03.12.2014
0

Поделиться

Мёртвый день

Эрнст Барлах

МЕРТВЫЙ ДЕНЬ

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Мать

Сын

Куле

Кулобарб (как голос)

Метлоног

Альп

Место действия: просторный атриум

ПЕРВЫЙ АКТ

Просторный атриум, служащий одновременно кухней и жилым помещением. На стенах ниши, служащие альковами, видны балочные перекрытия потолка, вход в погреб.

МАТЬ поднимается из погреба вверх, останавливается в тот момент, когда ее фигура видна по пояс, она оглядывается: Гном! Тишина.

МАТЬ: Гном! Кулобарб! Тишина.

МАТЬ: Кулобарб, скажи хотя бы, что ты не хочешь говорить, скажи, что у тебя нет желания общаться.

Тишина.

МАТЬ: Твои взгляды обращены на меня, я чувствую их незримое присутствие. Надо бы подвесить тебе колокольчик. Твой язык должен звучать. Невидимого слугу я еще готова вытерпеть, но немого – не потерплю. Она поднимается наверх полностью, и пытается схватить его. Здесь нет, там – тоже нет. Ага, вот ты где!

КУЛОБАРБ кричит: Да, это я, женщина, ты наступаешь на меня как будто я холмик, нарытый кротом, или галька!

МАТЬ хватает его: И ты бессловесный, как и то и другое. Будешь сам виноват, если я наступлю на тебя и заставлю расстаться с жизнью. Вот было б здорово! Шутя держит его в руках. Ты мужчина? Ощупывает насмешливо. Настоящий и без утрат. Кулобарб, ты – карлик с бородой на заду.

КУЛОБАРБ: Отпусти мою бороду, женщина, отпусти бороду!

МАТЬ: Чтобы ты дал деру? Я что, похожа на мотовку? У меня в руках сокровище, а я не буду держать его? Нет, я держу тебя за бороду, держу крепко, тут уж не до нежностей.

КУЛОБАРБ жестко: Только не долго, долго я не выдержу.

МАТЬ: Не долго? Ну ладно! Конечно, недолго, Кулобарб, что это было только что?

КУЛОБАРБ: Что это было – я не знаю, что это было.

МАТЬ: Кулобарб, ты действительно не знаешь, о чем я хочу тебя спросить?

КУЛОБАРБ упрямо: Не знаю.

МАТЬ: Скажи же, не упрямься.

КУЛОБАРБ: Нет, нет, нет.

МАТЬ: Однако! Разве мой сын не добыл оленя?

КУЛОБАРБ: Убитого на охоте!

МАТЬ: Из быстроного зверя он сделал табурет для погреба. Кулобарб, что с ним?

КУЛОБАРБ: Раз он принес матери жаркое, он сделал ее бабушкой своего желудка.

МАТЬ: О сыне потом, сперва разберемся с жарким. Кулобарб, что стало с жарким, где олень? Погреб пуст.

КУЛОБАРБ кричит, и изо всех сил пытается освободиться.

МАТЬ: Посмотрите на него! Твои секреты уже дают себя погладить, им надо научиться есть из рук. Держит его крепче. Так как насчет оленя, Кулобарб?

КУЛОБАРБ продолжает вырываться: В недрах горы живут мои родственники. Они его съели. Это крысы, прорывающие свои норы до самого верха. Они питаются падалью и убивают все вокруг. Но мы также, я и мой отец, были не промах. В свои лучшие дни он убивал их при первой возможности и немало позабавился. Но они взяли верх, и сейчас норы полны снующих мстителей – если я попадусь к ним, мне не поздоровится.

МАТЬ: О, Забота о погребе входит в круг твоих обязанностей, убивай их, как это делал твой отец. Поскольку они твои родственники, позволь им перед смертью испустить вздох. Делает вид, что хочет спустить его в погреб.

КУЛОБАРБ кричит, бьется сильнее.

МАТЬ: Тьфу, так вот ты как! Сколько же в тебе едкой жидкости! Выпускает его из рук и чистит себя. Таковы приемы вашей братии? Обитатели недр питаются падалью, но и вы наверху тоже хороши!

КУЛОБАРБ: Из страха перед огненными карликами, женщина, они жгут горящими глазами и стреляют во все, что попадается им на глаза.

МАТЬ: Я уже заметила, что снизу идет тонкий аромат жареного, судя по всему, они мастера готовить. Как ты собираешься погасить их огонь?

КУЛОБАРБ: Друг-Погреб чает моей смерти, друг-Погреб хочет свести меня в могилу, Вниз не спущусь я никогда! Справиться с ними под силу лишь твоему сыну, Это мышиное и крысиное гнездо внизу – для него.

МАТЬ: Не совсем так. Он боится темноты, он подобно тебе испытывает отвращение к этим тварям. Как бы невзначай: Что снилось юноше сегодня ночью?

КУЛОБАРБ: Почем я знаю? Если тебя кусают блохи, я – бессилен.

МАТЬ: Ты и не знаешь? А не ты ли пес его? Не ты лежишь перед его постелью, не ты ль считаешь его вздохи и удары его сердца? Разве ты не знаешь, что его подушка была мокрой от слез?

КУЛОБАРБ: Так, так, душили его слезы.

МАТЬ: Девушкой я тоже любила обливаться слезами по поводу мечтаний. Эти слезы были слезами радости, не таковы ли и слезы его?

КУЛОБАРБ: Слезы текут по разному поводу. Сновидческие мысли – это сонм червей, скользких слепых тварей, покрытых слизью и копошащихся в тайниках души. Они пробуждаются в ночное время и снуют у порога открытых дверей души. Может статься, что такие влажные черви и ползали по подушке.

МАТЬ резко меняя тему: Слушай, Кулобарб, олень на том же месте, что и прежде, целый и невредимый. А вашей братии нет и следа. Спускайся отважно вниз и принеси мне снизу посуду, требуемую для ужина. Не мешкай, Кулобарб!

КУЛОБАРБ: Прежде ты не отправляла меня в темноту, я и теперь не собираюсь прыгать в могилу. Когда поджаривают, становится горячо, а они горазды поджаривать и живых. Мне кажется, что отец мой протягивал из могилы руки, чтобы схватить меня.

МАТЬ: Тебя схватить?

КУЛОБАРБ: Я ж в палец укусил его

МАТЬ: Тебя хотел схватить?

КУЛОБАРБ плаксивым голосом: Ты хочешь ему помочь. Ты посылаешь меня под землю, зная, что я там и останусь. Я расскажу твоему сыну, что ты в задумала в сговоре с моим отцом.

МАТЬ: С твоим собственным отцом, что он должен думать об этом?

КУЛОБАРБ: Да, что! Он будет качать головой. Отец, Отец, для него это как пустой бочонок, слова пустые, в его ушах глухое эхо.

МАТЬ: О, добрый Кулобарб, однако же, ты скрежещешь зубами довольно странно. Неужто погреба, действительно, боишься? Прикуси свой скрежет зубовный своими же лязгающими зубами!

КУЛОБАРБ: Твой сын должен понять, в чем дело, он должен знать,

МАТЬ делая несколько поспешных шагов в сторону голоса: Знать что?

КУЛОБАРБ: Что мужчины происходят от мужчин.

МАТЬ: Что ты себе позволяешь! Тебя взяли в услужение не для того, чтобы ты показывал характер!

КУЛОБАРБ: Взяли? Да я вселился сюда сам, укушенный снаружи зубами мести моей злокозненной родни, теперь они опять преследуют меня, а ты им не препятствуешь. Ты даешь им почуять мое присутствие. Сын должен знать об этом. Он должен знать о том, что ты меня вопросами изводишь, как если бы хотела мне выдрать бороду. Он должен знать, что это значит; что у нее есть великовозрастный младенец в доме. О, для таких как он, найдутся матери и кормилицы получше!

МАТЬ: Знаю, знаю: та, которая вместе с молоком питает его материнской ненавистью, а вместе с любовью взращивает в нем неблагодарность. Их ты найдешь, или ты лучших знаешь?

КУЛОБАРБ: Сколько угодно! Мать-солнце, что питает его с млеком света, и ночь-кормилица, что вещие ему сны навевает.

МАТЬ: Вещие сны навевает ночь-кормилица?

КУЛОБАРБ: Матери – не чета отцам. Мужчина скроен по образу отца, и та кормилица, которая ему рассказывает об его отце, питает его лучше, чем мать, которая не делает этого.

МАТЬ: Так и будем с тобой лаяться, добрый Кулобарб?

КУЛОБАРБ: Ты меня поносишь, а я должен сносить все молча?

МАТЬ: Хотелось бы мне видеть гримасы, сопровождающие твои речи! Подними глаза на меня, посмотри сюда!

КУЛОБАРБ: Повинуюсь.

МАТЬ: Что ты видишь?

Тишина.

МАТЬ настойчиво, почти умоляюще: Что ты видишь?

КУЛОБАРБ смеется.

МАТЬ: У меня такое ощущение, что твои взгляды кусаются, как будто это клювы воронов, которые выклевывают мои глаза.

КУЛОБАРБ: А мне, когда я смотрю в твои глаза, кажется, что я жую вату и не могу выплюнуть.

МАТЬ: Разве ты не видишь по моим глазам, что кровососущий страх вполз в меня? Что за стихи поешь ты о кормилице ночи, что за бахвальство о матери-солнце? У моего сына есть мысли, известные только тебе, что я за мать после этого!

КУЛОБАРБ: Матери достаточно, но вот отца не хватает.

МАТЬ: Кулобарб!

КУЛОБАРБ; Слушаю!

МАТЬ; Подними глаза еще раз.

КУЛОБАРБ: Еще раз, я делаю это.

МАТЬ: Однако не к моим глазам, добрый Кулобарб, только к моим губам.

КУЛОБАРБ: К твоим губам, женщина, я это сделаю.

МАТЬ: И слушай одновременно глазами и ушами

КУЛОБАРБ: И теми и другими.

МАТЬ: Что слышишь?

КУЛОБАРБ: То, что ты говоришь, но ты ничего не говоришь.

МАТЬ: Слушай внимательней!

КУЛОБАРБ: Когда ты ничего не говоришь?

МАТЬ смеется презрительно.

КУЛОБАРБ: Ты смеешься.

МАТЬ смеется более благодушно

КУЛОБАРБ плаксивым голосом: Ты надо мной смеешься?

МАТЬ: Впервые ты меня порадовал.

КУЛОБАРБ. Как мне не смеяться, когда ты говоришь, что слышишь только смех мой?

Возникает пауза, затем слышно как КУЛОБАРБ украдкой хихикает.

МАТЬ испуганно: Он слышал, что я сказала самой себе, и сделал выводы. Перехитрил меня! Слушай же теперь вслух то, что тебе и так наверняка известно: остерегайся меня!

КУЛОБАРБ: Как и погреба.

Слепой КУЛЕ входит с палкой; видно, как он следует за посохом, который подводит его прямо к женщине, которая смотрит на него пристально.

МАТЬ: Кто ты, откуда будешь?

КУЛЕ: Скажи мне прежде, где я. Я пересек порог, но рады ль здесь гостям?

МАТЬ: Но кто ты и откуда?

КУЛЕ: Кто я, того не знаю. Было б ложью, если б я назвал вдруг имя; ведь это все равно, что маску нацепить и изъясняться через рот второй.

МАТЬ: Откуда ты пришел?

КУЛЕ показывает на посох: Он знает. Показывает на свои глаза: Они ведь ничего не видели. Указывая на свои ноги: Они тоже знают только камни и пыль повсюду.

МАТЬ: А ты не призрак?

КУЛЕ: Возможно, знаешь ты меня лучше, чем я сам.

МАТЬ передразнивая его: Ты прежде был, конечно, богачом, но карманы твоей одежды теперь полны дыр, и не знают, куда подевалось твое богатство. Некогда богач, теперь ты тень лишь бледная былого, Кулобарб, подведи его к скамье.

КУЛЕ подходит с посохом к скамье: Судьба рассказала мне о его судьбе, называй это как угодно, это также может означать богатство.

МАТЬ: Слепой дурак! Ты должен хотя бы иногда замечать что-то хорошее. Твои глаза должны были успеть насладиться миром.

КУЛЕ: Я ничего не упустил; Мои глаза заполнили во мне все пустоты и хранилища. Чад, чад, чад делает все черным, чад, поднимающийся с тлеющего дна Великой Скорби. Любоваться копотью было выше моих сил! И в конце концов я отвратил свои глаза от этого зрелища, как от нечисти.

МАТЬ: Ты не добрый человек! в чем ты провинился?

КУЛЕ: Я поводом был того, что другой со мной содеял. Почти с самим собой: Я был меньше бога, и предстал богом перед женщиной, виной всему мое человеческое достоинство, ставшее божественным.

МАТЬ смотрит на него, затаив дыхание.

КУЛЕ видит свой посох: Когда я увидел, что ее тело удостоилось милости свыше, судьба и здесь была ко мне благосклонна. Я собирался убить обоих: женщину и ее ребенка – и находился в полном одиночестве на распутье. Один путь вел направо в дом ее отца, другой вел налево на чужбину.

МАТЬ: К чему все эти россказни, слепой дурак? Кому нужны рассказы о твоих злоключениях?

КУЛЕ: Мои переживания мертвы, их нечего бояться!

МАТЬ: Пожалуй, здесь ты прав, меня все это не трогает немало, продолжай, хоть в том же духе или даже хуже.

КУЛЕ удивленно: Так ты не рада? Твой голос – голос сильной, властной женщины, а где твой муж? Он должен быть могуч.

МАТЬ: О, он, бодр и свеж как птица, которой удалось выпутаться из силков, и весел будто сновидение.

КУЛЕ: Так он умер? Как безмятежно и с каким легким сердцем ты это говоришь! Расскажи мне о своих злоключениях, но раньше выслушай до конца мою историю. Я стоял на распутье и думал о том, как убить ребенка и его мать, как вдруг что-то привлекло мое внимание, я увидел три посоха, прислоненные к верстовому столбу. Одному из них предстояло стать моим спутником по жизни. Я с содроганием протянул руку и схватил первый. Однако едва я взял его, он рассыпался в моих пальцах и улетучился подобно ветру, со вторым посохом случилось то же самое. Этот посох был третьим, и он вывел меня в мир, и этот мир был страдание.

МАТЬ: Слепец и дурачина, что ты знаешь о страдании? Знаешь ли ты, каково это, когда рядом с твоим сердцем поселяется волчье сердце, и их сварливое соседство длится вечно? Срослось ли страдание с тобой до такой степени, что стало органической частью самого тебя? Какое тебе дело до страданий мира, если страдания, подобные твоим, – это камуфляж твоих удовольствий, и ты взваливаешь их на себя, потому что твое удовольствие и комфорт взяты напрокат от зависти?

КУЛЕ: Так научи страданьям истинным.

МАТЬ: Я могла бы. Но почему я должна делать тебе добро? Сделай лучше что-нибудь, попытайся избежать злой судьбы.

КУЛЕ: Судьбы не бывают злыми, человек виноват сам. Добрые люди застрахованы от несчастий. Нет лучшей судьбы, чем быть добрым.

МАТЬ: Но когда тебя мучают альпы, когда тебе грозит беда?

КУЛЕ: Счастью доброго человека ничто не угрожает, но расскажи мне о своих снах.

МАТЬ обыскивает комнату, пинает ногами угол: Как ты можешь мне помочь? Кулобарб!

Нет ответа.

МАТЬ: Кулобарб

Нет ответа.

КУЛЕ: Кого зовешь ты?

МАТЬ продолжая поиски; Гнома.

КУЛЕ: Его там нет, он не отвечает.

МАТЬ: Его нельзя увидеть, только мой сын способен. Я должна позвать его, и никогда не знаю, где он прячется. Хватит подслушивать.

КУЛЕ догадываясь: А твой муж, отец героя, которым является твой сын – я уже спрашивал об этом.

МАТЬ: Мой сын – не герой, и мне не нужен сын героя.

КУЛЕ: Однако не странно ли, что он имеет такую силу глаз, и видит то, что ты не видишь?

МАТЬ: Так он герой потому, что он видит больше, чем его мать?

КУЛЕ про себя: Он, пожалуй, один из тех, который живет подобно птенцу, вылупляющемуся из яйца. Он живет глазами уже в другом мире, – а этому миру он, вроде, и ни к чему.

МАТЬ: Так пусть боги помогут этому миру, потому что их матери – не люди.

КУЛЕ предусмотрительно: Но есть примеры, когда боги приходили в мир, сыны богов – не дети матерей. Сколько лет твоему сыну?

КУЛОБАРБ: То возраст зрелого мужчины.

МАТЬ: Кулобарб, заткнись! Это сказал гном, который достает ему до сих пор. Она касается колена Куле. Он не умеет определять возраст, мой сын еще ребенок.

КУЛОБАРБ кряхтит.

КУЛЕ: И тебе приснилось, что его постигло горе?

МАТЬ: Ужасная беда.

КУЛОБАРБ кряхтит еще явственнее.

КУЛЕ: Так это было предупреждение, поговори со своим сыном, чтобы он знал, что ему грозит.

КУЛОБАРБ хохочет.

МАТЬ: Как я могу это сделать, разве ты не слышишь, как Кулобарб?

КУЛЕ: Прислушайся!

МАТЬ: Ну, он молчит.

КУЛЕ: Мне показалось, что раздалось конское ржанье, подобное хлопанью крыльев перелетных птиц. Как будто над домом проскакал табун лошадей.

МАТЬ затыкает уши: Не хочу ничего слышать.

Дверь распахивается.

КУЛЕ: Тот, кто вошел, был человек?

МАТЬ: Кулобарб выскочил наружу. Она плотно закрывает дверь. Резко: Когда ты стоял на распутье, надо было выполнить задуманное. Если бы ты сделал это, ты избавил бы меня от необходимости делать нечто подобное. Но сейчас время ушло, помоги мне.

КУЛЕ: Так вот какова была цель моего ухода от тебя – к тебе. Взгляни, как вела меня судьба. Неужели тебе не понятно, что от тебя требуется?

МАТЬ с отсутствующим видом: Должна-то, я должна, но смогу вряд ли.

КУЛЕ: А что это то, что ты должна?

МАТЬ: Он обманул меня, когда оставил меня и обещал мне сына, своего сына. Он обещал, что вернется, когда ребенок станет мужчиной, чтобы проверить, все ли я делала правильно.

КУЛЕ: И не вернулся?

МАТЬ язвительно: Вернулся, но во сне. Этой ночью бог явился сновидице. Можно ли насытиться хлебом, который выпечен во сне?

КУЛЕ: И все ж мечты – священная реальность.

МАТЬ: Если сновидения так сильны, почему он не пришел тогда во сне? Нет, он пришел как сильный, большой мужчина, бородатый и полной дыхания. Это не был сон! Убежденно: Его образ во сне я не признаю, – что, если он потом придет наяву и скажет: Ты позволила обмануть себя мошеннику из царства теней, отец моего сына – не ночная тень.

КУЛЕ: Людям приходиться любить все то, что вздумается богу.

МАТЬ: Да, я тебя тоже узнала, сначала по походке, а теперь по словам. Послушай, он возвестил мне во сне, что теперь, когда ребенок возмужал, он хочет прислать коня, чтобы тот мог на нем отправиться в путешествие по миру.

КУЛЕ: Чтобы спасти мир.

МАТЬ: Чтобы погубить мать.

КУЛЕ указывает на свой посох: Он пришел от него, и ведет меня обратно. Это тоже его воля. Все встретится в конце, как это было решено в начале.

МАТЬ: И я сосуд, из которого вылили содержимое и лишили сладкой неги материнства, должна стать утешением дряхлого возраста? Тьфу ты, господи!

КУЛЕ: Но скакун бьет копытом пред твоею дверью.

МАТЬ: Обетование скачет на четырех копытах, но должно остерегаться сломать ногу. – Сейчас ты стар, но подумай о том времени, когда ты был еще молод, и как я, твоя невеста, звала тебя на помощь!

КУЛЕ: О, женщина! Ты хочешь мертвым прошлым отравить живой цвет будущего?

МАТЬ: А почему я должна страдать из-за каприза бога? Разве он не издевался, дав мне надежду на свое возвращение, вместо того чтобы вернуться на самом деле? Его уста выплюнули ложь, а я буду полагаться на судьбу? О, ты и твой посох – грустная парочка: конское ржание вас пугает.

КУЛЕ: Я не могу убить коня.

МАТЬ: Мне кажется, ты боишься даже говорить об этом.

СЫН входит через дверь, протирая глаза и качая головой.

СЫН: Десять Солнц не смогут осветить дом, как бы они не плясали. Взгляни,. мать, то тут, то там, на поверхности облаков летают снежные курицы. Что это такое – – мужчина с солнцем вместо головы?

МАТЬ: Это наш гость, мой мальчик, будь с ним поласковее, он прибыл издалека.

СЫН: Но не верхом? Распахивает дверь. Глянь, там стоит Сердцерог.

МАТЬ: Он называется Сердцерог? Неплохое имя для скотины. Припоминаю, что одну корову в хлеву моего отца звали также.

СЫН: Назвал? Это его имя, я не назвал его.

МАТЬ: Его имя! Неужто имя – это цветок, который пахнет знакомым запахом? Откуда знаешь ты его коровье имя?

СЫН: Послушай, мать, это имя на нем «написано», конечно, не им самим, я догадываюсь кем. К Куле: смотри и ты!

КУЛЕ: Я?

СЫН: Его копыта как четыре глаза, так что он может скакать, и будь у вас четыре глаза, чтобы смотреть, вам было бы за ним не угнаться. К КУЛЕ, Он бежит как твой взгляд.

МАТЬ: Так он – хромой? Как его взгляд?!

СЫН: Что ты говоришь, разве можно бегать взглядами наперегонки?

МАТЬ: С его взглядом улитки он не видит ничего.

Уходит.

СЫН: Ты ничего не видишь?

КУЛЕ: Ничего.

СЫН: И солнце тоже нет? Взгляни на пол, оно светит через дверь.

КУЛЕ: Ни солнце, ни тебя.

СЫН: Так ты не видишь солнца?

КУЛЕ: Ни солнца, ни мира, ни неба – ничего!

СЫН отходит от него: Но ты говоришь о зрении, твой язык знает об этом, ты можешь сказать слово «видеть», так что ты должен знать, что это такое. Ты вообще не видишь ничего?

КУЛЕ: Да, предо мной лишь тьма кромешная.

СЫН: Но ты говоришь, что ты не видишь солнце, как ты тогда знаешь, что это такое?

КУЛЕ: Солнце? Оно было прежде меня; когда я был зрячим, я видел его; слепой, я чувствую его, и когда меня не станет, солнце будет все также светить.

СЫН: Если тебя не будет, как это может быть?

КУЛЕ: В будущем нас всех когда-нибудь не будет.

СЫН: Но куда мы денемся, ведь мы не сможем вернуться в прошлое?

КУЛЕ: Мы сами станем прошлым, мы прейдем, я уже почти им стал, для меня навеки погасло солнце. Никогда я не увижу солнце.

МАТЬ возвращается, прислушивается.

СЫН задумчиво: Но ночью люди видят сны, и ты сказал, что видишь одну лишь тьму ночи, однако в ней должно быть место для снов, так ты, по крайней мере, их видишь? Прежде, чем конь пришел наяву, я сегодня ночью видел его во сне.

КУЛЕ: И твои глаза были закрыты, и солнце спало?

СЫН: Это правда, дай мне подумать. Это было, как будто у меня были открыты глаза, светило солнце, я стоял и шел как наяву. Я ехал во сне верхом.

КУЛЕ: Это доставляло тебе удовольствие?

СЫН: Меня окружала степь, бескрайние просторы. Я плакал от радости.

МАТЬ с тревогой наблюдая.

КУЛЕ: И все же солнце не озаряло твои закрытые глаза, они были подобны глазам слепого. Так и я вижу во сне и вижу дальше и лучше, чем, если бы я смотрел наяву.

СЫН: И что ты видишь?

КУЛЕ тихо: Я вижу будущее.

СЫН: Мать, мать, ты слышишь? Он видит будущее.

МАТЬ: А он не голоден? Перед его глазами не танцуют полные миски с едой? Спроси его, что в них, за ужином мы увидим, правда ли это.

СЫН: Разве ты не слышишь, что он говорит?

МАТЬ: Он видит сны.

СЫН: Но о будущем. Про себя: возможно, я тоже видел во сне будущее.

МАТЬ: Ну, это твое дело, в твоем будущем меня не будет.

СЫН: Тебя не будет? Тогда положись на меня. Будущее сына – это будущее матери. Может ли быть иначе?

МАТЬ: Ошибаешься. Будущее сына – это прошлое его матери. Твое будущее меня убивает, да будет тебе известно.

СЫН: Как это может быть? Если бы тебя не было, я бы не существовал, и до тех пор, пока есть я, должна быть и ты.

МАТЬ: Послушай, если тебя нет со мной, это тоже самое, как если бы тебя не было вовсе – – а я перестала быть матерью, но кем еще бы могла бы быть, кем еще могла бы стать? Резко: Однажды я принесла тебя миру в этих стенах: я отдала тебе свою жизнь, чтобы ты жил дальше, ибо вся твоя жизнь – это продолжение моей. Я стала своим сыном, и только твоя любовь возвращает мне мою собственную жизнь, возвращает ровно настолько, чтобы справить нужду. Ты взял мою жизнь, не забывай об этом, и если ты меня покинешь, не будет никого, кто меня поддержит. Все, что у меня есть, принадлежит тебе, и, забрав все это с собой в грядущее, ты обречешь меня на голод и умирание.

СЫН: Возможно ли это?

МАТЬ: Я живу только на подаяние от щедрот твоей жизни.

СЫН к КУЛЕ: Ты слышишь это?

МАТЬ к КУЛЕ: Слышишь и не помогаешь мне?

КУЛЕ: Разве ты не знаешь, как я утратил способность видеть?

СЫН: Зачем мне знать, ведь я-то вижу!

КУЛЕ: Однако не исключено, что ты в чем-то слепее меня. Подумай о том, что мои глаза были двумя пауками, которые сидели в своих укрытиях и ловили образы мира, Когда эти образы попадали внутрь, эти пауки ловили их, наслаждались и упивались ими. Однако чем больше приходило образов, тем больше сочились они горечью и тем жирнее были безобразием, и настал момент, когда глаза не смогли выносить эту горечь. Они полностью заткали вход паутиной и перестали выходить наружу, предпочитая возможности видеть – смерть от голода и недоедания. Как я мог бы сказать словами то, что лишило мои глаза зрения?

МАТЬ: Хорошо сказано! Таков этот мир, в который ты хочешь отправиться, оседлав коня, и вернуться, опираясь на посох?

КУЛЕ: Однако это еще не все! Когда я лежу ночью, и подушки тьмы душат меня, то иногда вокруг меня возникает звучащий свет, видимый моим глазам и слышимый моим ушам. И тогда мое ложе окружают прекрасные образы лучшего будущего. Это образы еще неподвижной, но неописуемой красоты, красоты еще спящей. Но тот, кто ее разбудит, сделает мир прекраснее. И кто сможет осуществить подобное, был бы настоящим героем.

МАТЬ: Героизм в нищете и страданиях!

КУЛЕ: Но кто-то, возможно, мог бы это сделать!

МАТЬ: Для начала, ему пришлось бы похоронить свою мать; он мог бы начертать на своем щите жабу, сидящую на мертвом сердце, чтобы мир знал, что он за герой.

КУЛЕ: Однако что это будут за сердца! Совершенно другие сердца, которые будут биться совершенно иначе, чем они бьются сейчас

МАТЬ сыну: Взгляни на него, он боится упустить полные миски, и опасается того, что ему ничего не перепадет, если ты не уедешь сейчас же. Он говорит в пользу своего желудка и против матери.

СЫН: Разве ты не говорила, мать, что я должен быть с ним ласков? Обращаясь к КУЛЕ. Солнце уже за горой. А как быстро летают солнца там, откуда ты родом?

КУЛЕ: Существует только одно солнце всегда и везде, то же самое. Ничто не сравнится с кругозором солнца.

СЫН: И оно не ослепло от того, что оно видит? То, что оно видит, я также хочу видеть, не теряя зрения. Но где еще, если ты их не видишь, являются образы будущего, если не ночью перед твоими глазами?

КУЛЕ: Их нет на солнце, и они никогда не озаряются солнцем. Их источник – ночь. Вывести их из тени – великое искусство, тогда они могли бы жить.

СЫН: Я тоже должен их видеть. Я хочу видеть так, как видит солнце, и хочу знать, как выглядят образы будущего. Нам надо дождаться ночи.

МАТЬ: Да, подождем наступления ночи.

СЫН садится на скамью рядом с КУЛЕ, и при этом отодвигает в сторону котомку, которую тот с таким трудом положил туда, и с удивлением ее ощупывает.

СЫН: Тяжела. Долог ли был путь с ней?

КУЛЕ улыбаясь: Так нужно это знать?

СЫН смущенно отводит глаза, затем решительно: Не возьму в толк, разве ты не стар? Слепой с такой увесистой поклажей! Это должен быть сладкий кусок.

КУЛЕ: Кусок жизни, сладкий кусочек жизни, взгляни на него, он живой.

СЫН с изумлением вынимает довольно большой кусок скальной породы: Камень, кусок грубого камня.

КУЛЕ: Да, кусок жизни.

СЫН: Жизни?

КУЛЕ: Я говорю так, ты говоришь иначе, если тебе угодно, могу в общих чертах рассказать, в чем тут дело. Вот уже много лет прошло с тех пор как. – –

СЫН: Много лет с этим камнем?

КУЛЕ: Я сидел в пустыне, на каменистой поверхности, настолько неровной, что слепой то и дело спотыкался – но это было не все, самое малое, ибо другой свет, свет, который внутри, отказывался светить в его маленькой келье. Внутри было так же темно, как и снаружи, перед глазами. Тьма и ужас вселились в меня, и вот из моей груди вырвался горестный стон – неожиданно он вернулся мне обратно, и так глубок был этот вздох, что я содрогнулся, хотя мне самому было не сладко. Я подумал: Стоп, этот чувствует вдвойне. Вот кто проливал слезы! Прошло немного времени, и душераздирающий вопль раздался снова. Тогда я быстро распрощался со своей болью, и попытался ощупью найти источник стенаний. Казалось, что это голодный ребенок рыдает на коленях своей мертвой матери. И это был осколок, который ты сейчас держишь. С тех пор я ношу его с собой и всегда думаю: лучше страдать, молча, чем мучить другого двойным страданием. И точно повинуясь внутреннему голосу, я, наконец, совершенно уяснил для себя одну важную истину: настоящим мужчиной может быть только тот, кто взваливает на себя страдание другого.

СЫН медленно выпускает камень из рук, роняя его на землю. Затем встает и медленно идет, глядя на КУЛЕ пронизывающим взором. Когда он оказывается рядом с матерью, она крутит пальцем у виска, он резко качает головой. Наконец, говорит вполголоса: Хотел бы я быть таким слепым!

МАТЬ делает знак появившемуся в наступающих сумерках МЕТЛОНОГУ: на вот, положи туда, где у нас всякий хлам.

МЕТЛОНОГ крепко сложенный, нескладный, неуклюжий, с большой метлой вместо ног, смущен и напуган. Он с любопытством берет осколок и карабкается с ним по лестнице, ведущей в низкую кладовку. Там полного всякого хлама, лежащего в беспорядке. Когда он пытается пристроить камень, тот выскальзывает у него из рук. Он порывисто пытается удержать его и при этом задевает другие предметы и роняет их. Раздается страшный грохот. Среди упавших предметов видна колыбель, Он смущен и готов провалиться сквозь землю.

МАТЬ поспешно приближается.

КУЛЕ не слишком встревоженный: Кто это там поскользнулся на полу?

СЫН с рассеянным видом, глядя в сторону матери: Это Метлоног, наш домовой.

КУЛЕ: Добрый?

СЫН рассеянно: Да, да, очень добрый, – что значит – у него прутья вместо ног, и он приходит с наступлением темноты, и бродит по дому на своих ногах-метлах. Утром все чисто. Он делает свою работу, молча, и утром исчезает. Да, если бы он мог, он давно уже ушел в горы, но когда у тебя метла вместо ног, подниматься в гору тяжело, поэтому, он – как сторожевой пес, метла – это его цепь. Он питается своими собственными словами, и от этого такой сильный и упитанный. – Что это, мать?

МАТЬ: Это твоя колыбель, твоя маленькая колыбель, ты когда-то лежал в ней, понимаешь!

СЫН: Так я был такой маленький? Если бы Кулобарб захотел в ней молиться, то даже ему пришлось бы свесить ноги.

МАТЬ задумавшись: Старая колыбель!

СЫН подходит ближе.

МАТЬ эмоционально: Она живее десяти твоих вздыхающих камней.

СЫН молчит.

МАТЬ смотрит на него: Ну, о чем ты задумался, сын мой?

СЫН: Да так, ничего особенного. Но, если подумать, то по сравнению с котенком я был настоящим гигантом, в колыбели вполне уместился бы десяток котят, и еще осталось бы свободное место.

МАТЬ: Люди – не кошки.

СЫН: Ах, мать, я знаю! Но не исключено, что в этой колыбели лежал не я один, но и кто-то другой, кроме меня. Почему у меня не было братьев и сестер? Я всегда был у тебя единственный ребенок?

МАТЬ: Ты думаешь, что мне, возможно, было одиноко? Одиноко с тобою? Ты вполне заменял шесть тебе подобных. А ты сам! – – Разве я не была твоим солнцем и твоей луной? Днем, когда ты просыпался, ты не сводил с меня глаз, и, когда я заходила тебе за спину, ты быстро поворачивал свою маленькую головку, нетерпеливо ожидая момент, когда я покажусь вновь. Как будто это облако закрыло солнце, и тогда люди глядят на его край, ожидая, когда солнце появится снова. А когда я приходила в тебе сумерках, летней ночью, ты радостно удивлялся моему появлению, так как это бывает при полнолунии, когда лежишь и улыбаешься. Вот как было тогда.

СЫН молчит.

МАТЬ: Ах, подумай о вещах, которые не предназначены для мыслей. Взгляни только! она сует руку в узел с тряпьем, – вот кипа одежды, оставшейся от того времени. Хотя, пожалуй, нет, ты был уже больше, ты уже бегал по дому, какой же ты был тогда милый! Подожди, ты должен увидеть! она достает одежду и набивает ее чем-то изнутри. Ну вот, голова изо льна величиной с капустный кочан. – – держишь себя замкнуто и смотришь в темноту – сажает в куклу в темном месте, – – может не так точно – – таким был ты. Стоило мне позвать тебя, ты приходил, семеня маленькими ножками, этого я не могу показать тебе. Нет, я не была одинока, я была с тобой. У тебя были большие глаза, и тебе достаточно было просто посмотреть на меня, чтобы я почувствовала себя счастливее. Как будто солнце светило весь день. Ты мог протянуть мне твои камни и игрушки в своих маленькими ручках, чтобы я удивилась, и мне это было дороже всех удовольствий на свете без тебя. Слушать, как топают твои ножки, бегающие из угла в угол, по полу и едва слышно по матрацу, было для меня настоящим праздником, праздником на весь день, нет, мы не были одиноки, нас было много, много вдвоем. Взгляни, а вот башмачки – – когда ты бежал, это звучало вот так. Теперь твои шаги подобны ударам кузнечного молота, а тогда казалось, что это дятел неутомимо стучит по стволу в солнечном лесу.

СЫН: Смотри, смотри, пришел Кулобарб, и оторвал кукле тряпичную голову, головка упала.

МАТЬ: Оставь его! Хватит думать о былом. На какой-то момент я совершенно погрузилась в прошлое. Я почти не говорила с моим сыном, я пыталась познакомить тебя со своим маленьким сынишкой. Но сама я уже далеко не та, что была тогда.

СЫН: А какой ты была тогда, когда маленький мальчик протягивал тебе камни и пожирал тебя взглядом?

МАТЬ: Не будем об этом, я не знаю. Но бьюсь об заклад, что я больше не являюсь солнцем для твоих глаз. Теперь тебе хочется, чтобы они ослепли, как и его. Кивая на КУЛЕ. Вы ищете солнца другого рода. Укладывает одежду обратно в узел.

СЫН: Расскажи мне больше об этом, мать.

МАТЬ: К чему? То, что у меня было тогда, я действительно имела. Сегодня я не уверена, что у меня что-то осталось. Лучше шагать в ногу с молодыми, чем тратить время на стариков. Показывает на узел: Ты такой, какой есть – цветущий юноша. Молодых надо беречь.

СЫН: Все это здорово, я, полагал, что не глуп, однако по сравнению с тобой я не умнее годовалого младенца.

МАТЬ: Повторяю, – держит колыбель в руке: она живее дюжины ваших вздыхающих камней. Про себя, вставая и ставя колыбель на прежнее место. Я что, подобна колыбели? В меня можно уложить ребенка, а затем забрать его так же, как его берут из колыбели? Убрать меня в чулан? Как бы ни так! Мой сын как был моим, так моим и останется. Вслух: Сын мой!

СЫН рядом с КУЛЕ: Да, мать, что ты хочешь?

МАТЬ: Правда ли, что я звала?

СЫН: Я думал, мне послышалось; кого ты звала – меня?

МАТЬ: Что заслуживает человек, называющий свою мать колыбелью?

СЫН смеясь: Что он заслуживает?

МАТЬ все еще продолжая рыться в потемках.- Да, что должно с ним произойти?

СЫН: Он заслуживает того, чтобы его посадили в бочку, вбили в нее гвозди, и стали укачивать.

МАТЬ: А тот, кто относится к твоей матери, как колыбели?

СЫН подходит ближе. Что-что? Кто может относиться к тебе как к колыбели?

МАТЬ: Кто?

СЫН: Ума не приложу, кому бы это могло прийти в голову. Он был бы глупец. Но ты говоришь о том, кого нет. О ком-то, сшитом из лоскутков подобно тряпичной игрушке, набитой старым тряпьем. Ему можно было бы оторвать голову, как Кулобарб кукле. Разве у него не тряпичная голова? Готов сделать это сам. Поднимает руку.

МАТЬ испуганно хватает его за руку: Ты с ума сошел? Ты меня пугаешь.

СЫН: Это шутка. Но не говорит ли она тебе о том, что я, мать, уже вырос из колыбели?

ВТОРОЙ АКТ

Сумеречная летняя ночь. В тишине слышен отрывочный разговор СЫНА, КУЛЕ и КУЛОБАРБА. Порой воцаряется молчание, затем разговор возобновляется. МАТЬ занимается хозяйством и наблюдает за происходящим. В очаге лежат нерасщепленные дрова. МЕТЛОНОГ играет с камнем, лежа на полу. Он играет с ним, как с животным, иногда подносит его к уху, как будто для того, чтобы лучше слушать, беззвучно смеется.

КУЛОБАРБ: Лентяй и трудяга живут столько же.

КУЛЕ: Один развлекается до безвременной кончины, другой ждет не дождется смерти, изнывая от скуки.

КУЛОБАРБ: Однако за все рано или поздно придется платить одной и той же монетой – смертью. Развлечения и скука это две сестры, у которых нет ничего общего, но каждая получает столько же приданого, что и другая.

МАТЬ выходит из дверей наружу.

СЫН шепотом: Послушай, матушка! Если правда, что я – твоя жизнь, и моя жизнь является продолжением твоей, то можно представить, будто человек – это соты, которые доверху заполняют мысли-пчелы, и все для того, чтобы в итоге достаться лакомке смерти. Но это не так.

КУЛОБАРБ: Все не так!

КУЛЕ: Многие говорят: когда жизнь кончается, человек становится прахом, не более того.

СЫН: А куда уходит жизнь, как жизнь может умереть? Разве жизнь – это дуновение ветра, заставляющее куст шелестеть, и когда он перестает дуть, куст умирает? Как может жизнь стать падалью, куда она девается?

КУЛЕ: Она не дана нам в дар, она дается нам в пользование, а все, взятое в долг, приходится возвращать.

СЫН: Но кому возвращать? Кто тот заимодавец, одалживающий самого себя? Чем мы были бы, если бы не были сами собой? Все не так!

КУЛОБАРБ: Все не так!

КУЛЕ: Да, если ложь называть ложью, но все же что-то должно быть правдой. Должна быть какая-то истина, или истины не должно быть вообще? Это равнозначно утверждению, что деревьев – нет, поскольку имена весьма условны и любую вещь можно назвать по-иному, но разве это мешает деревьям и корням и листьям существовать?

СЫН: Да, должна быть истина, должна быть правда.

КУЛЕ: Она только скрыта во внутренностях времени. Медведь-заблуждение проглотил ее; убей его, и выпусти ее на свободу.

КУЛОБАРБ: Иначе истина стала бы экскрементами.

СЫН наблюдает за МЕТЛОНОГОМ, подходит к нему и поднимает камень к уху. Он ничего не слышит и поэтому роняет камень.

МЕТЛОНОГ: ложится с камнем в руке где-то в темноте.

МАТЬ входит вновь и показывает рукой: Он не больше упитанного теленка. Принимая пищу, боязлив, как лань. Шарахается от любого шороха. Готов испугаться крота, роющего ход в земле.

СЫН: Так ли это, мать?

МАТЬ: Так как я сказала, не иначе.

СЫН: Но что тогда?

МАТЬ: Тогда, что тогда?

СЫН: Что ты сказала тогда?

МАТЬ: Что я сказала потом?

СЫН удивленно: Разве я уже не слышал этого однажды, это и то, что произошло после?

МАТЬ: Сразу же, как только я вошла, я сказала это в первый раз, теперь я увидела лошадку, Сердцерожика, как я могла говорить о ней прежде?

СЫН медленно: Да, но мне показалось – – в этом не было, впрочем, ничего особенного – – только то, что он о нем говорили,! Я не понимаю, в чем тут дело.

КУЛОБАРБ: И что не сказано; ты услышал то, что звучало без слов, поскольку оказалось под шляпой подобно петуху, которого лишили голоса.

СЫН: Шляпой?

КУЛОБАРБ: Петлей на шее, кляпом в рот.

МАТЬ: Он его заслужил. Как? Он опрыскал меня едкой жидкостью. Возмутительно для слуги. Послушай, Кулобарб оскорбил, таким образом, меня, твою мать.

СЫН: Кулобарб? Как ты мог? Гневно: Как ты мог, Кулобарб!

МАТЬ: А теперь такими речами, которые он теперь ведет, он издевается надо мной.

СЫН: Я не знаю, что он говорит, но ему не следовало так говорить. Эй, Кулобарб, закрой свой рот, а не то пожалеешь об этом, не вынимай стрелы своих речей из кожаного колчана своего горла.

КУЛОБАРБ: Истина станет экскрементами, правда станет навозом!

МАТЬ: Ты слышишь его?

СЫН хватает его. Кулобарб, слуга! Мать, как его примерно наказать? Пусть посидит ночку в погребе с кляпом во рту!

КУЛОБАРБ вопит.

СЫН: Если заткнуть ему рот, этого хватит?

МАТЬ: Это только половина наказания, мой сын.

СЫН: Получай же полную меру.

МАТЬ: Запереть его в погреб, чтобы зарубил себе на носу, как он и ему подобные должны вести себя. Он меня своей водой – –

КУЛОБАРБ: Вы едите меня, вы жарите меня заживо!

СЫН: Кто ест тебя, кто захочет тебя жарить? Никто. Кто прельстится прогорклым жиром твоего дряхлого тела, кому захочется вонзить зубы в твой бородатый зад? Ату его!

КУЛОБАРБУ затыкают рот кляпом.

КУЛОБАРБ: Подумай о своем божественном коне!

МАТЬ: Плотнее затыкай!

КУЛОБАРБ хрипит: Подумай о своем божественном коне

МАТЬ: Он все еще хрипит!

СЫН: Он молчит, что он сказал о божественном коне?

МАТЬ непринужденно: Шутка! Он считает, что это лучшее и новейшее твое приобретение. Не лучше ли нам прогнать его? Тогда я могла бы величать тебя своим божественную сыном. Разве ты – не лучшее мое достояние? Но когда этот конь тут, я уже не могу считать себя матерью, достойной тебя.

СЫН: Кем ты себя считаешь?

МАТЬ: Я – мать, мать, и не более того.

СЫН смеясь: Божественная мать!

МАТЬ: И все-таки это слово – это пародия.

СЫН: Пародия?

МАТЬ: Если бы конь привез тебя к матери, это имя было бы почетным. Однако мать, кормящая коня сына пылью расставания, не может быть божественной матерью!

КУЛЕ: Что-то должно быть истиной, и должно быть соответствующее слово. Однако слово божественная мать – для этого явно не годится. Это слово не звучит, оно должно звучать по-другому.

СЫН: О чем вы говорите?

МАТЬ: Эти слова звучат, но это речи из крапивы, они обжигают ложью.

СЫН удрученно: Да, да, слова подобные солнечным лучам, как горячие стрелы, и как я стою в потоке их речей! Мать!

МАТЬ: Сын?

СЫН: Смущенно: Что делать с Кулобарбом?

МАТЬ: Оставь его в погребе. Но меня обжигает его взгляд, я его не вижу, а он постоянно за мной наблюдает.

СЫН: Покарать его за его проступок.

Подвешивает его в коптильне на крюк.

МАТЬ: Он задыхается в дыму.

СЫН: Отнюдь; но дым очень едкий, и он его разъедает, и это компенсация за его неправоту.

МАТЬ: Ладно, идем лучше спать, уже поздно, на дворе глубокая ночь.

СЫН: Да, мать, поднимайся в свою спальню, поболтаем там.

МАТЬ: И обманывать ночь, святую ночь? Убить сон, сынок? Не будет этого! Сон – сам ласковый убийца, отправляющий людей на тот свет на некоторое время сновидениями и покоем. Таков обычай, не будем его нарушать.

КУЛЕ: Сон – лжец, он завязывает нам глаза, чтобы мы не видели слабый свет, которым ночь освещает свои мысли, сон залепляет воском наши уши, чтобы мы слышали бормотание ее часов.

МАТЬ: И что она шепчет тому, у кого уши не залеплены воском?

КУЛЕ: Изречения вечности.

МАТЬ: Удалось ли тебе подслушать что-нибудь?

КУЛЕ: Пересказать их нельзя, они смолкают, едва достигнув ушей, но они без умолку звучат в сердце.

МАТЬ садясь: Пусть не надеется сон – убийца людей, что мы выпустим его за порог слушать изречения вечности.

КУЛЕ: Пока человек полон забот, он не слышит ничего кроме языка шипения. Он не способен понять священный язык вечности.

МАТЬ: Тот, у кого заботы? Тогда шепот вечности не слышит ни одна мать.

КУЛЕ: Можно испытывать страдания и оставаться беззаботным. Можно обмениваться с вечностью изречениями, а днем тяжко вздыхать. Страдание мне хорошо знакомо.

МАТЬ: И не находить слов радости? Несчастный, у которого ничего нет, нет радости отцовства, нет жены, нет ребенка, который назвал бы тебя отцом! – На твоем месте я бы закуталась с головой в плащ и навсегда умолкла.

КУЛЕ: Разве любовное наслаждение это не смесь всех других радостей? Если это так, то любовное наслаждение позволяло мне порой заранее ощутить радости отцовства. Разве я не испытываю к ребенку этой женщины отцовские чувства?

МАТЬ: Самое время послушать твой храп. Ложись-ка спать, мудрила.

КУЛЕ: Да, возможно, все это чепуха. Возможно все так, как ты думаешь, однако разве я не чувствую всем сердцем, как боги страдают? Они страдают больше чем отцы, страдают больше матерей. Разве я не чувствую всем сердцем, как они радуются? Их услады больше радости отцовства, больше радостей материнства, больше радостей детства.

СЫН: Это правда? Боги могут страдать?

КУЛЕ: Они сами испытывают все посылаемые ими страдания и все даруемые ими наслаждения. Но радостей у них мало, о, боги полны бесконечного страдания.

СЫН: Боги – кто они? Возможно, то, что ты говоришь, – верно, и жизнь, которую мы ведем, это одновременно – жизнь богов?

КУЛЕ: О да, вздохи богов – это буря, их плачь – это проливной дождь. И мы не одиноки. Они делят с нами наши горести и беды, наши радости и восторги. Всегда находятся люди, которые в состоянии сказать богу «Отец!». И услышать в ответ «Сын мой!». Такие люди будут существовать всегда.

СЫН выдает волнение жестом.

МАТЬ: Это похоже на то, как кто-либо сказал молнии: «Мы прыгуны!», а грому: «Мы певцы». Человек не может быть богом.

КУЛЕ: Однако находятся люди, подобные богам.

СЫН вспыхнув: Они заслуживают смерти, чтобы не посрамить бога. Теряется и замолкает.

МАТЬ: Бьюсь об заклад, что вечность затаив дыхание, слушает наши слова. Мы, мудрецы! КУЛОБАРБУ: Как там, Кулобарб настрогал щепок, чтобы у нас был огонь утром?

СЫН: Думаю, что да.

МАТЬ поспешно: Он еще не получил свое. Я сделаю это быстрее, чем он.

СЫН: А я быстрее, чем ты. Он порывисто хватает нож, и начинает строгать и расщеплять лучины, все еще в темноте. Нечаянно ранит руку и роняет нож на пол.

МАТЬ: Дуралей! С ноткой торжества в голосе: Какой глубокий порез! Руку надо беречь.

СЫН: А я и не знал, насколько благотворно пускать кровь. Из переполненного сосуда следует выливать лишнее. У меня переизбыток крови, надо было бы, чтобы шрам был в два раза глубже.

МАТЬ: Как ты можешь говорить такое!

СЫН весело: Теперь я чувствую себя гораздо лучше!

Пускает кровь.

КУЛЕ: Хочешь быть слугой? Храни кровь для лучшего применения!

СЫН: Ты прав; кровь лучше приберечь для чего-то лучшего. Мать, забинтуй руку.

МАТЬ перевязывая руку: А теперь отдохни.

СЫН: Силы тоже надо беречь, дай мне отдохнуть – до лучших времен. Избыток сил заставляет растрачивать силы впустую. Сберегать силы в себе самом труднее, чем отдавать их. Как хорошо ты это делаешь.

МАТЬ: Начиная с того момента, когда ты еще лежал в старой колыбели, я увеличивала твою кровь, если ты где-нибудь пролил. И питала твои силы, когда ты их тратил понапрасну, Для тебя же пролить свою кровь все равно, что выплеснуть миску грязной воды. Не думай при этом о старой колыбели и о своей матери.

СЫН: Кровь надо употребить на что-то лучшее, ты так считаешь?

МАТЬ садится рядом с ним, и берет его за руку: Твоя боль от потери крови никогда не сравнится с болью твоей матери, которую она при этом испытывает.

СЫН: Милая моя матушка, как же ты постарела!

МАТЬ: Да уж постарела и постарела в заботах за тебя. Не пора ли ее покинуть?

СЫН: Как, мать – не может быть, что бы то, что мне кажется благом, казалось тебе плохим.

МАТЬ: Возможно, тебе придется умереть.

СЫН: Это неизбежно, время убьет меня, тебя это обрадует?

МАТЬ: Это будет не скоро, и я видела бы тебя, стареющего, но сохраняющего силы, и это бы меня только радовало. Тогда я бы быстрее соединилась с тобой.

СЫН: Да, жизнь и смерть танцуют вместе. Здесь они крадутся друг за другом и непрестанно пугаются друг друга. Только бы не умереть здесь, мать.

МАТЬ: Почему твоя рука вздрогнула?

СЫН: На нее капнуло что-то горячее

МАТЬ: Позвольте мне устало поцеловать твои глаза. Желаю тебе отдохнуть глубокой, тихой ночью. Целует его. Проходя мимо КУЛЕ, она вдруг останавливается. Он не слышал, как она подошла и все еще прислушивается к смолкнувшей беседе. Она смотрит на него одно мгновение и говорит: Отдохни и ты в сладких объятиях ночи.

КУЛЕ удивленно оборачивается к ней.

МАТЬ: Удивительно, что теперь, в старости, твои глаза могут плакать. А ведь они были сухими в молодости.

КУЛЕ кивает.

В тот момент, когда она уходит, оба делают невольное движение по направлению друг к другу. Кажется, что они хотят коснуться руками, однако КУЛЕ ошибается и протягивает руку туда, где ее уже нет, и их руки не встречаются. Длительное молчание. Наступает дремотное состояние. Появляется АЛЬП, ему навстречу выходит МЕТЛОНОГ, Наконец, АЛЬП выступает вперед, МЕТЛОНОГ жмется к стене. АЛЬП кружится вокруг КУЛЕ,

КУЛЕ сдавленным голосом: Ты ли это, добрый Альп?

АЛЬП молчит.

СЫН просыпается вновь.

КУЛЕ: Я думал, что он уже здесь. Сегодня без него тоже не обойдется

Cлышно, как сын от страха задышал глубоко.

КУЛЕ: Божественный сын спит беспробудным сном, но сын человеческий должен бодрствовать и должен страдать. Только милая ночь может знать об этом. Страдание, страдание и еще раз страдание, и только ночь бодрствует вместе со мной.

СЫН: Могу я помочь?

КУЛЕ: Он говорит во сне, ему снится божественное.

СЫН: Я не сплю, слепой, я бодрствую.

КУЛЕ; Однако, твой голос звучит довольно странно. Как будто он доносится издалека, он кажется сдавленным, как у того, кто занят тяжелой работой.

СЫН: Кто стоит рядом с тобой?

КУЛЕ в ужасе: Где он?

СЫН: Он кружится вокруг тебя, кто это?

КУЛЕ успокоившись: Милости просим, добрый Альп.

АЛЬП делает сыну угрожающие знаки, требуя, чтобы тот замолчал.

КУЛЕ: Так это не ты?

Молчание

КУЛЕ: Или мне надо научиться у тебя страху, которого я не знаю? Хуже этого ничего нет, только не это!

Молчание.

КУЛЕ: Если бы я смог сейчас заснуть, ничто не смогло бы меня устрашить.

СЫН хочет встать, но АЛЬП останавливает его угрожающими жестами.

КУЛЕ: Тогда Альп стал бы моим слугой, а не моим мучителем, побороть страх, значит преодолеть все.

Он засыпает. АЛЬП и СЫН смотрят друг на друга.

СЫН: Неужели это ты, человеческий Альп?

АЛЬП: Это имя дали мне люди, да, я получил его от людей.

СЫН: Но слепой назвал тебя «добрым Альпом». Ты, действительно, добр?

АЛЬП кивает важно.

СЫН: Добр!? Добр!?

АЛЬП кивает несколько раз.

СЫН: И мучаешь людей?

АЛЬП: Это хорошо, но они боятся, потому что глупы.

Постепенно приближается.

СЫН: Стой. Не приближайся ко мне.

АЛЬП останавливаясь: Да, они боятся.

СЫН про себя: Я человек, мне страшно?

АЛЬП: Это глупо с их стороны.

СЫН: Почему же глупо?

АЛЬП: Потому что, мучая их, я делаю их добрее. Я возвращаю им все то, что они сами причиняют друг другу: Благодаря мне они вновь добреют, иначе они оставались бы злыми. Я знаю, как из зла сделать добро: показывает кулаки. Я хорошо знаю свое ремесло.

СЫН: Значит, ты делаешь это, не получая удовольствие, не испытывая злорадства?

АЛЬП глубоко вздыхает, качает головой.

СЫН: Почему ты это делаешь?

АЛЬП пожимает плечами: Разве они не становятся от этого лучше?

СЫН: Но, может быть, было бы лучше, если бы ты этого не делал? Если бы тебя не было, люди не стали бы хуже, но их бы не посещали по ночам Альпы. Было бы хорошо от тебя избавиться, такого как ты есть!

АЛЬП: Я уж пытался было, но…

СЫН: Пытался?

АЛЬП кивает с улыбкой смущения и скрывает лицо за кулаками; но постепенно становится все ближе к нему.

СЫН пытается справиться с волнением, и сохраняет внешнее спокойствие: Люди должны убить тебя из сострадания к тебе, несчастное, убогое создание!

АЛЬП приближается, жутко смеясь: Люди? О, если бы только они могли просто вырвать мне глаза, что я не мог их видеть. Если бы под моими веками было одно сено, меня бы это устроило. Но никто не делает этого, люди не могут, а боги не хотят. Ни один бог не протянет им руку помощи, никто не хочет себя замарать – Им остается только смеяться.

СЫН: Что ты говоришь, не хотят тебя убить, не хотят запятнать себя?

АЛЬП: Если бы только я не слышал, как они кричат! Когда тебя преследуют, действуя на твой слух через уши, это даже хуже, чем когда воздействуют на твои глаза. Указывает на Куле. Я прихожу к нему каждую ночь, в течение длительного времени. Он хуже всех.

СЫН; Он? Плох? Что такое он делает?

АЛЬП качает головой и разводит руками: Когда я оставляю людей, они, как правило, они благодарят не меня, а богов, слава достается богам, не мне, однако, когда меня зовут, я должен повиноваться, иначе я не могу, и если я покидаю его, он вновь зовет меня и каждую ночь приказывает мне прийти ночью следующего дня.

СЫН: Почему?

АЛЬП: Единственно из человеколюбия, убить меня он не может, но когда он вынуждает меня вернуться, люди остаются без меня.

СЫН: Но взгляни, он спит, и если ты уйдешь тихо, он не позовет тебя больше.

АЛЬП пораженный этой мыслью: О люди умны, ну и хитры же!

СЫН: Но почему ты называешь его наихудшим?

АЛЬП не хочет отвечать.

СЫН: Разве ты не говорил этого?

АЛЬП колеблется, уйти ему или остаться.

СЫН: Говори!

АЛЬП: Оставь меня!

СЫН: Сначала скажи мне, почему ты называешь его худшим?

АЛЬП угрожающе приближается: Кто зовет меня, кто позвал меня, ты знаешь?

СЫН: Ты должен….

АЛЬП трясет кулаками! Не зови меня!

СЫН непроизвольно: я не звал тебя, разве я сказал: Альп! Нет! Останься! Нет! Приди ко мне! Я обратился к тебе в тот момент, когда ты уже уходил.

АЛЬП смотрит на спящего, размышляет. Поворачивается.

СЫН про себя: разве я человек, я боюсь? Вслух и властным тоном, не терпящим возражений: Альп, останься!

АЛЬП ужасно угрожая: иду, это срочно?

СЫН: Почему? Ты знаешь лучше.

АЛЬП: Худшее для меня! Когда я расправляюсь своими кулаками со страшными злыми людьми, это жуткое зрелище. Однако когда мне попадается добрый, самый лучший! Как будто я сам должен расплачиваться за знание того, что попавший в мои руки – лучший из людей… он кричит, он вопит истошно!

СЫН: Возможно, этого хотят Боги, возможно, он злой.

АЛЬП В ярости: Возможно это ты, ты достаточно хорош для меня! Когда ты закричишь, что у ночи невыносимые рези в кишках, это усладит мой слух. Какая радость, что можно отдохнуть!

СЫН: Однако я не кричу.

АЛЬП насмешливо: Понятное дело, ты не кричишь, я еще никогда не слышал, чтобы человек кричал.

СЫН: Я не человек, он не сказал это?

АЛЬП сомневаясь: Что он сказал, он с тобой разговаривал? Качает головой.

СЫН настойчиво: Со мной, со мной! Я сын богов, он правильно сказал. Ты должен видеть.

АЛЬП: Он часто говорил подобные вещи. По его словам гораздо лучше, что его отец не я, а бог. Он часто говорит вещи, которые трудно растолковать. Он видит вещи, которые произойдут в будущем.

СЫН смущенно: Ты не можешь знать этого, но я знаю.

АЛЬП: Но я чувствую интуитивно, бог ли ты или человек. Не надо кричать, не надо вопить, человечек, когда я схвачу тебя и захочу назвать тебя «богом». Хочет схватить его.

СЫН: Постой, я хочу сказать тебе еще кое-что. Я хочу убить тебя, а ведь люди на это не способны. Хочу запятнать себя и сделать благое дело.

АЛЬП: Прямо сейчас?

СЫН: Немедля!

АЛЬП: А сможешь ли? Ты не можешь сделать это, и тогда посмотрим, в конечном итоге, как я и мои два кулака умеют щекотать, Тогда и откроется, какова твоя природа: божественная или человеческая, ты, ты добродушно предостерегая. Ты – не бог, ты ни то, ни другое,

СЫН. Люди удивятся твоему отсутствию. Хочет схватить его.

АЛЬП: Что? Сострадательно. Как он потеет от усердия! Точь-в-точь, один из людей, которые вступают в брак и не знают, как правильно в них вступать. Я покажу тебе, несчастный, кто ты на самом деле! Ты всего лишь жалкое подобие бога. Заруби себе на носу!

СЫН, затаив дыхание: Не дерзи мне, я сделаю то, что намерен. Мне не нужна твоя дружба, чудовище!

АЛЬП: Его язык называет меня чудовищем, но руки говорят «каменная глыба»

СЫН хватает его за голову: Хватит разговоров. А ну-ка дай мне твой язык! Дай мне вырвать этот корень твоей жизни! Не хочешь? Ну, так попробуем по-другому. Бросает его наземь и разрывает ему грудь.

АЛЬП хрипя: Глубже, глубже, ты попал куда надо, ищи злосчастную мышцу! Видишь, она уже подпрыгнула, держи ее крепче, не дай ей ускользнуть. Запусти свои когти в непокорную плоть! Вырви ее с корнем!

СЫН: Она не поддается. Слишком прочно засела, это сердце?

АЛЬП: Что сердце! Это Primum mobile, это пружина жизни. Давай, давай!

СЫН, Пытаясь вырваться из моих рук, она толкает меня туда и обратно. Она швыряет меня из стороны в сторону, делая это с неимоверной силой, я качаюсь как маятник.

АЛЬП: Она сильнее великана, иначе как бы она могла быть сердечной мышцей Альпа! Стонет. Бедная мышца, Альп нашел своего мучителя, своего Альпа.

СЫН: Горячие потоки разливаются по его телу.

АЛЬП: Его сила кипит, муки человеческой природы достигла в нем апогея и пылает.

СЫН: Я чувствую слизь, которая дымится как вскрытый очаг плесени

АЛЬП: Его охватил ужас; его прошибает холодный пот

СЫН: Я больше не в состоянии удерживать монстра руками.

АЛЬП: Подумай о людях, подумай обо мне!

СЫН. Собравшись с новыми силами: Успех обеспечен!

АЛЬП: Тогда не мешкай, торопись!

СЫН: Тебе не слишком больно, бедный Альп?

АЛЬП: Какое тебе дело до моих страданий, убей ее, убей ее!

СЫН; Он корчится, как червь, сила моих рук убывает, разрез глубоко проник в плоть. Опускает в изнеможении руки

АЛЬП: Но сила твоих ушей не ослабла?

СЫН прислушивается.

АЛЬП: Однажды я попытался обуздать эту мышцу собственноручно, так же как ты попытался это сделать сегодня. Но она была сильнее обеих моих рук. С тех пор мне нездоровится, мои мысли источают зловоние, я гнию изнутри. Разве ты не слышишь, какой запах источают такие мысли, а именно, что я мучительная неуничтожимая судьба. Боль, которую я причиняю – это моя жизнь, но я не могу от нее избавиться. – О если бы мое сердце могло разбиться от горя подобно человеческому сердцу. Подними твои руки еще раз и доверши начатое. Однако остерегайся еще раз бросить это дело! То, что я сделаю с тобой, станет самым страшным воспоминанием из всех зверств, хранящихся в моей памяти.

СЫН; Бедный Альп!

АЛЬП: Не мешкай, иначе придется сказать: бедный бог.

СЫН: Еще раз померяться силами с монстром в твоей груди?

АЛЬП: Ты спрашиваешь? Ты сам говоришь: «монстр» и знаешь, как называется страдание, убивающее его смерть! Имя ему – бесконечное!

СЫН: Но если страдания святы?

АЛЬП: Ты создал их? Вслушайся, монстр уже трясется от страха в глубочайших недрах своей плоти, нападай смелее, хватай его!

СЫН: Мое сердце забилось под диван, оно как маленькая собачка, которая отчаянно лает, демонстрируя смелость, но на деле дрожит от ужаса в своем укрытии. Руки утратили смелость.

АЛЬП: Тогда попробую я сам, возможно, это не пустая надежда, не желание глупца. Выходи, всемогущий! На бой против моих безвольных рук. Запускает руки в грудь. Божественный сын лает, стремясь вдохнуть в себя мужество. Вы, два кулака, попробуйте кнута, смелость вам ни к чему, достаточно и того, что вас подстегивают тысячи плетей безмерного отвращения.

СЫН смотрит в ужасе.

АЛЬП: Ты держишь удар, но все же я знаю одно место, не столь жесткое, как кулак, но мягкое как рука ребенка, Попробуй! Тишина, затем глубокий стон. Бей. Тысячи плетей! Что это за кнуты, которые валятся из рук! Сюда, не увиливай, божественный сын! Хватает его за обе руки и направляет их. Вот, вот, царапай, терзай, рви на части!

СЫН: Это невыносимо!

АЛЬП: Помоги мне. На помощь!

СЫН: А кто поможет мне? Кто сможет мне помочь? Подавленно: Мать!

АЛЬП выпрямляется: Мать, ты зовешь «мать» – – божественный сын зовет на помощь мать?

КУЛОБАРБ воет в дыму.

АЛЬП злобно усмехаясь: Когда ты молотил по мне своими кулаками, я ощутил ужас. Ужас, подобный надежде. Да, да, воскрес мир – добрая надежда, однако никто не родился, или, во всяком случае, родился уродец. Хохочет. Назревало что-то жуткое, сладострастно ожидаемое, а родился уродец, маменькин сынок. Миру придется ждать, пока его палец не заживет или пока его мужество в сердце родит отпрыска, подлинное мужество.

КУЛОБАРБ воет.

АЛЬП: Я слышу звуки, там наверху есть кто-то настоящий, мои кулаки изголодались по такой пище. Это мужество не должно оплодотворять другого. Он карабкается наверх, слышно, как он душит кого-то, шипение. Затем наступает тишина. Альп возвращается.

СЫН: Что ты сделал с ним?

АЛЬП. Прикончил самца мыши или свернул шею мужеству самца. Увидим, было ли мужество настоящим, под конец он проснулся еще раз, так что убить его оказалось не просто. Это был самец мыши, он погиб мышиной смертью. А теперь твоя очередь, ненастоящий!

СЫН: Сверни мне шею, раз меня нет. Ибо я хочу быть!

Кидается на него.

АЛЬП хватает его за кадык и отпихивает на постель.

СЫН падает наземь в беспамятстве, лишившись чувств.

Слышен шорох.

АЛЬП оборачивается, видит спящего КУЛЕ, оставляет сына и крадется в направлении шороха, АЛЬП исчезает из виду, а дверь остается открытой.

Медленно входит МАТЬ: Он кричал наяву, или мне все это приснилось? Подходит к его ложу. О, расточитель, ты спишь так крепко, как будто уже наполовину мертв. Сон для тебя — как кровь, ты растрачиваешь его так же, как ты пускаешь свою кровь. Гляди, рука – горяча, кровь не пролили и она кипит. Бедный излишек, ты научишься скудости. Рука слишком горяча. Трогает его лоб. Его кровь томится, она ищет выхода, и нет никого, кто бы ему помог? Ему придется повременить со своим неистовством.

КУЛОБАРБ со вздохом просыпается

МАТЬ: Ты? Уже бодрствуешь в туманном царстве? Опять ощупывает руку. Немного развязать бинт, и назавтра, да и потом лошадка стала бы для тебя мертвой тушей. Твоя рука не смогла бы сдержать поводья ее порывам. Себе самой: Ты не осмеливаешься помочь этому монстру крови, у тебя не хватает смелости, и можешь на три дня убить лошадку?

МЕТЛОНОГ внезапно встает и горестно оглядывается.

МАТЬ: Что ты смотришь на меня, Метлоног? Пошел бы ты…

МЕТЛОНОГ мотает головой и делает знак, выражающий несогласие.

МАТЬ прогоняет его и вновь берет руку. У него жар, надо охладить его, а Метлоног пусть делает что хочет: смеется или плачет.

Понемногу светает.

МАТЬ. Светает, надо торопиться. Этот утренний час – это конь во плоти и крови с четырьмя копытами. Он втягивает ноздрями воздух и чует приближение солнца. Утренний час уже проснулся, и мой сын вскочит ему на спину. Однако я их опередила, и уже на ногах. Небольшое кровопускание – кровь горяча! – и весь утренний час утонет в ней. Она подходит к окну и выглядывает наружу. Как бы мне хотелось разбить солнце как горшок на черепки. Достанет ли у меня мужества сделать это? На обратном пути она наталкивается на нож, лежащий на полу еще с вечера, и поднимает его. Или заколоть его? Это не труднее, чем развязать бинт, гораздо легче. С содроганием: Я не смогу пустить ему кровь. А эта острая вещица лишена материнских чувств. – – Другое дело – чужая кровь, видеть, как она брызжет и дымится, мне будет гораздо легче. Пусть это будет поток чужой крови, целое море чужой крови. Мое сердце стучит – – успокойся, глупое создание, я этого не сделаю. Слышишь? Его кровь, полагаю, я оставлю в покое. Однако кровь утреннего часа, фырчащего создания с четырьмя копытами? Разве подобная мысль уже не приходила мне в голову? Осматривает нож. Ну как, сдюжишь ли ты? Коня? Мне-то что – я не его мать.

КУЛОБАРБ опять испускает крики.

Мать: Он ведет себя подобно утреннему часу, просыпается при первых лучах солнца. О – – твое напутствие наилучшее. Если понадобится, то ведь и у меня тоже немало лишней крови. А ты, сидящий в туманном царстве, заставляешь меня не забывать об этом. Сердце, что ж тебе неймется? Успокойся, глупое создание, я не отступлю от своего намерения, я уже иду. Думаете помешать мне? Случай, с его тысячью рук, – на моей стороне и подает мне один знак за другим. Тысячи рук подают мне знаки. Эти знаки сливаются в один непрерывный крик: Благоприятная возможность дается единожды. Другого случая не будет.

Она выходит в дверь.

ТРЕТИЙ АКТ

Вскоре после окончания последней сцены. КУЛЕ и СЫН неподвижно лежат, погруженные в сон. Медленно входит МАТЬ с ножом в руке и тихо встает посредине между обоими. МЕТЛОНОГ, издавая шуршание, подслушивает у двери, она оборачивается, тогда он всем видом выражает ужас, глубокий страх. Она глядит на него, он подходит ближе и указывает на дверь, заламывая руки, с шуршанием добирается до дверей, выглядывает наружу и поворачивается с выражением отчаяния.

МАТЬ: Про себя: Почему ты испытываешь отчаяние? Это был не твой поступок, а мой. Я опущу его в колодец, и твои гримасы мне ни к чему, моя же гримаса будет подобна глубокому водовороту, в который тысячу лет назад упал камень.

МЕТЛОНОГ показывает наружу.

МАТЬ. Да, да. Ты хочешь сказать, что дело еще не доведено до конца? Его тело еще там лежит.

МЕТЛОНОГ подходит к сыну с явным намерением разбудить его, и все ему показать.

МАТЬ, возмущенно и негодуя: Подыскав слова: Да, буди его. Все это сделал ты, и никто другой, и я видела это собственными глазами. Кто, кроме тебя мог быть убийцей? Ну, чего же ты ждешь?

МЕТЛОНОГ пятится назад.

МАТЬ: Но, может быть, это не был ты? Твои жесты выдают тебя, ты уже боишься, что он проснется, мне не надо ничего говорить, достаточно указать на тебя пальцем, и ни у кого не возникнет сомнений. Показывает на него. Метлоног дрожит. Беги, скороход, спасайся бегством до восхода солнца. Когда он проснется и выглянет наружу и увидит, что его конь мертв, он догонит тебя в три прыжка – в три прыжка!

МЕТЛОНОГ заламывает руки.

МАТЬ: Не ты ли тащился сквозь льющуюся кровь, она прилипла к твоим ногам и метле. Ты начертал отчетливую запись на песке, понятную каждому: это был Метлоног. Никто другой не мог быть на его месте.

МЕТЛОНОГ в дверях.

МАТЬ. Видишь, к чему приводит непослушание госпоже. Слуги должны повиноваться, ты заслужил свою участь.

На лице Метлонога видны преданность и раскаяние.

МАТЬ, Чего ты боишься, дуралей? Разве твое красноречие, твой бойкий язык не помогут тебе выйти сухим из воды в любой ситуации? Убеди всех, что ты вне подозрений, положись на свою изворотливость, и если он схватит камень, чтобы размозжить тебе череп, не успеет он поднять его, как ты успеешь поклясться в своей невиновности.

МЕТЛОНОГ жалобно показывает на свой рот.

МАТЬ: Все, я хочу спать, мне надо отдохнуть и немного подремать в свое удовольствие. Отворачивается от него.

МЕТЛОНОГ падает наземь.

МАТЬ Грозно: только попробуй еще раз набраться наглости и показать этого презренного червя – свое самоволие!

МЕТЛОНОГ: в смятении. Он полностью раздавлен, обескуражен.

МАТЬ: Слушай же!

МЕТЛОНОГ: воодушевленно выпрямляется.

МАТЬ: Тащи сюда коня!

МЕТЛОНОГ в ужасе, всем видом показывая, что не хочет этого.

МАТЬ: Так ты не хочешь?

МЕТЛОНОГ повинуется, и медленно выходит наружу.

МАТЬ ему вслед: Однако смотри, чтобы тебя не поймали с поличным. Когда другие проснутся и увидят, что тебя нет дома, веди себя тихо как зверь. Она прячется в тень, довольная собой. Могила ждет его, погребу давно хотелось бы похоронить кого-нибудь.

МЕТЛОНОГ с силой великана втаскивает мертвого коня внутрь помещения, он делает это очень тихо, часто останавливаясь, и лишь изредка издавая скрип. Конь лежит на спине, с ногами, сложенными вместе.

МАТЬ. Постой! Если погреб не захочет сохранить тайну, тебе вряд ли удастся найти оправдание. Возможно, он не захочет тебя выгораживать. Правда, внизу достаточно грызунов и хомяков, как и должно быть в настоящей могиле. Однако тебе лучше не рисковать. Беги, спасайся бегством! МЕТЛОНОГ прислушивается. Вот копыта, их четыре, и если ты оставишь метлу, ты сможешь внушить страх буре мольбы, которая испугается, что ее нагонят.

МЕТЛОНОГ прилаживает себе копыта.

МАТЬ. Осторожно, Метлоног, ты избавился от следов крови на ногах, этих свидетелей преступления, однако окровавленные руки свидетельствуют громче, они не пишут, а кричат.

КУЛОБАРБ хрипит в дыму

МЕТЛОНОГ спешит.

МАТЬ. Все четыре, Метлоног, на каменистых склонах ты быстро сточишь мягкие конские копыта. Теперь – в погреб его. У времени есть время копать могилы, у нас его – нет.

Слышно, как туша коня тяжело проваливается вниз, все ниже и ниже. Они стоят и прислушиваются. Пока МАТЬ прислушивается к звукам в погребе, МЕТЛОНОГ покидает дом. Слышно, как он тихо и осторожно выходит за дверь, а затем быстро выпрыгивает наружу.

МАТЬ, втихомолку посмеиваясь, богохульствуя: О ты, пославший бравого сердцерога! Не эти ли четыре копыта должны были умчать твоего сына в неведомые дали? Подожди и он придет. Он примет Метлонога и сможет на нем тешить свою отцовскую гордость. Пусть порадуется, он будет мне благодарен за добрую службу. Заносчиво: Да будет так, что твои решения сделают тебя посмешищем, ты любил начало, а мне по нраву конец. Каждый должен радоваться своей доле. Подходит к сыну, который тихо смеется во сне. Ты тоже смеешься? Неужели ты все еще видишь во сне себя всадником? Горе мне, если тебе снится, как ты скачешь на коне. Падает наземь.

ЧЕТВЕРТЫЙ АКТ.

Хмурое утро, солнце почти не светит. Поленья, которые вечером накануне так и остались не расщепленными, теперь лежат у очага, они приготовлены для растопки и сложены рядком. МАТЬ спускается вниз по лестнице, она спешит, вид у нее встревоженный. При виде пятна на полу она крайне пугается, и принимается поспешно стирать его. Когда она замывает пятно, ее действия производят шум, очень похожий на шум шаркающих шагов МЕТЛОНОГА.

КУЛЕ просыпаясь. Ну вот, еще не рассвело, Метлоног еще трудится, судя по всему на дворе ночь, не уходи от меня, сон, и одолжи мне твои глаза!

МАТЬ замирает неподвижно и ждет, пока он не заснет снова. Облегченно вздыхает и принимается за работу вновь. Она испытующе осматривает помещение, и ее взгляд падает на очаг. Увиденное приводит ее в ужас, она чуть ли не кричит: Кто настрогал щепок?

СЫН просыпается со смехом, быстро встает с постели, и кладет руки на ее плечи: Матушка!

МАТЬ беспокойно: Утру, по-видимому, удался великий фокус: сделать тебя милостивым господином сыном, а меня матушкой. Ночь знала лишь сына и мать.

СЫН в порыве великодушия: Насколько вы слепы оба! Ты и… он оборачивается, – он!

МАТЬ с трудом: Что ты такое говоришь! Проснувшись раньше меня, ты можешь смеяться над моей глухотой, поскольку я не слышала, как ты расщеплял дрова. Но это не делает меня слепой.

СЫН: Да, да! Ты удивленно поднимаешь брови и морщишь лоб, спрашивая: кто наколол дрова? Показывает пальцем: Неужели ты его не видишь: он все еще чистит нож. И никак не может вычистить его до блеска.

МАТЬ: Кулобарб? Да он был в коптильной камере и висел там на крюке, как же ему удалось выбраться

СЫН к Кулобарбу: Как это случилось?

КУЛОБАРБ издает нечленораздельные звуки.

СЫН. Я знаю, он получил по заслугам. – – Он стянул добро как кот. – – Схватил тебя за шею? . – – Свернул? А голову – – тоже? Дважды? Трижды? Трижды свернул голову? Хорошо, что это случилось с Кулобарбом, мы, другие, не отделались бы так легко – –

МАТЬ: Однако он ведь находился коптильной камере и был подвешен на крюк.

СЫН. Ай-я-яй! Кот Альп полакомился веревкой, на которой висел Кулобарб! КУЛОБАРБУ: Так ты ночью сумел-таки выпутаться из ситуации? Держался ли ты молодцом? Трижды свернули шею. Язык отяжелел, но все это в прошлом. Теперь, мать, тебе должно быть ясно, кто спозаранку настрогал щепок.

МАТЬ: Я поняла, я понимаю быстрее, чем ты думаешь. У него отнялся язык?

СЫН: На час или два. Не правда ли, Кулобарб? Да, да, – он вновь строит рожи. Как будто он хочет выговориться и снять груз, лежащий на его совести.

МАТЬ: Пусть говорит. А вот глаза его плохи, они видят сами, но их видеть нельзя, то ли дело его голос, который можно позвать, вздерни его, пусть повисит, пока он вновь не обретет дар речи.

СЫН: Если бы ты могла его видеть! Его шея вытянулась в три раза, а голова свисает на ней, как тяжелый цветок на тонком стебле.

МАТЬ: Он сможет сам позвать, когда придет время.

СЫН: недовольно: Наш Кулобарб? Да, он провинился, однако это было вчера, ты, что все еще думаешь об этом?

МАТЬ. Он мне надоел. Когда я нуждаюсь в его услужливости, она слишком долго спрашивает совета у ее строптивости, а его назойливая услужливость… «Ну-ка, отдай мне нож, чучело! Тянется к нему…

СЫН, удерживая ее: Он все еще усердно его чистит, нож все еще темен от моей крови.

МАТЬ, яростно. Прямо! При этом она касается бинта на раненой руке, и он на мгновение вскрикивает от боли. Она отскакивает от него.

МАТЬ: Я сделала тебе больно? Твоя бедная рука, я видела, как ты дернулся, подойди, надо утихомирить боль добрыми взглядами

СЫН отдергивает руку: Мать, как странно, что это была ты. Не думай, что было очень больно, боль прошла так быстро, и это настолько в прошлом, как будто это произошло с чужим существом, и как будто меня не было при этом. Да, это было очень странно, ты толкнула меня совершенно легко, но вот то, что это была ты…

МАТЬ: Это тебя огорчило?

СЫН: Ах, мать, – – огорчило, меня огорчает то, что ты сказала «огорчило».

МАТЬ: Мне крайне жаль, я вижу, как ты задет. Подойди же, я заново перевяжу тебя.

СЫН качает головой: Не стоит, мать, боль уже прошла, меня задела одна мысль, ты правильно заметила это.

МАТЬ: Что это за мысль?

СЫН не хочет говорить, недовольный, наконец, признается: Да, мать, я почувствовал в глубине души, что от тебя, моей матери, я совершенно не могу испытывать никакой боли. Когда ты поступаешь со мной несправедливо, когда ты хочешь причинить мне боль, – – я воспринимаю ее совсем иначе, чем в том случае, если ее причинил бы кто-то другой, почти угрожающим тоном, или вернее, я просто не в состоянии ее выносить. Вновь выражает знаком неприятие. Знаешь, мать, Альп содрал с Кулобарба живьем ножу, как и со всех нас, сегодняшней ночью, пожалей его, как ты пожалела бы меня.

МАТЬ: Альп? Поспешно: да, по-видимому, это он так шумел ночью, что люди слышали это сквозь сон. Кое-какие мысли на это счет у меня остались. Метлоног, бродящий ночью, шумел не меньше Кулобарба. Что тебя беспокоит?

СЫН: Не Метлоног, мать, о Метлоноге я не беспокоюсь, но… выходит из дома.

МАТЬ с плохо наигранным спокойствием растапливает очаг.

КУЛОБАРБ хрипит, он все еще наполовину как бы задушен.

МАТЬ бросает взгляд в ту сторону, где, по ее мнению может находиться КУЛОБАРБ. Они как будто меняются взглядами. Но в конце она не выдерживает и опускает взор.

Пауза

СЫН. Распахивая дверь: Мать!

МАТЬ: Очаг сейчас разгорится, дрова были сухими и расколоты на щепки.

СЫН возмущенно: Мать!

МАТЬ не в силах взглянуть на него: Сын, разбуди нашего гостя, как бы он не проспал время завтрака.

СЫН тормошит КУЛЕ и будит его

КУЛЕ: Как хорошо, что ты не забываешь старых друзей и пришел навестить меня. Добрый Альп, я забыл позвать тебя. Какой яркий сон я видел: мне снился юный божественный сын на фоне других блестящих образов.

СЫН замирает и слушает

КУЛЕ: Он сиял подобно другим светочам, бросающим свои лучи из будущего и озаряющим тьму моей ночи.

МАТЬ подходит ближе.

КУЛЕ: Он был великолепней всех, однако продолжалось это недолго, он погас, а оставшаяся после него пустота зияла чернотой как могила. Если бы он стоял передо мной, моя слепота смогла бы точно изобразить и его и могилу, а также всех остальных. Добрый Альб, что с тобой? твоя рука дрожит. О, это не ты, чьи это руки? Альп нашел другие жертвы.

МАТЬ: Ты велел ему вернуться? А не бежать?

СЫН оставляет КУЛЕ.

КУЛЕ. Значит, он ушел. Он бросил меня навеки. Мне жаль вас, люди! Друг-истязатель, как мучительна мне твоя дружба.

МАТЬ вмешиваясь, в отличие от сына, который отстраняется: Посылай ему вслед проклятия. Не бойся послать ему проклятие, подобное лающему псу. Верни его проклятием!

КУЛЕ: Теперь у него другие жертвы, а долгое время я был единственной. Где твой сын? Кто тряс меня?

МАТЬ поспешно: Все же пошли ему проклятие. Он должен вернуться, обязательно.

КУЛЕ: Должен?

МАТЬ: Должен отвечать, не так ли, юноша? Его обвиняют в чудовищном преступлении. Все, все кричит о нем.

СЫН: Конь исчез. Утром его нигде не видно.

КУЛЕ: Вы говорите «Утром»? Но сейчас ночь.

МАТЬ. Так как ты слеп, ты не видишь света, однако наши слова подобны солнечным лучам и способны возвестить тебе о начале дня. Светает. Ни одному коню не удастся скрыться. День взошел на вершину горы, и распрямляет ноги, чтобы начать спуск в долину.

КУЛЕ. Мои глаза не видят. Но мое сердце чувствует любовь солнца. Это не утро. Светит ли солнце?

СЫН выглядывает за дверь: Солнце высоко над горой, на небе ни облачка, но оно отвернуло свой лик от земли. Солнце смотрит мрачно в сторону, не желая смотреть на меня.

КУЛЕ про себя: И его конь пропал?

МАТЬ: Когда он вышел из дома, он не нашел коня.

КУЛЕ: Не прячется ли он в недрах горы? Надо позвать его и поманить.

МАТЬ тихо: Нет, в недрах горы его тоже нет, он больше не слышит зова, не надо звать его. Он не должен звать его. Судя по всему, Альп прогнал его.

КУЛЕ. Если это Альп, то почему солнце глядит так мрачно? Нет, Альп не стал бы взваливать на себя вину. Настойчиво: Так сейчас действительно день?

МАТЬ уклончиво: На самом деле ночь родила только младенца. Новорожденного, который еще не видит и ничего не смыслит.

СЫН, стоя в дверях: Мертвый день, ужасный кошмар для виновной души.

МАТЬ: О, мой сын! Эти слова поразили его, как застигнутого с поличным.

КУЛЕ: Его душа разрывается как у того, кто виноват.

МАТЬ: Он разрывает мне душу своими стенаниями.

СЫН стоя в дверях: Ночные кошмары не сумели убить все надежды, однако теперь пришли каратели и забрасывают их петлями в их укрытиях.

МАТЬ настойчиво: Утешь его!

КУЛЕ пробуя: Надеждой?

МАТЬ: Могу ли я желать этого? Разве ты не слышишь шепот, сопровождающий мои слова? Откуда возьмутся надежды, раз они должны умереть?

КУЛЕ: Надежды должны умереть?

МАТЬ: Сделай так, чтобы они недолго мучились. Помоги ему похоронить их – будь добр!

КУЛЕ провокационно: Да, я слышу шепот, сопровождающий твои слова. Однако насколько милосердно то, что ты желаешь, ты, его мать? Неужели твоя материнская любовь не способна на что-то большее, чем сулить смерть и могилу его надеждам?

МАТЬ: Речь идет о его слепых желаниях, которые подобны птенцам, оставленным родителями и которые поэтому заклевывают друг друга в гнезде до смерти.

СЫН все еще в дверях: Каратели уже напали на мой след, кто кроме меня ответит за содеянное?

МАТЬ: Он считает себя виновным, он как заколдованный изводит себя жалобами и потерял свое место в мире. В том, что он себя ведет таким образом, и готов отвечать за затмение солнца, виноват один ты. Вместо того чтобы уйти в тень и спрятаться за спину других, он сам лезет на рожон. Твоя работа, твой почерк! Удержи его, сделай снова незаметным, чтобы на него не обрушился град стрел неприятеля!

КУЛЕ: Моя вина?

МАТЬ: Слушай шепот, вникни, пойми. Пойми все правильно, утешь его.

КУЛЕ: То, чем я могу его поддержать, низвергнет его еще ниже.

МАТЬ: Ты тоже потерял себя, не зовешь Альпа вернуться назад, а только проклинаешь, посылая страдания другим, ты не слишком великодушен – не хочешь помочь вынести одно единственное страдание? Возьми его муку на себя, а тем самым ты избавишь от нее и меня.

КУЛЕ: То, что с ним приключилось, не даст тебе покоя?

МАТЬ. Не спрашивай, кто виноват, возьми вину на себя. Сердце у тебя сдюжит. Угрожая, показывает на дверь. Ты виноват в этом несчастье, если ты возьмешь вину на себя, то все, что произошло, послужит благу.

КУЛЕ: А как может несправедливость послужить благу?

МАТЬ: Называй, как тебе заблагорассудится, злодеянием или как-то иначе, действие становится благодеянием, если оно выливается в добро.

КУЛЕ: Тебе или миру?

МАТЬ: Послушай! Ты что, собираешься пасти на нашем лугу стадо своих мыслей о мире чудес? Будь поскромнее, гость! Сын подходит к нему и встает рядом. Вот – несчастный стоит перед тобой.

КУЛЕ. Произошло кощунственное злодеяние, совершена невероятная несправедливость. Действие этого преступления просочилось в мир. От ужаса перед этим злодеянием день умер, и ты смеешься над моими мыслями?

СЫН: Да, день висит мертвым между небом и землей. И они ищут виновника и посылают свои горящие стрелы в меня. Если они попадают в меня, значит я убийца? Матери: Прости меня, мать, что я изводил тебя мыслями о своем уходе. Однако ты можешь сделать это и без моего раскаяния, и без моих мучений.

МАТЬ: Простить? Поскольку ты ни чем не раскаиваешься, ты не можешь ни о чем просить, и я умерла бы от стыда, если бы приняла твою просьбу.

СЫН: Ты можешь очистить меня на материнский манер, я таков, какой есть, и таким и останусь, как бы это не уязвляло твою материнскую гордыню. Готов поспорить, что если бы я внезапно облысел, это досадило бы тебе гораздо больше.

МАТЬ: Не будь столь дерзким, юноша. Что за слова ты говоришь!

СЫН: Мой конь бесследно исчез, а я чувствую, что он должен был перенести меня из состояния смерти, в котором я сейчас нахожусь, в состояние жизни. Могло ли это произойти просто так? Будь я подобен Метлоногу, я мог бы осуществлять свои подвиги по ночам, и мне незачем было бы показывать свое лицо свету дня. Ведь и дню не было бы до меня никакого дела, и ему не пришло бы в голову взглянуть на меня. Метлоног не покраснел бы от подобных пощечин, однако я – другое дело. День не ожидал подобного зрелища, это разорвало ему сердце и навеки отравило все дальнейшее существование. Я и дело моих рук внушили ему такое отвращение, что он умер. Тот, кто замарал себя, не должен выходить из тени.

МАТЬ: Я сказала, не надувай щеки, не могу смотреть на твою физиономию! Подумать только: солнцу есть до тебя дело. Надо же, день рассердил твой спектакль! Да они идут своим путем! Чего ты суешься в их дела, пусть даже мысленно, в их глазах ты смешон, да смешон, не более того!

СЫН: Убийца не может судить самого себя, чтобы восстановить порядок, надо обратиться к судье. Обращается к КУЛЕ. Рассуди нас! Когда невежа вторгается в собрание мастеров, разве они не испытывают отвращение, убивающее у них всякое желание жить? А как иначе? Голову с плеч выскочке, дерзнувшему посягнуть на святое!

МАТЬ: Ты кощунствуешь. Твои слова богопротивны. Это меня злит.

СЫН: Так на моей совести нет убийства? Кто тогда, мать, кто? Кто совершил это злодеяние, от которого скончался день-великан?

МАТЬ: День-великан? Мне смешны подобные великаны, малые дети убивают подобных великанов, шутя; играй, юноша, играй! Оседлай палку и скачи по дому, прыгай вокруг дома, убивай великанов, отправляй на тот свет гномов – а когда проголодаешься, приходи ко мне и наедайся вволю.

СЫН, обращаясь к КУЛЕ: Что сказал ты, и как назвал ты меня ночью?

КУЛЕ: Как я тебя назвал? Имена обманчивы. Не все ли равно, как я тебя назвал? Разве ты стал от этого кем-то другим?

СЫН: Имя – это пес, который отзывается лаем на наши шаги. Впрочем, совершенно верно, можно бежать даже и в том случае, когда пес не следует за тобой по пятам. Впадая в экстаз: нет, имя еще никому ничего не прибавляло, однако каждый уникален, я – это я, а не кто-то другой…

МАТЬ дает ему пощечину: Вот тебе, чтобы ты понял, кто ты такой. Обращаясь к КУЛЕ. Если ты отказываешься мне помочь, я сделаю это сама по своему усмотрению

СЫН: Альп назвал меня «маменькиным сынком», он знал, в чем дело. Если бы он не сказал этого – обращаясь к КУЛЕ – это должно быть верным, однако ты сказал однажды, что боги могут испытывать страдание.

МАТЬ: Только им самим, по-видимому, это неведомо – можно спросить его, он-то в курсе. Его кости ноют от долгих блужданий. И поэтому он говорит о страданиях богов, он выдирает себе зуб, и на этом основании полагает, что боги обвязывают больную щеку шарфом. Бездомный бродяга!

СЫН: Разве ты видишь, насколько он счастлив? Он добр.

МАТЬ: Тогда ему нечем у нас поживиться, и мы можем отпустить его с миром. Его счастье не прибавит счастья нам, его благодарность ничего ему не стоит.

СЫН: Отпустить его посреди дня? Там, снаружи, мать, затаился дух злоключений.

КУЛЕ собирается уйти.

СЫН: Не пускай его, мать, не дай ему уйти!

МАТЬ. Его подстерегает его собственная злая судьба, не наша. Каждый получает по заслугам. Обращаясь к КУЛЕ: Сможешь ли ты сказать «нет», если я назову тебя виновником всех наших несчастий? Не сомневайся, юноша, день помрачнел из-за него, настоящий преступник – это он!

СЫН: Как он может быть виноват? Ведь это столь же невероятно, как обвинить тебя.

КУЛОБАРБ издевательски смеется.

МАТЬ: Спроси его. Осмелится ли он сказать «нет». Спроси, спроси!

СЫН, обращаясь к КУЛЕ: Если бы это, действительно, было бы правдой, и мать заставила бы тебя отвечать, какие бы ты нашел слова в свое оправдание и как бы мог показаться мне на глаза?

МАТЬ: Спроси, спроси его, смог ли бы он сказать «нет»?

СЫН: Этого я не могу. Он не в состоянии причинить боль злодеянием. Погреб его души, в темноте которого произрастают мысли, слишком глубок.

КУЛЕ матери: Не сказала ли ты, что моя благодарность на прощание не будет мне ничего стоить? А что если моя благодарность тебе будет драгоценна?

СЫН: Что ты, что ты! не уходи, не объяснившись. Милый, выйди из укрытия своих деяний, мне хочется искать тебя, дай найти тебя.

КУЛЕ, обращаясь к матери: Возможно, что мое счастье послужит и твоему счастью.

МАТЬ. Неуверенно и настороженно: Согласна, твоя благодарность может для кого-то стать благословением, подобную благодарность, которую никто кроме тебя не сможет дать, я приму со смирением.

СЫН: Не стоит благодарить! Что благодарность! Можно ли поверить, что нельзя преобразовать в добро все то зло, которое ты совершил? Нет. Скажи мне, обязан ли я потерей Сердцерога тебе?

КУЛЕ кивает утвердительно: да, это моя вина!. Матери: слушай женщина, это моя вина.

МАТЬ с видимым облегчением радостно смотрит на сына.

СЫН не понимая, делает шаг назад.

МАТЬ к КУЛЕ: Все твои грехи будут очищены и отпущены тебе огнем чистилища. Твой грех не будет довлеть над тобой. Ты строишь себе крышу из тяжелых камней, которые других бы погребли под собой. Благословение матери – твой спутник.

КУЛЕ: Тогда дай мне в руки посох, он знает, куда идти.

МАТЬ хочет дать ему посох

СЫН вмешиваясь: Как! Мать, ты его благословляешь? Разве ты не видишь, на какой вопрос он кивнул утвердительно? Должен ли я еще раз попросить его кивнуть?

МАТЬ: Ты знаешь, насколько он добр.

СЫН: Однако я разбит. Ты должна проклинать, а не благословлять его в награду. Он, что, действовал по твоей указке?

МАТЬ: Почему я должна его проклинать? Его доброта бесценна.

СЫН: Не забывай, что я сказал правду. Пока еще это только слабый ветерок. Но того и гляди разразится буря.

МАТЬ: Так ты хочешь, что бы я осыпала его проклятиями?

СЫН: Ты говоришь «хочу»? Нет, не хочу. Однако, мать, я слышал, как ты его благословила, и от твоего благословения кровь застыла у меня в жилах – я твой сын, ты благословляешь его. Вне себя. Нет, ты не должна была его благословлять, ты должна была проклясть его, ты должна была проклясть поступок, который он совершил.

МАТЬ: Его поступок?

СЫН: Его поступок, который он подтвердил, ты должна была проклясть его. Твоя душа должна была выплюнуть его злодеяние на него обратно!

МАТЬ: Гнев, охвативший тебя, – отвратителен!

СЫН: Да, да, хорош сын, который не благодарит свою мать за полученную от нее пощечину. Однако это упущение никогда не поздно исправить. Спасибо, мать, ты меня наказала за дело. Но теперь-то, теперь?

МАТЬ: Что я должна сказать?

СЫН: О, хороший мальчик потерял свою куклу, и, глупец, уверяет себя, что у него похитили невесту. Разве ты не пожелаешь тому, кто сделал это, чтобы у него, как и у тебя, тоже был сын одной с ним плоти и крови, и чтобы он собственноручно изувечил своего сына и сам стал истязать его у себя на глазах? Вот что я называю проклятием! Мать, и если ты не сделаешь этого…

МАТЬ в испуге пятится назад, предчувствуя недоброе, затем успокаивает себя: Нет. Нет. Его слова разлетятся на осколки, нежный воздух скорее породит булаву, которая разобьет их, чем дать этим словам обрести силу звучания.

СЫН: А Кулобарб, случайно, уж не мой ли брат?

МАТЬ: Причем здесь Кулобарб? Ты несешь околесицу.

СЫН: Знаешь, ты думаешь, я не вижу, с какой настойчивостью ты преследуешь его? Если Кулобарб никак с нами не связан, почему он живет у нас? Не связаны ли мы кровными узами?

МАТЬ: Слуга, прислуга, гном?

СЫН: Однако судя по его речам, этого не скажешь, он порой изрекает глубокомысленные сентенции, в его рту немало хорошо разжеванных сведений, которые он затем выплевывает. Поистине, он не тот слуга, которого можно прогнать, иначе ты бы давно указала ему на дверь.

МАТЬ: Он не лишен талантов, и что из этого?

СЫН: Ну да, в чем тут дело, я не знаю. Удивленно: Мне самому не понятно, почему я об этом спрашиваю. «А что если он – испорченная часть моего «Я», – думаю я, глядя на него и слушая его. Так в чем же все-таки дело? К чему ты причастен, Кулобарб, не хочешь ли ты присоединиться к моим проклятиям? Он кивает головой, мать, он охотно сделал бы это, но его язык его не слушается.

МАТЬ: Называть меня матерью этого незримого гнома, это, конечно, – шутка. То, что этого не произошло, избавило меня от унижения, хотя сыну и хочется так думать.

СЫН: Ладно, мать, не сердись, Он – гном, будем держать его в потемках. Бесчестие тебе не грозит, твой сын не будет называть его братом. Однако как я мог бы проявить свое уважение к тебе? Как быть с тем, что так посрамлен я? Могу ли все еще считаться сыном? Удрученно: и как какой-нибудь слуга, как презренный гном радоваться тому, что нахожусь здесь в потемках и постепенно хирею и уменьшаюсь в размерах? Протягивает ладонь, показывая рост Кулобарба. Того и гляди, я и впрямь стану Кулобарбом, и вряд ли будет большой честью для тебя, если твой сын превратится в гнома. Его ты не видишь, а меня ты будешь видеть, я буду выглядеть маленьким человечком. Я научусь повадкам и навыкам Кулобарба, стану сморщенным и похожим на корневище, уходящее в землю.

МАТЬ: Не волнуйся. Ты более высокой породы, твоя кровь и кровь Кулобарба не образуют схожих форм, у тебя нет в роду гномов-светлячков.

СЫН: Итак, я связан родственными узами со странной породой более высокого толка. По-видимому, это род светящихся существ, следующих в иерархии за гномами и благословляющих убийц. Что скажешь ты на то, если я благословлю того, кто меня погубит?

МАТЬ: Того, кто тебя погубит?

СЫН: Подумай! Мой убийца, мой губитель, который меня погубит, поскольку я стоял в тени его прихоти? Который окрасил моей кровью свой камень, а после был таков, и сел обедать за стол своей жены.

МАТЬ: Как ты можешь благословлять его?

СЫН: Я мог бы отправить свой дух гулять ночью, играть на флейте и петь: Мне уже лучше, а завтра будет еще лучше, хвала его деяниям! Вот что я смог бы.

МАТЬ: Тебя испугали бы мои слезы, и ты не смог бы танцевать и играть на флейте, а пожелал бы вернуться к жизни. Мое счастье для тебя ничего не значит?

СЫН: Взгляни!

МАТЬ: Мое счастье!

СЫН: Однако подумай, если я буду продолжать спокойно прозябать, разве это не было бы для меня несчастьем, разве это было бы гниением заживо, разве я не источал бы тогда зловоние? Любой нос смог бы почуять стыд такого существования! Поэтому я благословляю того, кто меня этого лишает. Не отставай и ты! Благослови руку убийцы!

МАТЬ: Я ее проклинаю!

СЫН: И ты благословляешь руку, которая лишила меня счастья? Значит ли это, что моя счастливая смерть станет твоей счастливой жизнью?

МАТЬ: Поверь, я благословила не его руку, а тяжкий путь, которым он избрал, желая, чтобы он не сломался под его тяжестью. Подумай о том, как велика его ноша! Какой невыносимый груз лежит на его сердце, как он давит его душу!

СЫН: Тогда благословляй его сердце про себя, а вслух проклинай руку убийцы.

МАТЬ: Причем здесь рука убийцы?

СЫН: Моя судьба была моей невестой, рука, погубившая мою невесту, была рукой убийцы.

КУЛЕ пытается ощупью найти свой посох.

СЫН: Да вот же он, тут!

МАТЬ: О, сын своей матери!

СЫН: Верится с трудом, что рука убийцы выглядит таким образом, она почти ничем не отличается от других рук. Смотрит на руки матери, та прячет их за спину. Можно было бы сказать им: разве вы не знаете, как выглядят руки убийцы? Разглядывает свои собственные руки. Подумайте о том, что вам, возможно, еще раз придется совершить: ты и ты! К перевязанной руке: Если ты однажды убьешь кого-либо, ты заслуживаешь того, чтобы тебя оторвали. Следите за собой: правая, чтобы левая не напала на тебя во сне, когда острая вещица окажется рядом. Хорошо наточенные ножи превращают руки-побратимы в братоубийц. Взгляни, мать, на них, разве это не два орудия одного и того же тела? И все же правая рука ранила левую. Так уж получилось, хотя правду сказать, правая рука сделала это нечаянно, по недосмотру, и никто не может обвинить ее в том, что она схватила нож с намерением, с тайной целью незаметно заколоть левую руку. В такой же степени можно было бы сказать, что твои материнские руки нашли где-то нож и нанесли мне удар.

КУЛОБАРБ издевательски хихикает.

СЫН: Да, мать, твои руки, смогла ли бы ты взять в руки нож, чтобы причинить мне зло?

КУЛОБАРБ издевательски хихикает.

СЫН: Мать, ты права, он более низкой породы, он хам по сути, этот Кулобарб. Да, да, у него нет с нами ничего общего. У него есть пара опасно ловких рук, это внушает подозрение, что он запятнал их кровью – но никто никогда не видел, чтобы они были красными. Страшная вещь – виновная рука без краски вины. Это ложь, такие руки нельзя показывать, их надо безжалостно отрубать, их надлежит выбрасывать на навозную кучу, чтобы они сгнили или стали добычей крыс. Мне ненавистен подобный род лжи, отрубленная рука предпочтительнее неокрашенной руки преступника. В нашем доме не будет ничего подобного! Покажи свои руки, Кулобарб, возможно, внутри они – красные. И если бы они были бы красными под стать пронизывающим их импульсам злобы и раздора! Сразу стало бы ясно, что кровопролитие было не так давно, однако, они поистине такие же чистые, как и твои руки, мать.

МАТЬ закрывает лицо руками.

СЫН: Что ранит тебя, мать? Что это?

МАТЬ: Боль, юноша, как боль от удара.

СЫН: В глаза?

МАТЬ качает головой.

СЫН: Посмотри на меня, покажи место, где ты его ощутила.

МАТЬ отворачивается.

СЫН: Тебе все еще больно? Опусти руки.

МАТЬ: Минутку, надо потерпеть.

КУЛОБАРБ смеется

СЫН: Захочешь смеяться вновь, подожди момента, когда у тебя будет повод. Беспричинный смех – это тоже род обмана.

КУЛОБАРБ смеется громко.

СЫН: Ого, негодник, ты еще и хохочешь? Тебе уже пару раз свернули шею, тебе показалось это щекоткой. Если это так легко, я тебя рассмешу.

Тем временем, КУЛЕ добрался до посоха, и хочет уйти, однако посох удерживает его на месте.

МАТЬ убирает руки от лица, смеясь: Полегче, юноша, взгляни, я смеюсь и почти не имею для этого причины. Смех Кулобарба подействовал на меня благотворно, я, было, содрогнулась, однако, едва я подумала, что это дрожь, как тут же ощутила – это был смех. Я смеюсь громче его, он мне не соперник.

Они смотрят на КУЛЕ, который никак не может заставить посох слушаться.

МАТЬ: Взгляни на него!

КУЛЕ, обращаясь к посоху: Без тебя я не знаю, куда идти. К остальным: Будьте ко мне снисходительны. Мой поводырь сломался от долгих странствий. Возможно, моему посоху требуется свой посох, его собратья уже погибли – некогда – в моих руках, унеслись как ветер. И теперь он один одинешенек на всем белом свете.

СЫН: Мать, не смейся, Кулобарб – сдержись. Причина есть, но…

КУЛЕ, не зная как выйти из ситуации: Прочь, куда-нибудь, подальше от посторонних глаз. Знаешь ли ты, где находится пещера альпов? Хотя – как может быть подобное место? Да и ты уже достиг цели. Роняет посох. И я думал, взяв тебя в руку, мы квиты. Протягивает руку. Кто сможет заменить мне посох? Пора выйти за дверь и готовиться услышать звук журчания воды, это не позволит мне вернуться назад.

Смотрят на него:

СЫН берет в руки посох. У одноного несомненно немало скрытых достоинств, там, где четвероногий пасует, одноногий одерживает триумф. Роняет посох вновь. Мать, его конь тоже мертв. Его безжизненный вид леденит мне душу, и не дает покоя. Тот, кому судьба послала этого коня, обрел свое место. К КУЛЕ: Я с ужасом вижу, что Альп стоит рядом с тобой, и все же, судя по звуку твоего голоса, ты и не подозреваешь об опасности, словно издыхающая дичь, на которого внезапно напали. Твои глаза не лгут, твоя слепота неподдельна. Берет его за руку. Мать, его рука мертва не меньше его посоха, куда можно вести мертвеца? На что способна рука мертвеца? Как могут подобные дела совершаться такими руками?

КУЛЕ: О, годы, годы! Мой посох жил побуждением к своей цели, моя рука умерла от отречения.

СЫН рассматривая посох: Если бы он был жив! Хотя можно ли надеяться найти утешение в потери четвероного?

МАТЬ, показывая на КУЛЕ: Взгляни: он собрал жатву многих лет, а эта жатва – какой от нее прок? Разве судьба не послала ему поводыря, а тот не привел его в нашу хижину? В нем – целый мир со своим прошлым и будущим, а ты стоишь перед ним, хочешь взять его за руку и вывести наружу?

СЫН: Руку слепого я не могу вести, а мертвую руку я не могу удержать.

КУЛЕ протягивает руку в сторону матери: Тогда будь моим посохом ты, и да будет так, пока дорога в долине не почувствует на спине мои ноги. Этот путь будет ко мне благосклонным и поведет меня дальше.

СЫН снова хватает его руку: Идем, я хочу привести тебя к цели. Он подводит его к скамье. Ну вот, все шаги, которые тебе оставались, сделаны. Ты у цели. Стоит перед ним, затем внезапно теряет равновесие и пятится влево, как будто отброшенный незримой силой.

КУЛЕ медлит, затем встает и ощупывает стену.

МАТЬ взглядом, ищущим одобрения, смотрит на СЫНА, подходит к КУЛЕ и берет его за руку. Ты идешь не в ту сторону, это здесь. Усаживает его вновь на скамью.

КУЛЕ отдергивает руку и вновь пытается ощупью добраться до двери, МАТЬ загораживает ему дорогу: Все, в конечном итоге, получает свою форму. Иногда кажется, что невзгоды и мошенники погубили все дело, а в итоге все удается. В конечном итоге, все встает на свое место. Судьба не пропускает ни одного указующего перста, она никогда не промахивается и никогда не сбивается с верного пути.

МАТЬ: Такой мыслится мне истинная гармония. Судьбы посылаются, приходят со стороны, подходят вплотную, и человек никогда не может их изменить. Что должно произойти, то и происходит. Смотри, как хорошо вел тебя твой поводырь – однако теперь, когда его нет в живых, что толкает тебя на поиски двери?

КУЛЕ: Неужели все должно было получиться иначе? Мысли должны искать пристанище в человеке, но мысли подобного рода в человеке не уживаются, они способны разрушить и опустошить его, лишить его покоя и радости.

МАТЬ: Ты сам это говоришь. Шепотом: Подумай о том, что ты тоже должен был придти, и твое присутствие здесь было необходимо.

КУЛЕ: Да, я был должен, судьба знала, для чего я не гожусь и что я могу сделать. Все, что произошло, было неизбежно. И это хорошо.

МАТЬ: Хорошо-то хорошо, но почему ты хочешь избежать предначертанного судьбой? В этом доме нет дверей для тебя, у тебя нет выхода.

КУЛЕ с улыбкой и тайком показывает свои руки: Взгляни, что он сказал еще? Ты знаешь! Как хорошо, что я пришел, но… показывает на интерьер дома – кое-что надо убрать, и хорошо, что я могу унести это очень, очень далеко. Оборачивается: Кулобарб, старина гном Кулобарб, возьми меня за руку и уведи меня, ты должен знать куда.

СЫН резко: Неужели все, что произошло, было хорошо?

КУЛЕ: Иначе оно бы не произошло.

СЫН: Ты думаешь, что все закончилось? Что-то не похоже, это скорее – начало. Не начал ли и ты склоняться ко злу? Ты сказал сам, что здесь есть нечто, в чем ты повинен, что тебе надо убрать дело твоих рук? Что это за добро, от которого надо избавиться? Твое колесо катится назад, старина, это плохое начало, но отнюдь не добрый конец. А что со мной? Думаешь, все хорошо? Радости и веселья нет и в помине, я не могу найти покоя. Прежде я был довольно хорошим, насколько кто-то в состоянии быть таковым, однако теперь я однозначно плох. А что, если мы оба недостойны того, чтобы солнце нас озаряло своим светом: что ты скажешь на это? Скажи, не может ли что-то испортиться: А что будет с матерью, которая без вины должна страдать из-за нас? А как быть с матерью, которая должна теперь страдать из-за нас, может ли она остаться хорошей в такой компании?

КУЛЕ: Да, твоя правда, как бы это ни было горько, все еще не закончилось, однако конец будет благополучным.

СЫН обращаясь к КУЛЕ, который медленно садится на скамью: Да, тебе хотелось проглотить конец, ты думаешь о том, что все еще не начиналось. Ты еще не приступал к трапезе, мать разделит ее с тобой.

Молчание

МАТЬ к КУЛЕ: Почему ты ничего не скажешь?

СЫН: подкатывает посох по земле, к ногам КУЛЕ. Тебе нечего рассказать? Если ты знаешь – испуганно смотрит вдруг на свои руки – как это случилось. То, что тебя толкнуло на это, было как молния. Вспомни эту ночь.

МАТЬ к КУЛЕ: Он, что опять за свое? Готов броситься вниз головой в источник с бурлящей кипящей водой?

СЫН: То, что долгое время черпают, течет спокойно, оно не бурлит и не кипит. Мать, послушай, послушай и ты, старина, эти верзилы (показывает кулаки) проникли во внутренности Альпа и едва не вырвали его сердце. А я, вот что удивительно, вспомнил об этом только сейчас и совершенно случайно. Все это совершенно изгладилось из моей памяти. К КУЛЕ: Скажи, как тебе это, знаешь ли ты это? То, что произошло этой ночью? К матери: Я напрочь забыл обо всем этом, и это меня не на шутку пугает – как будто ничего не было, и все это не существует.

МАТЬ: Тебе все это приснилось. Сны зачастую кажутся явью, и все же они уходят бесследно туда, откуда пришли – в ничто.

КУЛЕ: Разве ты не подкатил посох к моим ногам? Однако он умер, хотя очевидно, что никто не лишал его жизни. Тот, кто его создал, предопределил и его судьбу. Неужели ты полагаешь, что у него смогли отнять жизнь помимо воли того, кто его создал? Неужели ты думаешь, что смог бы разбить его, если бы он сам скрыто не желал этого?

СЫН. Скрытая воля – что это? Она предопределяет его смерть? Если бы я положил его на колено и разломал на три части, неужели моя воля к разрушению была бы ответом на его подспудное желание, скрытое в тайниках его души? И тебе не стыдно говорить такое?

КУЛЕ: Нельзя раскаиваться в том, что совершено по воле судьбы. Лишь тот, кто верит в судьбу, может быть уверен в том, что не погубит себя сам.

СЫН: Поэтому можно веселиться и утешать себя тем, что беда настигла другого? Можно отбросить воспоминая и продолжать жить как ни в чем не бывало? Не замечаешь ли ты в своей памяти черной дыры, в которую провалился другой? Ничего не скажешь, это был бы спокойный, хороший конец, жаль только, сейчас еще утро, иначе мы могли бы, позевывая, пойти спать. Ты заслужил хороший сон. Представь, что твой посох разбил я. – Правда, возможно, лучше бы этого не было, и кто я такой, что не могу так думать?

КУЛЕ к матери: Ты слышишь?

МАТЬ. Ответь ему, скажи!

СЫН: Мать, укажи ему, что он должен сказать.

МАТЬ: Он сам должен был знать, что делал. Он знает, почему, и должен сам сказать об этом. Он не мог сделать это против своей воли.

СЫН: Он ничего об этом не знает и дивится нашим речам. Прикажи ему перестать придуриваться. Я тоже совершенно забыл то, что, возможно, совершил и нисколько не раскаиваюсь в этом. Судя по всему, совершенные деяния забываются еще быстрее, чем те, которые так и остались в умах. Однако ему хотелось бы избавиться от содеянного им, забросить как можно дальше. Но что проще этого – дело его рук в могиле. Оно лежит на виду, забыли убрать.

КУЛЕ тяжело дыша: еще не конец. Дело сделано только наполовину.

СЫН: Так доверши его.

МАТЬ, Останься, дорогой, и заверши начатое.

СЫН: Мать, ты считаешь, что я должен скакать по дому на вот этом? – показывает на посох. Но, лошадка, но! Возможно, он вновь оживет, тогда мне по пути моего победителя, и по мере старения я стану еще более слепым, чем он, я превзойду его в этом. Вот это будет свершение, вот это будет жизнь! А если у нас будет что поесть, тогда хороший конец нам обеспечен, мы закончим свой жизненный путь жирными и слепыми. Поднимает посох. Нет, так меня не возьмешь. А что если, мать, твоя гордыня успокоилась бы, увидев меня на спине однонога? Вот так? Седлает посох. Ты полагаешь, что это более надежное ездовое средство, чем обладатель четырех ног? Вряд ли я могу тебе помочь. Разламывает посох на несколько частей, Это все лишь дрова, Кулобарб, в огонь их, пора уже варить суп. Взволнованно ходит по помещению. О, конец должен выглядеть иначе!

ПЯТЫЙ АКТ.

Сумрак, неопределенное время дня

МАТЬ наполовину про себя: Скорей бы уж день прошел

КУЛЕ: Будь он призрак, мы бы его прогнали, будь он дерево, мы могли бы проскочить его.

КУЛОБАРБ вслух: А будь он конь, мы дали бы ему возможность проскочить мимо, беда в том, что это мертвый конь, который пал вместе с нами и лежит на нас. И мы лежим под ним, не в силах выбраться.

СЫН: Часы времени остановились, и мы можем измерять его ход по паузам, требуемым для того, чтобы шея, которую свернули, вновь обрела дар печи. Бьюсь об заклад, что на это понадобится несколько часов. Поскольку речь восстановилась, способность глотать – не за горами. Не время ли подкрепиться, Кулобарб?

КУЛОБАРБ: Съеденного оленя нельзя поджарить, съеденное жаркое нельзя укусить.

СЫН: Кем съеденного, Кулобарб? Что это твой язык так резв и скачет по обеду как по могиле. Мать собирается что-то приготовить, – помоги ей, живей в погреб.

МАТЬ. Чтобы только взбодрить себя, начинает готовить пищу и собирается спуститься в погреб.

КУЛОБАРБ: Что съедено, то съедено, это дело рук моих родственников, огненных человечков, засевших в погребе.

СЫН: И стянувших у нас жаркое? Ха, ха, старина Кулобарб, твои зубы заслужили ржавый гвоздь на завтрак, раз тебе этого хочется. Что ты тут мелешь о своих родственниках? Мать, где тут был мешок? Старательно и с азартом ищет. Вот позабавимся-то! наберем целый мешок родственников Кулобарба! Мешок, мать, или рыболовную сеть. Сделаем попытку.

МАТЬ, делая вид, что не понимает о чем речь: Что ты говоришь, мешок? Подходит к дверям и выглядывает наружу: Кого ты хочешь поймать? Взгляни, там туман. И ты думаешь, что в нем плавают рыбы. Или туманные курицы построили себе гнезда, и ты хочешь найти яйца?

СЫН: Что ты, мать, разве Кулобарб не сказал…

МАТЬ: Если он и сказал что-то вновь, то, несомненно, солгал. Тот, кто долго что-либо обдумывает и зовется Кулобарбом…

СЫН: Так оленя не съели, и Кулобарб не нанес нам ущерба своими челюстями?

МАТЬ: Которого ты добыл, и которого мы собирались съесть? Тот, который лежит сейчас в погребе? К Кулобарбу: Принеси кострец в доказательство того, что твоя ложь – правда! Ну же! Одна нога – тут, другая – там!

СЫН: Дай нам взглянуть, Кулобарб, хочется увидеть.

КУЛОБАРБ: Это нечисть! Это настоящие монстры! Их взгляды – как огненные стрелы, тебя посадят на вертел и съедят прежде, чем ты выберешься наверх.

СЫН тоже выглядывает за дверь: Мне кажется, Кулобарб был прав. Разве он не назвал день красным конем, и не сказал, что мы лежим под ним и рискуем задохнуться. Грязный ядовитый туман поднялся над трупом дня, смрад от которого все более сгущается вокруг нас. К КУЛОБАРБУ Что она сказала? Тащи сюда кострец, прыгай живее! Идет к выходу. Что ты думаешь об этом, мать? Эти опавшие листья приносит туман. С того момента, когда я услышал шорох… метет ногами листву к дверям. Поистине, день забрал с собой в могилу и лето. Осень! Если так, то и зима не за горами. Возможно, она наступит уже вечером, кто знает!

Он скрывается снаружи, некоторое время его шаги по опавшей листве еще слышны

МАТЬ: Кулобарб, я жду!

КУЛОБАРБ: иду уже, поднимаю…

МАТЬ со смехом: Ну ты, герой! озабоченно: Иди вперед. Я следом за тобой, показать дорогу. Там есть еще что резать. Где нож? Проходя мимо КУЛЕ: Я задыхаюсь. Вслух: Идем вниз вместе, зажги свет!

КУЛОБАРБ: Если я буду светить, ты попадешь ножом мимо цели, ты попадешь ножом как раз в то место, где я нахожусь.

МАТЬ: Возможно! Не увиливай. Если бы ты уже был мертв, ты бы уже был хорошим. Хочешь быть хорошим?

КУЛЕ: Мать, разве тебе не радостно? Мать?

МАТЬ: Мать? Почему, собственно, «мать»?

КУЛЕ: А что ты еще? Ты сумеешь похоронить мертвого коня и вернуть нам всем свет. Тебе незачем топиться.

КУЛОБАРБ: Она – убила коня?

КУЛЕ: Ум кобольда! Разве ты забыл свои собственные метафоры? Разве ты не назвал день мертвым конем? – Отлично сказано, ибо день – хмурый и душный. День, который не несет нас подобно коню от утра к вечеру. Печальный день для мира, день вздохов в туманном облачении. И лишь тебе, мать, одной весело.

КУЛОБАРБ: Не похоже, у нее был такой взгляд, как будто она искала следы крови на полу, хотя тщательно стерла их еще до восхода.

МАТЬ: Во мне все ликует!

КУЛОБАРБ: Она не может!

МАТЬ: Несчастный! Мне не дают покоя пятна крови? Пятна крови, которые ты живописуешь своим языком?

КУЛОБАРБ: Мой язык выплескивает наружу то, что съели мои глаза, которые не в состоянии переварить кровавые пятна.

МАТЬ: Довольно! Спускайся и посвети мне!

КУЛОБАРБ, плачущим голосом: Отец все еще посылает мне знаки из могилы. Разве ты сама не оплакала мертвого оленя, а теперь он вдруг воскрес? Когда ты лгала: вчера и сегодня?

МАТЬ: Вчера, Кулобарб, я соврала по-настоящему. Всерьез. А сегодня я сказала правду, смеха ради, шутя. Собери все это в один узел и спускайся в погреб, посмотреть своими глазами, к чему это привело.

КУЛОБАРБ: Я видел кровь собственными глазами.

КУЛЕ: Глазами кобольда!

КУЛОБАРБ: Зато твои глаза, понятное дело, ничего не видели.

КУЛЕ: Есть у тебя уши, Кулобарб? Разве я не признал свою вину?

КУЛОБАРБ: Уши! Мои уши слышат то, что шепчет молчание, прячущееся в тайнике слов. Да, мои уши слушали это, слушай!

МАТЬ: Верно: слушая, ты скрываешь, а видя, ты крадешь.

Голос сына из тумана: Мать!

КУЛОБАРБ: Слышите?

МАТЬ: кричит в ответ: Юноша!

Голос сына приближаясь: Крикни еще раз!

МАТЬ: Я здесь, сюда, сюда!

СЫН появляется из тумана: Ах, мать, наконец-то я тебя вижу.

МАТЬ: А я-то как рада тебе!

СЫН: Представь, я блуждал в тумане и не знал куда идти, вокруг меня неожиданно воцарилась сплошная белая ночь. Тогда я пошел назад по мягкой траве и уже думал, что дом совсем рядом, но меня все теснее и теснее окружали белые подушки тумана и тогда…

МАТЬ: И тогда ты, конечно, уже подходил к дому!

СЫН: Однако у меня было ощущение, что кроме меня в мире никого нет, я почувствовал себя невероятно одиноким. Белый туман вокруг меня все сгущался и сгущался. И тогда мне пришло в голову…

МАТЬ: А не крикнуть ли тебе «мать»? И тогда ты позвал меня, чтобы вырваться из своего одиночества.

СЫН: Еще нет. Я подумал о том, о чем мы говорили вчера. К КУЛЕ: Разве ты не сказал, что буря – это вздох богов, а проливной дождь – это их слезы? И вот, пока я блуждал в тумане, я постоянно думал об этом. И мне показалось, что я – один-одинешенек на всем белом свете. Мне пришло в голову, что туман подобен смерти Бога. Это его смертельная бледность.

МАТЬ: И тогда ты воскликнул «мать»?

СЫН: Нет, тогда еще нет. Я подумал о том, почему туман показался мне совершенно незнакомым. Подобно воздуху чужого мира, в котором ты бредешь подобно пьяному сновидцу, которого внезапно подняли из теплой постели и вывели ночью на мороз. И мне показалось, что такое может привидеться скорее мертвому. Вот в каком состоянии я оказался. И тогда я позвал тебя, мать, поскольку это было лучшее, что я мог сделать. И когда я позвал тебя во второй раз…

МАТЬ: В первый»! Я ответила тебе на первый же зов.

СЫН. Я звал тебя трижды.

КУЛОБАРБ: Трижды, подтверждаю. Уши кобольда слышат лучше ушей матери. Он звал тебя три раза.

СЫН: И когда ты мне ответила, мне показалось, что ответ пришел из прошлого, из моего детства. Как будто мне ответил брат, оставшийся дома и призывавший меня поскорее вернуться домой. Я пошел на звук голоса и нашел дорогу обратно.

МАТЬ: Когда я услышала твой зов, идущий из пустоты, во мне все отозвалось криком: смотри, у мира есть голос, иначе он подобен зияющей пустоте. Твой голос дал миру звучание, твой единственный голос. В твоем зове для меня соединились все звуки мира, иначе он для меня оставался нем. Ты не знаешь, юноша, до какой степени я обрадовалась твоему голосу, все во мне заговорило: Мир – жив, я почувствовала, как жизнь мира вливается в меня, как будто мое сердце – колокол и начало само качаться и звенеть. Спускается в погреб.

КУЛЕ: Ты сказал: туман?

СЫН: Я сказал это? В таком случае мне не хватает воздуха. Это слово хромает и лишено силы. А туман – мой друг, туман – это чудак, любящий одиночество, мечтатель почище меня, который радостно играет на немой флейте неизбывной тоски. Однако тот снаружи – обнимает КУЛЕ за плечи – мне кажется, именно так должны слепые идти по миру, вечно окруженные своим собственным туманом, который сопровождает их всюду на протяжении всей их жизни. Они не знают, откуда он пришел, и точно также не знают, как из него выйти. Это было нечто! Я шел с открытыми глазами и мог видеть, насколько я слеп, ибо это была слепота, которая приходит не из глаз, но другая, худшая, которая лишает зрения самые лучшие глаза. Разве ты не говорил о ночи твоей слепоты? Какой же ты глупец! В ночи сияют звезды! У ночи есть высоты и дали и пространство сзади и спереди.

КУЛЕ: Листья опали?

СЫН: Всюду воцарилась глубокая печаль, и если кто-то подпал под ее влияние, то с его душой происходит то же, что и с его глазами, его силы тают под тяжестью непоправимой утраты. Не то ли у тебя с плачем? Разве ты не чувствуешь, как он разлит в этом доме, и ты сам заражаешься всем этим? Впрочем, видеть милую хижину приятно. Стены приветствуют меня как родные лица, и ласковыми огоньками хотят подбодрить глаза, застывшие в страхе слепоты. Кулобарб, гном, как ты выглядишь, ты подобен рыбаку, который бросает взгляды как удочку, чтобы выудить рыб, а лягушки его кусают. Ты помог матери, где мясо?

МАТЬ поднимается наверх с поклажей: Оставь его в покое. В его умных ушах мои приказания – всего лишь неверные изречения. Недаром он сказал, что слышит шепот молчания, прячущегося в тайниках слов.

СЫН: Кулобарб:

КУЛОБАРБ: Она соврала, вчера или сегодня. Соврала!

МАТЬ: Ты можешь расспросить свое вчера и свое сегодня. И посмотреть, что они скажут, однако вчерашнему дню нечего сказать дню сегодняшнему, а сегодня ничего не знает о вчера?

СЫН: Ты хотел бы стоять час в тумане и ждать, пока мать не позовет тебя? Тебе надо научиться слышать, как звучит ее голос, у тебя – неверный слух и виной тому твои уши. Ты хвалишься тем, что способен расслышать молчание за словами, но там, снаружи, человеческий голос покажется тебе чистым и неподдельным, и ты перестанешь чуять за его верностью неверность. Будет у нас сегодня ужин? Сегодня ты должна постараться и приготовить что-то особенное.

МАТЬ. Особенное, почему?

СЫН: Потому что у нас гость. Гость – всегда гость, поэтому накрой на стол и займись жаркой и варкой. И пусть трапеза будет обильной, мы должны забыть серую ночь за столом. Пусть снаружи раздаются вздохи, нам здесь, несмотря на тесноту достаточно вольготно.

КУЛОБАРБ: Нас будут потчевать мертвечиной.

СЫН: Вы слышите? Кулобарб вновь грызет свои мысли и нарезает острые изречения к столу. И все же! Настрогай к обеду что-нибудь другое!

МАТЬ: Знаешь что, его ворчание для меня – как кость в горле. Заставь его угомониться. Он сможет поупражнять свою собачью манеру потом, когда мы набросаем ему костей.

КУЛОБАРБ: Ошибаешься, женщина, сначала кости, потом – молчание, так заведено у собак.

СЫН: Вот уж поистине злобный склочник и существо, испускающее зловоние: Кулобарб, попридержи язык, твои речи не доведут тебя до добра. Почему бы тебе не быть повеселее, порадуй нас танцами и козлиными прыжками твоей речи, нарви для нас зеленых листьев твоего чудачества и дай волю твоей тонкой иронии

КУЛОБРАРБ: Если ты захочешь, мой язык будет вилять как собачий хвост.

СЫН: И будь добр, укрась свою грубую физиономию шерстью хвоста, чтобы мы смогли называть тебя не Кулобарб, а более изящно Козлобрадом

КУЛОБАРБ: Не начал ли ты справлять нужду во сне?

СЫН: Для начала неплохо, скажи почему?

КУЛОБАРБ: То, почему подушка мокрая, знают сами. Ты сам знаешь это лучше. Как может тот, у кого нет бороды, даже и на заду, шутить по поводу бороды, которая скрыто растет у кого-нибудь. И вот, что я скажу тебе, милый, тебя следовало бы называть мукобрадом. Поскольку твоя борода так и не попала в печь.

СЫН: Нежно виляешь, козлобрад, однако можно и получше.

КУЛОБАРБ: Ну да, тебя лучше было назвать туманобрадом, поскольку он лишает зрения самые зоркие глаза, стоит им посмотреть на него.

СЫН. Еще, еще, ты на обильном пастбище.

КУЛОБАРБ: Когда твоя мать попыталась найти твою бороду, она ничего не смогла увидеть, и тогда она попыталась обнаружить твою бороду пальцем на ощупь, проводя по твоей щеке.

МАТЬ – невозмутимо: Поскольку я его никогда не била, его пора уже побить, и когда люди будут хвалить его достойное поведение, я смогу сказать, что привить ему хорошие манеры было далеко не легким делом, и приходилось дубасить его уже тогда, когда он был взрослым мужчиной.

КУЛОБАРБ: Твоя мать полагает…

МАТЬ: О чем я могу сейчас думать! Как бы то ни было, мое мнение должно быть петухом, способным клюнуть по бочке твоего мнения.

КУЛОБАРБ: Твоя мать считает…

СЫН: Мне кажется, тьма все сгущается. Нам надо вымолить себе кусочек солнца, я уверен, что если зажечь праздничное освещение, праздник как мышь попадет в ловушку, вот увидите! Он зажигает свечи в разных местах. Скажи мне, Кулобарб, почему ты никогда не упоминаешь о своей матери? У тебя ее не было?

КУЛОБАРБ: Мать? Откуда?

СЫН: Нет матери, ты, червь! Каким образом ты тогда появился ты на свет? Каким негодным способом пробрался ты в этот мир? Тебя что, в тяжелую минуту увидел во сне захмелевший бог, и, выплюнув, даровал тебе жизнь?

КУЛОБАРБ: Этого я не знаю, но моего настоящего отца звали Вентербарб. В нашем роду матерей не бывало.

СЫН, Ты еще можешь говорить о появлении на свет поросенка, Кулобарб, однако не оскорбляй уши моей матери разговорами о тебе и твоем рождении.

КУЛОБАРБ: Еще раз: моим отцом был Вентербарб.

СЫН: Какими путями ты стал отщепенцем в своем роду?

КУЛОБАРБ: В роду нет, мой дед тоже прежде был кулобарбом.

СЫН: Бородатый род. Бороды ваша отличительная черта, семейное достояние, которому вы не изменяете.

КУЛОБАРБ: Согласно извечному праву, сын наследует отцу, и получает то, что тот имеет, будь то борода или…

СЫН: Большие рожи?

КУЛОБАРБ: Помимо этого, у них был еще один дар.

СЫН: Кроме бород? Кулобарб, сказочник, рассказывай!

КУЛОБАРБ: Дед мог смотреть назад.

СЫН: Назад? Для этого не надо быть дедом, я тоже могу смотреть назад и остаюсь при этом сыном.

КУЛОБАРБ: Но иначе. Он мог видеть поступки людей, которые те уже совершили. У него был особый дар видеть то, что уже произошло. О том, что должно произойти, он не имел понятия.

СЫН: Унаследовал ли ты что-либо из этого?

КУЛОБАРБ: Это дар был ему в тягость, а на склоне лет совершенно невыносим.

СЫН, Но ты, лежебока, еще далеко не стар, и было бы неплохо, если бы ты развлек нас старыми фокусами, постарайся расцветить нашу ночь парой чудесных звезд.

КУЛОБАРБ: Если бы я толком знал, как он это делал! Надо было остановиться, и тогда он брал наши глаза в свой взгляд.

СЫН: Если все дело только в этом, попробуй, Кулобарб, посмотри, что я делал, когда шел посреди тумана. Встает неподвижно. Я думаю, это не трудно, поскольку было так недавно, что холод еще не выполз из одежд.

КУЛОБАРБ медленно: Да, раз уж дед умел это – ты не должен толкать взгляд, постарайся, что бы он выходил из глаз как кудрявое облачко, пролетающее по небу. Чтобы это удалось, ты должен стоять неподвижно. СЫН встает неподвижно как вкопанный. Да, если тебе угодно, но если ты хочешь позабавиться, дело не пойдет, закрываешь мне кран и пробуешь, сможешь ли ты разорить воздушные гнезда. Вертишь головой, как будто хочешь услышать, что шепчет паук, сидящий на потолке. Нет, нет, так дело не пойдет.

СЫН: Верно, верно, он видит, как я бреду в тумане, и думает, что я топчусь перед ним в комнате. О, мой Кулобарб, твой дед был славным малым, и не лишил тебя наследства. Опять замирает в неподвижности.

КУЛОБАРБ: Под твоими ногами твердая почва, и ты идешь как будто в болоте.

СЫН: Именно такое ощущение у того, кто бредет в тумане и не видит собственных ног.

КУЛОБАРБ: Ух, ты! Вона куда завели тебя твои ноги. Надо же! Подожди, когда они вернутся, а затем – в случае необходимости, держись сверху, иначе они пройдут по тебе и споткнувшись о тебя как о камень на дороге, упадут вниз. Они справа, а ты ищешь их слева.

СЫН тихо забавляясь: Он потерял меня из виду, поскольку внизу туман плотнее всего.

КУЛОБАРБ: Голова тоже отделилась и щелкает ртом, как будто призывает ноги вернуться, а теперь парит в воздухе, и вдруг лопнула как мыльный пузырь: Ты можешь исчезать по частям, а значит, можешь и больше.

СЫН делает движение и поворачивается назад: Волшебство, передающееся по наследству, ты понимаешь, как это действует?

КУЛОБАРБ: Удар молнии, подобно самопроизвольному фокусу. Твой дед мог что-либо подобное?

СЫН, обращаясь к присутствующим: Он видит меня в тот момент, когда я услышал голос матери и прислушивался, наклонив голову. Теперь ему надо показать свой фокус на матери.

МАТЬ: На мне? Ладно, ясновидящий, миновавший материнскую утробу, – неужели твои глаза дерзнут заглянуть в камеру моего прошлого? Подслушать мои мысли, которым давно хочется уснуть? Да ты настоящий шпион, а никакой не ясновидящий!

СЫН: Перед трапезой он должен сервировать нас развлечениями, загрызть скуку до смерти, что ты видишь, Кулобарб – ничего? Тогда почему ты трясешь головой?

КУЛОБАРБ: Она не смотрит на меня.

СЫН: Ах, да, я должен был подумать об этом, мать, смотри сюда, смотри прямо на мой палец.

МАТЬ: В этом нет необходимости, я чувствую его взгляды в моих, убери руку, юноша: смотрит пронзительным взором. Что ты видишь? Можешь ли пробудить прошедшее из состояния летаргии?

КУЛОБАРБ: Каким образом? Твои взгляды стоят у входа с таким видом, как будто они держат в руках нож. Тебе надо смотреть иначе.

МАТЬ: С сонным видом? Хороши будут из них стражи, если они будут держать ножи в карманах и погасят огни? Взгляни, не сможешь ли ты подавить их сам?

КУЛОБАРБ: Нечто лежат на совести, как будто с кляпом во рту и лишенное возможности доступа.

МАТЬ: Верно, это усталые и раненые воспоминания, Кулобарб! И ты хочешь, чтобы я выдала их на расправу твоим кровожадным взглядам и позволила тревожить их своим неистовым лаем? Эти несчастные нуждаются в покое.

КУЛОБАРБ: Думаю, им спится плохо, где им обрести покой, если их поймали и освежевали? Тайное станет явным.

МАТЬ: Да, Кулобарб: Мое дело делать признания, твое же смотреть. Разве я не разжевала тебе все сама, а ты хвалишься этим как собственным знанием? Должна ли я еще более приоткрыть завесу, чтобы ты смог что-то обнаружить? Хорош фокус! Дед Кулобарб был великий шутник, его дар своему внуку так не стал приобретением.

СЫН: Он выглядит так, как будто проглотил огненного червя, горящее тело которого извивается в его чреве. Ну что, червь гнева кусает тебя и жжет? С этом ничего не поделаешь, добрый Кулобарб!

КУЛОБАРБ: Она должна сама сделать признание, сама!

МАТЬ: Если дело зашло так далеко, он своими шутками выживет нас из дома. Чего он от меня добивается?

СЫН: Он видит вещи, которые нам неведомы: у него глаза, отличные от наших.

МАТЬ: Тот, которого Бог выплюнул в минуту скорби? Его глаз не может быть благородным. Его глаза и уши лгут, а видит он так же фальшиво.

КУЛОБАРБ: Если эти глаза и уши врут, вам незачем скрывать что-либо.

СЫН: крайне взволнованно? Мать!

МАТЬ: Что с тобой, Что это было?

СЫН: Мне показалось, что из тумана с шипением вылетела горящая капля и пронзила меня как копье.

КУЛОБАРБ: Ты еще будешь ранен выстрелами правды.

СЫН: Все прошло. На этом все закончилось. КУЛОБАРБУ: Ты тут говорил о лживой правде. Не старайся понапрасну, бедолага! Твои истины и твоя ложь – это мошкара, роящаяся вокруг матери. Она способна ей досадить и пить кровь. Однако лучше оставь ее в покое, говорю тебе по-хорошему, ибо полдень еще не наступил, и мне хотелось бы еще немного позабавиться. Но как могут навредить твои комариные укусы человеческой душе? Ты колешь и сверлишь, пытаешься своими зубами вгрызться в основание горы и ее сдвинуть, ты хочешь погасить звезды на небе. – Это все что ты можешь? Тебе нечего сказать о своем отце, Вентербарб лишил тебя наследства, не передав свои способности.

КУЛОБАРБ: Он мог подниматься в воздух.

СЫН: Наглая ложь!

КУЛОБАРБ: Он мог, это правда, он мог подниматься до потолка.

СЫН: Эту способность он тоже забрал в могилу? К чему она ему там? Разве ты не сказал, что, согласно извечному праву, имущество отца переходит к сыну? Если он был твой предок, поднимись в воздух.

КУЛОБАРБ: Он без сомнения был моим отцом

СЫН: Тот самый, который мог подниматься в воздух?

КУЛОБАРБ: До самого потолка. Он тот, чей я сын.

СЫН: Вентербарб?

КУЛОБАРБ: Вентербарб называл меня своим единственным сыном.

СЫН: Если ты не поднимешься в воздух как он, ты выставишь своего отца лжецом, станет ясно, что ты никогда не был его сыном, ты не Кулобарб!

КУЛОБАРБ: Да Кулобарб я!

СЫН: Так прояви себя, и поднимись в воздух, чтобы защитить честь Вентербарба.

КУЛОБАРБ: Но возникнут испарения, иначе он не делал этого, он пускал ветры.

СЫН: Не щади наши носы, но порадуй наши глаза. Они ждут.

МАТЬ: Зловоние распространяется, этим все и кончится.

СЫН: Он поднимается в воздух.

МАТЬ подходит и пробует рукой воздух: Кому не дано увидеть, может дотронуться.

СЫН: Он работает, как будто он лезет по раскачивающемуся канату Прямо над тобой, мать, над тобой.

МАТЬ протягивает руку вверх и в ужасе вскрикивает. Его нога, надо же! Его нога над моей головой!

СЫН потрясенно: Это выглядит таким образом, как будто он роет норы в воздухе и лезет наверх по проходам, медленно, как роющий крот, до самого потолка. Наверху раздается стук. Ну вот, теперь он ударился рукой на балку перекрытия. Можешь спускаться, Кулобарб!

КУЛОБАРБ хриплым голосом. Первый блин всегда комом.

СЫН: Работа была ни из легких, как ты с ней справился, Кулобарб?

КУЛОБАРБ: Лучшая сила исходит из желудка. Плечи помогают протиснуться сквозь мышиную нору. А что касается зада…

СЫН: Зада?

КУЛОБАРБ: Если хорошенько подумать, то мне следовало бы сделать вторую попытку

СЫН: Теперь гораздо лучше.

КУЛОБАРБ: Сила исходит не из желудка, а из зада. Желудок надувается и только.

СЫН: Зад толкает?

КУЛОБАРБ: Отец делал точно также. Это наше общее свойство и умение.

СЫН: А откуда этот дар взялся у твоего отца, Вентербарба? А дед не обладал этим даром?

КУЛОБАРБ: Я не знаю. Он рассказал о нем только в преклонном возрасте. Он как-то сказал, что поразмыслив, готов подняться в воздух, и когда мы засмеялись, поднялся в воздух. Но…

СЫН: Но?

КУЛОБАРБ: Он сказал, что во сне это у него получалось гораздо лучше, и сама мысль была навеяна ему сновидением.

СЫН потрясенный: Он летал во сне?

КУЛОБАРБ: Чем больше он видел сны, тем больше ему хотелось летать. И он ругал нас, когда мы смеялись.

СЫН: Милый Кулобарб! Ты должен научить меня левитировать.

КУЛОБАРБ: Тебя, который справляет нужду в постели? Откуда в твоем заду это все возьмется? Я думаю, ты никогда не сможешь этим овладеть!

СЫН: Никогда?

КУЛОБАРБ: Таким образом – никогда, но, возможно, по-другому.

СЫН: По-другому, это как?

КУЛОБАРБ: У нас, Кулобарбов, эта сила сосредоточена в заду, что – истинная правда, однако в голове у нас только мозоль, поэтому мы и в состоянии без труда добраться до потолка. Однако какие возможности и способности есть у тебя, мне неведомо. И откуда мне это знать, если я всего лишь Кулобарб? В заду у тебя этого нет, в желудке тоже.

СЫН: Но у тебя был живой пример в виде Вентербарба.

КУЛОБАРБ: Это не имеет значения. Если бы я был лишен этого дара… возможно, это были сновидения моего отца…. Я унаследовал бы сновидения своего отца и без всяких примеров. Материальное ничего не значит, все дело в духе.

Присутствующие потрясены.

СЫН: В духе твоего отца в твоих сновидениях?

КУЛОБАРБ: Они указали мне направление и путь. Когда ты знаешь, к чему стремиться.

СЫН: Однако без материального нет и духовного.

КУЛОБАРБ: Возможно, однако, можно допустить, что у кого-либо нет матери, но его не может быть без отца. Если духовность – налицо, то материальное появится. Иногда оно прячется за углом, за которым его не видно, потому что оно находится за спиной. А бывает, что духовность остается в полном одиночестве. Ибо она, в отличие от материального – нетленна.

СЫН: Но она все же могла существовать в прошлом?

КУЛОБАРБ: Существовать, конечно, ибо то, что не существовало, не может раствориться в небытии.

СЫН: Не может прейти, если не существовало?

КУЛОБАРБ? Что в этом такого? У тела две ноги, а также другие атрибуты, и будучи истинным и законным отпрыском своего отца, можно посмотреть на себя в зеркало, и тогда материальное даст увидеть отражение, посылаемое прошлым. Некто кивает и в ответ видит аналог кивка, посылаемый ему из прошлого. Пруды и озера тоже знают эту тайну, нужно только обратиться к ним с вопросом. Многие знают об этом. Нужно только открыть глаза и посмотреть вокруг.

СЫН обхватывает себя обеими руками и закрывает глаза: Слишком поздно; туман ничего об этом не знает. Непонятно, как он ослеп. Но туман больше не пропускает свет. Можно ли считать, что ты видишь, если ты не в состоянии видеть сквозь стены своего гроба?

МАТЬ: Юноша, что на тебя свалилось, что так ты корчишься?

СЫН: Глыба! Мать, меня погребают заживо под тяжестью мыслей.

Он сжимает кулаки, и повязка на руке краснеет от крови раскрывшейся раны.

МАТЬ про себя: Он не в состоянии ничего скрыть, и то, что невозможно подавить, выходит наружу. Бинты и жгуты здесь бессильны. Берет его руку и прижимается губами в ране.

СЫН: Мать, что ты делаешь?

МАТЬ: Как я могу позволить, что бы твоя кровоточащая боль получила выход, она должна проникнуть в меня, я хочу этого, как страдающий от жажды алчет воду.

СЫН: Мою боль, если бы ты могла ее чувствовать!

МАТЬ: В тысячу раз сильнее.

СЫН с некоторым неудовольствием убирает руку: Кровь на полу.

КУЛОБАРБ: Кровь. Кровь на полу.

СЫН: Ты видишь? Что заставляет источник кипеть и рваться наружу? Как ты думаешь? Или тебе бы хотелось, чтобы его тонкие волны спокойно плескались изо дня в день, и чтобы все уснуло подобно воде в корыте, прикрытом крышкой? Не радовалась ли твоя кровь тогда, когда моя кровь онемела и стала вяло текущей? Теперь же она хочет сбросить с себя оцепенение и выйти из спячки.

КУЛЕ: Твоя мать, твоя мать!

СЫН: Что она знает о моей крови, что она знает о моей боли?

МАТЬ молча отворачивается.

КУЛОБАРБ: Кровь, кровь на полу!

СЫН: Видишь ли, мать, можешь ли ты сказать, почему кровь вытекает из жизни с отвращением и содроганием как из отверстия тюрьмы? Какая сила скрыта в крови, что ее нельзя сделать грязью?

МАТЬ переводит взгляд с пола на своего сына, они смотрят друг на друга молча, но крайне выразительно. Губы матери беззвучно шевелятся.

СЫН: Тебе больно? Что ты сказала, твои губы шевелились.

МАТЬ: Мои губы пошевелились? Стал бы ты слушать их, если бы они действительно осмелились заговорить? Сын, не уподобляйся Кулобарбу, не подстерегай меня у дверей и не пытайся исследовать мои стены.

КУЛОБАРБ: Кровь…

СЫН: Да брось ты причитать! Мать, кровь больше не брызжет, а течет тонкой струйкой – Он накладывает бинт – и больше не осмеливается рваться наружу.

КУЛОБАРБ: Я? Причитаю? Кровь вопиет сама. Но у меня более тонкий слух, чем у всех вас, это кричал не я.

СЫН: Ах, милый Кулобарб, я был несправедлив к тебе, твой бугристый лоб не способен рождать ничего кроме ядовитых шуток. Благодарствую, ты потрудился на славу.

КУЛОБАРБ: Кровь – это адвокат крови. Кровь не обманывает. Кровь – это глашатай, который кричит до тех пор, пока у отцов будут дети.

СЫН: Схватить его? Размазать тебя по стенке? Откуда ты, и что тебе от меня надо?

КУЛОБАРБ: Ты ничего не слышишь?

СЫН: Где?

КУЛОБАРБ: В себе самом. Ведь это вопиет твоя кровь, а не чья-нибудь чужая. И поэтому ты хочешь размазать меня по стенке? Если ты ничего не слышишь, поступай, как знаешь, размазывай меня по стене, но ты услышишь, кровь продолжает вопить, она вопит все громче!

СЫН трясет его: А ты не того? если бы не твои глаза, никто не дал бы за тебя и гроша, но твои глаза тебя спасают, люди думают: Собачья душа, но… острый нюх как у гончей. Так у него – острый взгляд. Печально: Хотелось бы мне видеть и слышать все то, что ты умудряешься подглядеть и подслушать… Усаживает его и подходит к дверям и высовывается по пояс наружу.

МАТЬ проходя мимо КУЛЕ: Что-то тебя не слышно…

СЫН возвращается назад и в отчаянии озирается, останавливается перед КУЛЕ и смотрит на него.

КУЛЕ, полагая, МАТЬ еще стоит перед ним: Верь мне, и хотя я был рукой провидения, не забывай о том, что я не растерял своих моральных качеств. Не теряй надежды, поскольку я всегда рядом.

СЫН: Да? Ты все еще рядом? Не спорю, ты принимал участие в моей судьбе, мы знали об этом раньше и напоминать об этом время от времени, – не плохо. Вот только, разве это перестало быть тайной?

КУЛЕ: Когда ты говоришь об этом – –

СЫН шепчет ему в ухо: Ведь ты сказал сам, – – что ты не вернешь мне коня Сердцерога?Это верно? Никогда?

КУЛЕ:О чем ты думаешь, несчастный, разве ты не знаешь – –

СЫН шепотом: Когда ты сделал это, тебе не было стыдно, ты знаешь с кем, с Сердцерогом. За то, что произошло перед этим ночью, тебе тоже не стыдно. Почему же – –если бы только ты мог вернуть все назад – – или ты думаешь,

МАТЬ, вмешиваясь: О чем вы там шепчетесь, нельзя ли принять в этом участие?

СЫН: Ах, мать, все еще под вопросом. И прежде чем этот вопрос выяснится окончательно, было бы лучше, чтобы ты не беспокоилась понапрасну.

МАТЬ: Ты подтверждаешь все мои самые дурные предчувствия. О чем ты говорил, выкладывай!

СЫН: О чем шла речь? Я спросил его, не сможет ли он склеить черепки разбитого горшка для варки? То, что в него налили, его содержимое, вылилось и растеклось вокруг.

МАТЬ: Какой род поварского искусства ты имеешь в виду?

СЫН: Речь идет о будущем, лакомом кушанье. Нам надо склеить горшок и вложить туда свежее будущее. Однако теперь у меня нет уверенности в том, что это блюдо будет удачным. К КУЛЕ: А ты что об этом думаешь?

КУЛЕ сидит, слушая.

СЫН трогаете его лоб: Я к тебе обращаюсь, мне хотелось бы знать, что ты об этом думаешь?

КУЛЕ: Что я думаю? Спроси лучше свою мать. Ибо она вобрала твою чахлую жизнь глубоко внутрь себя, подобно тому, как опускают корни в землю. Она будет кормить и питать тебя за счет себя. Именно мать в состоянии даровать своему сыну вторую жизнь, а первой ты ей уже обязан.

СЫН: Обязан? Разве именно мать дала мне жизнь? А я ее должен благодарить и превозносить ее за это? Могла ли она дать то, чего у нее нет? Разумеется, я не подобен Кулобарбу. у которого был один родитель; мать, родившая меня, не могла сделать это сама. Она не могла подарить мне жизнь самостоятельно, и поэтому не вправе распоряжаться ею. Я стал бы названным братом самого себя, «Я» наполовину, а она чужой мне женщиной. Доверительным тоном: В чужой жизни нет ничего хорошего, и тебе было бы лучше сделать то, что ты знаешь.

КУЛЕ: Все вернется к тебе вновь, твои желание будут удовлетворены, душа получит помощь издалека, это будет целый табун жеребцов.

СЫН: А что, если твои обещания – это попытка утолить мою жажду соленой рыбой? Потеряв самообладание: Поистине: Кулобарб раскрыл мне страшную истину: то, что во мне бурлит, досталось мне не от матери. Зовет: Отец, Отец!

Тишина.

КУЛОБАРБ: Блуждая в тумане, ты тоже первые два раза не получил ответа. Позови во второй раз.

СЫН, собирается это сделать, но падает духом: Я больше не могу.

МАТЬ возвращается к очагу, повернувшись к ним спиной. Что это за отец, который не отвечает, когда зовет сын.

КУЛЕ: Ты, мечтатель! Твоя душа источает томление, ты не способен к действию. Твой глаз видит один туман.

СЫН: Должен ли я видеть одну мать и закрыть глаза на отца? Если мой отец настолько же невидим, насколько я зрим, то почему они молчит, когда я его зову? Можно ли сказать «мать», не имея в виду отца? Кулобарб довольствуется тем, что у него был отец, и не нуждается в матери, для меня же нет матери без отца.

МАТЬ, у очага, в сторону. Если сын погибает от молчания отца, может ли мать остаться в живых? Если яд страдания возобладает, я умру.

СЫН: Кулобарб, если твой отец Вентербарб мог подниматься в воздух, мой наверняка – тоже, я хочу подняться воздух.

КУЛОБАРБ: Твой отец мог левитировать?

СЫН: Согласись, что мой отец был в тысячу раз искуснее твоего.

КУЛОБАРБ: Искуснее моего? Вздор!

СЫН: Несмотря на это, я хочу попробовать подняться в воздух.

КУЛОБАРБ: Если ты никогда не поднимался воздух во сне, ты никогда не сможешь сделать это наяву. Сначала мечтают и надеются, затем пробуют и осуществляют! Не иначе!

СЫН: Во сне я скакал на коне по эклиптике.

КУЛОБАРБ: Ты думаешь, что это пришло к тебе от отца? Вряд ли это возможно, готов биться об заклад, что твой отец был простым кузнецом и подковывал коней знатных господ. Когда от него сбежал юный жеребец, он был жестко избит в наказание. В остальном же он был добрым малым, но подниматься в воздух…

СЫН: Кузнецом… Почему ты сказал, что он был кузнецом?

КУЛОБАРБ: Потому что он подковывал копыта лошадей.

СЫН: Откуда тебе это известно, Кулобарб?

КУЛОБАРБ: Разве конь был не подкован?

СЫН: У него не было ни одного гвоздя в копытах, он шел и прыгал по камням как по траве.

КУЛОБАРБ: Не подкован? Тогда о твоем отце трудно сказать что-либо определенное. Добрый малый, но идиот.

СЫН: Я, по-твоему, тоже идиот?

КУЛОБАРБ: Полегче. Ты прав, он не был идиотом, у идиота не может быть сына, одаренного разумом. – – Однако он был, подобно тебе домоседом и справлял нужду в постели, это ты знаешь, и твоя мать сама сказало о том, что он подслушивал за стеной.

СЫН: Подслушивал за стеной? И…

КУЛОБАРБ: Все это было присуще твоему отцу. Его надо искать в этой сфере.

СЫН: Подслушивал за стеной, но где, Кулобарб?

КУЛОБАРБ. Где? А где подслушиваешь ты? разве он не должен был поступать точно также?

СЫН: Сын, отец которого был шпионом, должен быть довольно жалким созданием.

КУЛОБАРБ: Однако схож с ним характером. Сын не может не быть доволен образом жизни своего отца.

СЫН И что дальше, Кулобарб, если я всего лишь шпион?

КУЛОБАРБ. Кто знает? Возможно, ты будешь подслушивать у стены, где начинается другое, неведомое людям. Будешь тем, кому ведомо, что это всего лишь стена, и что с другой стороны тоже существует жизнь, и что, если приложить к стене ухо посильнее, можно услышать дыхание жизни на той стороне. Если бы ты был подобным субъектом, ты смог бы услышать слова твоего отца, а отец услышать слова своего сына. Ты смог бы научиться выжидать и пробить в стене смотровое отверстие. Это нужно сделать для того, чтобы увидеть, как выглядит твой отец.

СЫН: Кузнец и шпион по очереди? Кулобарб, ты, поистине, музыкант, и смычок твоих мыслей играет причудливо.

КУЛОБАРБ: Музыкант музыканту рознь. Игра моего смычка нуждается в тонких струнах. Не слышишь ли ты звуки, проникающие вплоть до внутренностей?

СЫН: Ты слышишь это тоже?

КУЛОБАРБ: Что ты слышишь?

СЫН: Я слышу, как солнце звенит над туманом.

КУЛОБАРБ: Это должен быть прекрасный звук. Нам, Вентербарбам и Кулобарбам, он недоступен. Итак, солнце?

СЫН: Слова не могут звенеть, глупец, не принимаешь ли ты меня за того, кто произносит слово, а затем прячет его в суму, надувая щеки, как будто он понял, в чем дело. Ты ничего не слышишь?

КУЛОБАРБ: Бесполезно пытаться, это не для моих внутренностей.

КУЛЕ: Скажи больше

СЫН: Что вы такое говорите! Типун вам на язык! С отвращением: И пусть черви ваших мыслей гложут вас и облегчают себя вашими словами.

МАТЬ: Милый, дорогой!

СЫН: Милый, дорогой? Что за любовь! Что за доброта! Я скажу, в твоем теле она становится экскрементами, ты не говоришь, а изрыгаешь нечистоты. Так уж ты устроена.

МАТЬ ледяным тоном: если это моя манера, она твоя не меньше.

СЫН: Что же теперь? Что это, я будто бы слышу глухой колокольный звон, раздающийся из глубины – слышу мерно раздающиеся тяжелые удары, и вот уже сотрясаются каменные недра горы, слышите, вот начинается вновь, слышите?

КУЛОБАРБ: В нашем роду ни у кого не было ушей для подобных вещей. Точно молот бьет по наковальне – это слышатся тяжелые удары великого сердца земли.

СЫН: Ах, я слышу, я слышу шум недр.

КУЛЕ: Потоки страдания.

СЫН опускается на колени: О, потоки, бесконечные потоки, поднимающиеся из бездонной пропасти земных недр. Врата распахнуты. Слушай! Гром все ближе, надвигаясь подобно приливной волне.

КУЛЕ: Врата надежды.

СЫН. Они открываются и закрываются. Можно низринуться туда, и тогда бездна поглотит тебя без остатка.

КУЛЕ: Это мы все, хотя нам это и неведомо.

СЫН: Броситься туда и проникнуть в пучину.

КУЛЕ: Его тоска напрасно стучится в ворота преисподней.

СЫН встает с колен: Все стихло. Но кто, тем временем вонзил нож в мою плоть? Думаю, что никто, ибо он режет и колет в свое удовольствие. В моих ушах раздается эхо, идущее сверху и снизу, а острое железо прокрадывается как вор, прыгает на меня как блоха и незаметно вонзается в меня. Мать, я не раз – где же она? – показывает жестами, что он ничего не видит, – кто из нас впал в транс? Как я очутился в тумане – разве я уже не был на этом месте? И позвал мать, а потом меня вновь привели в хижину.

МАТЬ: Он нас не видит, ему кажется, что его окружает туман.

СЫН: Дальше, дальше, могу я задать вопросы обладателю ножа?

МАТЬ: Он не хочет возвращаться в хижину.

СЫН: Разве я не могу набраться смелости позвать отца во второй раз? Возможно, мой голос раздастся снаружи? Отец!

Прислушивается.

СЫН про себя, продолжая вслушиваться: Может ли отец так долго молчать, зная о том, что сын попал в беду? Мать бы не выдержала этого.

МАТЬ подходит к нему почти вплотную.

СЫН: Отец, послушай, я зову громко и тихо. Что это за мать, которая зачала меня от такого отца? Могу ли я уважать мать, которая считает должным скрывать его от меня подобно грязному углу в доме. Возможно, она опасается, что я вырою в его память шутовскую могилу, посажу на ней дурно пахнущий кустарник, и каждое утро буду делать букет из его веток, чтобы преподнести его ей к завтраку? Ах, отец, прошу тебя, отзовись! Простирает в мольбе руки. Я хочу, чтобы ты прикоснулся ко мне своей рукой, ничего больше! Хочу почувствовать твою руку. Ибо по отношению к тебе, я как малое дитя, один одинешенек на всем белом свете. Мне нужна твоя рука, чтобы я убедился, что это ты, и найти успокоение.

МАТЬ: Я стою рядом с ним, хочу взять его за руку и не смею сделать этого. Он не думает ни о ком, кроме своего отца, и блаженно улыбается. Его душа воспарила как на крыльях, и все же он думает только об отце. Поистине, если он улыбнется еще раз так же, но уже мне, я, пожалуй, готова буду все ему радостно простить.

СЫН, А теперь, прочь, прочь отсюда. Ходит кругами. Потемки не могут длиться вечно, я уже слышу звон Солнца, слышу звук его копыт и шипение искр, пролетающих в тумане. О, оно должно увидеть, как тяжело мне переносить мое беспросветное одиночество, оно должно послать мне помощь. Если бы только конь вернулся! А как же может быть иначе? Куда он мог подеваться? Хижина уже далеко позади, ее не найти. И все же говорят, что в тумане много блуждающих, не понимающих, где они находятся. Опять позвать на помощь? Мать отзовется вновь, и я окажусь снова в хижине у Кулобарба и очага? Ускоряет шаги. Нет, нет, только не это! Стоп. Тут кто-то есть. Вот так встреча! Ему кажется, что он натолкнулся, на такого же, как он, заблудившегося в тумане. Брат, ты тоже сбился с пути? Тебе нужен совет, спроси туман, он знает ответ. Но если у тебя есть горло, кричи во всю глотку: Мать! И когда она отзовется тебе «сын», перед тобой появится хижина. Ты, небось, проголодался? У нее ты найдешь обильный ужин. – Скажи только, чтобы они меня не ждали и садились за стол, а сам сядь на мое место! Удачи тебе! Идет дальше, затем останавливается. Вид у странника был довольно странный. Кто это был? И как это мне не пришло в голову, спросить его об этом? Я слышу его зов. Его голос, заглушенный подушками тумана, похож на мой. Что если мать услышала его, обрадовалась и приняла его как меня? Но что я говорю! Нельзя этого допустить. Он не должен обманывать мать своим криком. Где он? Да, да. Вот он зовет во второй раз. И вновь это мой голос. Мне надо вернуться. Обратно к матери!

МАТЬ, прикасаясь к нему: Юноша, ты уже дома!

СЫН: смущенно: Да, мать, история повторяется. Ты слышала, как я звал тебя?

МАТЬ: Да, и ответила тебе, как и в первый раз – и вот ты вновь со мной. Рад ли ты, что вернулся?

СЫН: А тот другой? Там был еще кто-то, кто заблудился и искал хижину.

МАТЬ: Почему тогда ты не взял его с собой?

СЫН: Мы потеряли друг друга из виду, однако он где-то совсем близко. Готов ли обед и достаточно ли он хорош, чтобы я мог пригласить его разделить с нами трапезу?

МАТЬ: Все готово, пусть приходит, будем ему рады.

СЫН: Позови его, мать! Так же, как ты позвала меня. Иначе он опять уйдет куда-нибудь.

МАТЬ: Позови лучше ты, а я пока накрою на стол.

СЫН: Я не могу, его голос звучит как мой, и он подумает, что это эхо шутит над ним. Он звал первым.

МАТЬ: Он позвал «мать». Удивительно, насколько его голос похож на твой! Подумай, как бы я была испугана, если бы вместо тебя появился он. Многие в тумане могут сказать: Это я! Многих поначалу принимают за кого-то другого, а потом понимают, что ошиблись.

СЫН: Он ничего не сказал о себе… Он наткнулся на меня и возник передо мной, огромный как башня.

МАТЬ. В тумане все люди кажутся великанами, ты ему показался таким же огромным.

СЫН глядя на дверь: Однако он хотел прийти, и скоро придет. Я пригласил его на обед и хочу посмотреть, как его внешний вид сочетается с моим голосом.

МАТЬ: Надо оставить ему место, чтобы он сразу же мог сесть за стол – он устал с дороги и наверняка проголодался, пусть приходит.

СЫН: Ему не понравится, что мы его не дождались и приступили к трапезе без него, кроме того, я обещал ему свое место и сдержу свое слово.

МАТЬ: Странник рад, найдя обильное угощение и теплый угол. Вряд ли он захочет нарушать заведенный порядок и занимать чье-либо место. Он должен поторопиться, мы не можем ждать до бесконечности.

СЫН: Возможно, он пошел не в ту сторону. Пойду, поищу его.

МАТЬ: Возможно, он отклонился от прямого пути. Кто знает, кто это был, уж не призрак ли это, бродящий в тумане?

СЫН: Нет, нет, он такой же человек как я. Мне показалось, что он как будто вышел ко мне из зеркала, громадный как башня.

МАТЬ: пусть будет по-твоему. Посмотрим. Пусть приходит.

Они усаживаются за стол

СЫН. Только не сюда, пусть это место останется для него.

МАТЬ: Ешь, давай, что ты медлишь?

СЫН: Мать, не забывай про Кулобарба!

КУЛОБАРБ: Слушайте!

МАТЬ: накладывает ему еды: На вот тебе, заткни свой рот

КУЛОБАРБ: Да, послушайте, вы, что, оглохли?

СЫН: Разве он не должен…?

МАТЬ: Разве ему не сказали, что бы он упражнял свое остроумие только до еды? Неужели ему не хватило времени для своих эскапад? Нечего ему сыпать соль в наши миски. Скажу ему это, юноша!

СЫН обращаясь к КУЛОБАРБУ: Подойди к дверям и выгляни наружу, надо бы посветить головней, возьми одну в очаге.

КУЛОБАРБ: Снаружи нет ни души, никто не блуждает в тумане. Никто не пройдет мимо хижины, поскольку никто ее не ищет.

СЫН: Тебе незачем выгонять стадо своих утешений, старина, мои собственные притаились в засаде, смотри, как бы они не перебежали тебе дорогу

КУЛОБАРБ: Охота поднимать меня на смех? Дело твое, мой милый, однако боюсь, что ты жестоко смеешься над самим собой.

СЫН: Как же, дождешься! Не ты ли сам прогнал мои надежды. Однако они вернулись! Они ходят кругами и занимают свои места вновь.

МАТЬ: Надейся на утешение, но не на такое. Ты прогнал все мои надежды.

СЫН: Что ты видишь, Кулобарб?

МАТЬ бурно реагируя: Ничего, ничего, ужасное «ничего» разрушает все мои надежды.

СЫН: Он был там, он стоял передо мной, когда я блуждал в тумане. То, что видели мы оба, Кулобарб и я, должны увидеть и вы. Это будет, когда он придет.

МАТЬ: Одно — Однако ты вовсе не блуждал в тумане

КУЛОБАРБ: временно ты находился рядом с нами

МАТЬ: Это был обман зрения!

КУЛОБАРБ: Одновременно: Твои мысли обманули тебя, создав мнимые образы.

КУЛОБАРБ: Никто никого не терял, ни ты нас, ни мы тебя. Мы слышали все, что ты говорил.

СЫН: Так я не блуждал в тумане, и не покидал хижину? Все это мне только привиделось. Разве вы не слышали голос?

КУЛОБАРБ: Снаружи никого нет.

МАТЬ: Ни живой души. Ты создал своей бедной душе образ из воздуха и ветра.

СЫН: А как же голос? Вскакивая: Мать, кого из нас нет, тебя или меня? Да, я знаю! Я здесь в этой хижине, в нашей ветхой лачуге. Ты не говоришь этого сейчас, но слова готовы сорваться с твоих губ: ты это ты, я это я, да, да, да! Слово «ветхая лачуга» звучит как звон цепей. Ты и я – два палача, которые зазывают друг друга на эшафот. Хватается за голову. Тпру, тпру, вы мчитесь как одержимые! Тысячи лет пробегают одна за другой! Неужели время безумия сделает вечность нищенкой? В одно мгновенье рассечь тысячи поводьев и взорвать тысячи лет, превратив их в ничто? Вы забыли отвязать ветхую лачугу, и вот она погромыхивает сзади. Однако и вечность не сидит, сложа руки, от начала сотворения до конца времен аккомпанементом событийному фону звучит нестерпимо резкий свист, в своем неистовстве разрывающий небо. Дюжина лун, подобно пчелиному рою, устремилась с жужжанием сквозь пролом – ха, ха! Годы чередой вытесняются в прошлое, собираются в столетия, тысячелетия бушевали грозы, а затем все вновь подчиняется извечному порядку, и вот уже, пожиратели будущего, вас опять загнали в хлев! Сегодня опять стало сегодня, хижина – опять на старом месте, никто не растоптал ее и только слегка поколебал. А мы четверо – нас много или мало? Четверо, отправившихся в путь вместе, не говоря ни слова, так и не дожевав до конца ни одного куска еды? Я думаю, двое из них будут отрицать, что они пробыли в пути только сто лет, они скажут, что они никогда так не пересекли экватор сегодняшнего полдня. Надо ли спорить? Подобные люди верят только в то, что можно потрогать пальцем. Как, старина Кулобарб, ты все еще стоишь под дверью? Чем занимался ты тысячи лет? Строил рожи? Знаешь старина, займись уж лучше едой, кости еще свежие. Ах, о чем это я? Как я мог забыть! Что стало с тем, который блуждал снаружи? Нам нужно пойти искать его, звать, кричать. Кто бы это ни был, посланец или он сам, вестник с утешением и помощью для меня, его нельзя упускать, он не должен пройти мимо. Устремляется к дверям.

МАТЬ, хватая его за руку: Послушай меня, послушай свою мать!

КУЛОБАРБ: Слушай лучше его, твоего отца!

СЫН: Оставь меня, пусти!

МАТЬ: Ты проглатываешь мертвые камни, смогут ли они служить тебе?

КУЛОБАРБ: Он танцует в тумане на четырех неподкованных копытах.

СЫН: Ты увидишь сама, мать, смогу ли я хотя бы на мгновение повлиять на вещи, которые вы называет деяния или судьба. Теперь я знаю, что ваши стены и заборы – это мои врата и двери. Ваше зрение – это моя слепота, когда вы качаете головой, я киваю.

МАТЬ, отпуская его: Будь ты проклят!

СЫН потрясенно: Мать, ты в своем уме?

МАТЬ: Более чем: меня вырвало мукой связи с тобой.

СЫН падает на колени и хватает ее руки: Благослови меня!

МАТЬ вырывается и хватает нож: Смотри!

СЫН: Что ты хочешь сказать этим?

МАТЬ: Этим ножом я заколола твоего коня, он больше не танцует, Кулобарб лжет. Оглянись, я приготовила из него еду, и куски его мяса застряли у тебя между зубами. Это истина, и Кулобарб солгал и здесь. Моя кровь – закалывает себя – должна успокоиться и перестать бурлить по твоему поводу.

СЫН: Проклятый маменькин сынок!

КУЛОБАРБ: Кровь, кровь на полу, одна покрывает другую!

СЫН: Ни слова больше, Кулобарб, иначе я зашвырну тебя в самый глубокий погреб. КУЛЕ: Что ты ищешь? Не наступи на нее!

КУЛЕ: Дай мне нож.

СЫН: Ага, ты знаешь, что конец еще не подошел к своему финалу, и хочешь подставить ему подножку в тот момент, когда он делает последний шаг? На, держи, – дает ему нож, – ты можешь дать мне в придачу всех его острых братьев и сестер, я не сделал бы этого, это не наш обычай, отец тоже не делал этого. Мы все передоверяем помощникам, и если бы ты мог видеть, то удивился бы моей верной дружине, простым кулакам, скрыто сопровождающих меня с занесенными вверх ножами. Делает знак: Ну же, воры и разбойники, исполняйте свой долг. Приходит в себя: Однако стоп: мне все это не по нутру, я не привык к барским манерам, кто я такой, чтобы подражать знатным господам? Выхватывает у КУЛЕ нож. Материнская манера подходит мне лучше. Закалывает себя.

КУЛЕ ощупывает трупы и затем хочет покинуть хижину.

КУЛОБАРБ: Постой! Я ничем не хуже посоха, я знаю дорогу.

КУЛЕ: Куда мне еще надо попасть?

КУЛОБАРБ: Путь не знает слова «куда», он знает лишь слово «откуда».

КУЛЕ: Ты и я! Какой путь был бы для нас истинным?

КУЛОБАРБ: Путь посланничества. Чтобы мир знал то, что знаем мы.

КУЛЕ: А что мы знаем?

КУЛОБАРБ: Они должны подумать о том, откуда приходит кровь. Лучшая кровь всегда происходит от незримого отца.

КУЛЕ: Твой крик звучит странно.

КУЛОБАРБ: Однако он истинен, как и крик крови. Странно только, что человек не хочет понять, что его отец – Бог.