считают софистом, который больше стремится казаться тонким, чем быть правдивым; честолюбцем, который больше стремится основать новую и ложную секту, чем подтвердить старую и истинную; искусителем, который добывает блеск славы, распространяя тьму заблуждений; беспокойным умом, который опрокидывает здания здравых дисциплин и создает орудия разврата».
Сложность анализа личности и философии Ноланца для потомков в том, что он объединял в своем воображении необъединимое. Вычленяя из его сочинений разные мысли, можно одновременно приписывать его и к язычникам, и к христианам, и к материалистам, к натурфилософам, атеистам и оккультистам. Воспитанный в католической культуре, получивший степень доктора богословия в доминиканском монастыре, он был насквозь самобытен. И эта самобытность, это мышление без границ позволяло ему одновременно синтезировать в своем мировосприятии самые разнообразные и противоречивые концепции.
«Не будучи доктором, а невеждой, я стремлюсь учиться. Не будучи тем, чем я должен был бы быть, я являюсь тем, чем я есть».
«Кто хочет правильно рассуждать, должен уметь освободиться от привычки принимать все на веру, должен считать равно возможными противоречивые мнения и отказаться как от тех предубеждений, которые он впитал со дня рождения, так и от тех, которые он воспринял вследствие взаимного общения, или же которые возрождаются при посредстве философии, — одним словом, он должен умереть для толпы и для тех ученых, которые считаются мудрыми большинством какой-либо эпохи».
Через двести с лишним лет после его смерти профессор Шредер будет говорить о Бруно: «Его тезисы стремились ниспровергнуть не только алтари, но и троны, он был, таким образом, явным врагом человеческого общества, ибо где нет Бога, там нет и авторитета, где нет авторитета, там нет истинной свободы, нет порядка, где нет порядка, там раскрыты двери и ворота радикальнейшему социализму…»
Давайте же ответим на вопрос: кем он был? Блестящим эрудитом. Обладателем феноменальной памяти, цитирующим наизусть Священное писание, каббалистические и герметические тексты. Непревзойденным полемистом в богословских спорах. Знатоком множества языков. Лицом, вхожим ко двору королей Франции Генриха III и Генриха IV, Британской королевы Елизаветы I, императора Священной Римской империи Рудольфа II. Талантливым литератором, написавшим более 40 произведений, из которых на русский переведены порядка шести. Лектором в самых престижных университетах Европы (Женева, Оксфорд, Кембридж, Сорбонна и многие другие). Выдающимся специалистом по мнемонике. А также — едким сатириком, язвительным и ироничным; скорым на дерзости и остроты, обладателем взрывного темперамента, гордым сверх всякой меры, бескомпромиссным и нетерпимым к любым формам глупости и ханжества, наживающим себе врагов с той же скоростью, с которой хорошенькая девица меняет кавалеров. И, конечно же, автором чрезвычайно парадоксальной и эклектичной, но при этом невероятно поэтичной, философии.
7 января 1593 года представитель венецианской власти Фериго Контарини в ответ на письмо Папы Климента VIII о необходимости этапирования Джордано Бруно в Рим написал: «Он совершил тягчайшие преступления в том, что касается ереси, но это — один из самых выдающихся и редчайших гениев, каких только можно себе представить, и обладает необычайными познаниями и создал замечательное учение».
Широта и необъятность мысли, и многогранность его личности, сделали Бруно своего рода иконой онтологического гнозиса, отразившись в творчестве множества философов и ученых последующих столетий.