Ксения Болдырева.
Стихотворения
Режим воды
Метафора воды — цвет твоих лилий
На волоске от солнца,
Как звук губной помады водящей по зеркалу
Глубокий шершавый, его почти нет для нас.
В том деревянном доме окна запотели от синевы
Неба, изгибающихся травинок каждой женщины
Проникнутой печалью и ожиданием бремени
Ношения плода, и украшений…
Для тебя красные, отчужденные перья орла —
Гниющего трупа времени,
Метафора земли, словно глаз реторты
Согревающей дух.
Тебя готовят к осуществлению, внутри слышен стук барабанов
Разрывающих твое сердце.
Он пришел за тобой,
Граница между мирами стерта
И образ рождается во плоти знания
Ирреальности танца головы
Моря и леса
Когда осыпаются горы, мы становимся едины…
Сквозь пелену неверных представлений о себе,
Ты увидишь меня в зеркале всепорождающего ока
Вглядись
И тогда я и ты воскреснем!
Ты Каин или Иуда,
Ты Пан или Парсифаль?
А пока томится моя душа в объятиях стального орла,
Мои боги на повадках играют мной.
Когда я видела тебя
Я думала — это есть ты,
И теперь душа моя истекает кровью
Оплакивая и тебя во мне и меня в тебе.
Неужели из этих оков невозможно вырваться?
Не вздохнуть, а я так хочу:
Прибывая в любви узнавать друг друга…
Я устала от зла
Но знаю ли я, что я есть, то, что другие видят
Во мне, или же это тоже игра?
Или же я настоящая вижу себя только изнутри как будто в зеркале,
Правдивы ли эти изображения?
Кто есть ты подаривший мне боль и экстаз!?
Приди, что бы поиграть нашими тенями
И мы узреем сквозь свет…
Приди, что бы раствориться:
Пан
Абраксас
Изида
Лилит
Все имена богов стали чужды
Мне, больно, и я сдерживаю крик,
Слиться не думая ни о чем, вырасти из яйца, молекулы вечности в вечность,
Я хочу быть свободной от себя,
Ото всех нас,
Я хочу, что бы он желал меня,
И в каждой клеточке моего тела,
Что бы он видел тысячекратно свое отражение.
Избави меня от боли,
Пускай он любит во мне женщину и превозносит во мне женщину,
И видит во мне женщину способную освободить и бьет меня жадно ликуя
От проигрыша как от победы,
Ведь шрамы останутся только на его теле.
Ибо ровно, как и в грязи, так и на огненных перинах
Мы есть все!
Только бы нам снова увидеть друг друга
И поиграть друг с другом,
И освободится в этой игре от другой игры…
И узнать себя.
Я закричу освобождаясь
Пускай я умру опять, но в смерти экстаз слаще
Зерна застоя,
И хмель твой слаще,
Только будь рядом со мной,
Только признай себя,
Только не лги, и не смиряйся, и не дай мне возможности смирится,
Только продолжай игру,
Только борись и танцуй для меня в моем теле
И пускай наш разум разлетится на куски ночи…
Абрахадабра
Меркурий-фокусник тасует разум,
Мистическая дверь за просевшим шкафом.
Обломался, замер не успел на каникулы,
Скрутил веревку под косыми липами.
Загнулся во сне, висел наточенный кол.
В детстве спал с сестрой и ходил под стол.
Четыре лика Иисуса улыбаются порознь.
Красный голубь ковчега посланник перемирий.
Лес шумит, смещаясь под стерео-кайфом.
Въехал на осле в святое телевидение.
Хитрый фокусник, сволочь, девственный юноша,
Цветущий сад, масляное слово,
Раздвинь ей ноги в гниющей пустыне,
Между ртутью и серой вечная основа.
Шут-алхимик извлекает природу духа,
Еще одна черта для формулы вселенной.
Пей сладкий эликсир с индейцами Айдахо.
Рыдающий дьявол обращается в полено.
Стой, это воздух с огненным жезлом,
Вода желает знать устойчивость земли,
Цепляясь рогами за края небес,
Лунные чернила в чашу сползли.
Едина в разделении хитроумная воля,
Вышел на дорогу чистой идеи,
Не забудь, они тебя уже поймали,
Два лица искусства в витрине музея.
Ищи сестру в говорящем доме,
Ищи разум в сточной канаве.
Пытался упасть, влез еще выше,
В одиночестве следили, в толпе не узнали.
Суеверный отшельник, нареченный энергией,
Бесшабашный висельник на четырехугольной опоре.
Крик бабочки замер на зеленой пленке,
Игра для тех, кто не вышел из подполья!
Сквозь густой воздух за ледяным трейлером,
Под гигантский смех из картонной коробки,
С «кислой миной» бродил, искал себе подобных,
Пока избранная фея торчала на тусовке,
Превращаясь в посредственный гул…
Тогда стал святым…
Сжимал тонкими пальцами шестеренки энергий,
В ее влажном чреве задергалась карма,
Управлял американской мечтой,
Дразнил червей медитативного хлама.
Ехал в нарисованном автобусе любви
В лай превратился глас,
Индийские шали укрывали зверя,
Свершилось!
Который из нас?
Стекло повторяло: Абракадабра…
Сегодня ты умер,
Сегодня ты умер,
Сегодня ты умер…
Который…
Взорви стены чтобы увидеть все комнаты сразу
Кем был ты, подаривший столь много отчаяния,
проглотивший мой страх как собственное семя,
приходивший ко мне по ночам?
кровью сочились стены и двери моего сознания —
так я жаждала увидеть все комнаты!
я ожидала, крича в постели мокрой от вожделения,
моталась из стороны в сторону.
порой я видела тебя в белых одеждах и словно душевно больной ты
скитался в лучах софистики запада,
или внутри солнечной пещеры бессознательного,
куда боятся попасть адепты патриархального заключения,
ты зажигал зеленый огонь.
порой в черной сутане, ты проходил сквозь стены пустоты
и лобзал лбы десятилетних девочек, оправляя тщедушные кудряшки
так, что утром на глазах у них слезы выступали, словно твоя слюна.
иные на базарах гравируя монеты, говорили, что
ты слеп,
иные, что ты придумал грехопадение.
кем был ты, когда намазанные сажей проклятий, в музеях, они пытались воссоздать тебя,
прилепляя газетные вырезки к срамному потолку вырождения,
искусства!
воистину они представили свой собственный хаос на осмеяние публики.
или иные, что поклонялись тебе в бреду мироточивой похоти, называя все это – сюр.
неискренне щурясь, они следили за рулеткой гордыни.
явные избранники тайной доктрины,
восседали на белых жеребцах и декларировали, что ты представляешь «волю к смерти»,
а после заканчивали удушением, в надежде, стать похожими на тебя.
порой, сидя в разрисованном тряпье, ты учил о пустоте,
иной раз, я видела, как твои кудри врастают в землю.
отрывая куски собственной плоти, ты усердно молился в кельи для одиночек,
преступивших любой закон толпы.
но внутри самого свободного учения, еще больше ощущаешь скованность.
ты играл музыку на огненных гитарах
и промывал мозги неким воздыхателям стремившимся добраться до третьей стороны и
взорвать все фракталы мозга.
о, как долго ты висел в зубчатой пропасти, когда резал ведьм,
желавших завладеть твоей силой, что бы всегда быть сверху,
беспощадно провоцируя их, ты клялся, в любви к природе и понукал грязь
ибо зрачки и воспоминания стали как звездопад черны.
подобно дураку, ты был искусен в темных делах и делах света,
и только ты, поправ все законы, низверг сам себя в ад обрезания
за тем лишь, что б беатриче, могла получить удовольствие.
иные видели тебя в неизвестном номере отеля,
где ты читал сказки безысходности, надеялась на прощение и успокоение и понимание, а сам во время этого бездумно возобновлял фрикции своей чудовищной анимы,
спящей, где-то там за стенами мира.
как эдип ты взошел на гору, что бы вкусить материнской слизи, подобно фрейду, ты купил билет на аттракцион гениальности сорвавшей обыденную вуаль жертвы рака и невроза.
ты оправдывал их, за то, что они страдали и были без памяти влюблены в собственную извращенность.
словно отшельник, ты остался невинен, познавши все
и добровольно отрекшись от царства,
ты путал сны, многозначительно мутируя в обезьяну или пророка, или змею, или женщину.
я была твоей сестрой,
я любила тебя,
я отвергла смерть ради тебя,
я душила своих детей,
порождая вместо них галлюцинации,
ибо в каждом неизмеримо ничтожном, я видела неисчерпаемую красоту соблазна
образа твоего.
ты прибывал с ними, когда они противоестественно сношались выдавая это за победу
и прочее.
и тысячу раз ты молил совершить над тобой акт усмешки, ибо не только из праха земного, но и из грязи создана моя чистота.
или когда меж востоком и западам их настигла трогательная действительность самобытия,
а после, шатаясь, они возвращали долги истории несуществования,
блуждая от дома к дому по улицам полным чумных, коммунальных сознаний.
ты подобно ребенку выкачивал кровь из чаши вавилонской блудницы,
дабы вкачать ее в вены какого-нибудь больного.
ты лгал также искусно, как лгали все,
но мы едины с тобой и лишь один ты верен мне,
потому что тебя нет,
и меня нет.
взгляни как за чужим за городом восходящая луна
молит о том, что бы меньше стало посредственностей на земле,
хотя каждому в итоге нужны только тело и власть!
за Настасью Филипповну,
за Рогожина,
за Мышкина.
за всех, тех, кто никому не нужен,
ибо каждый преследует свои цели.
я хочу почувствовать его внутри,
приходи,
мой порог сыт.
горячие и скользкие языки трехголового цербера
блуждают вдоль ночных хайвэев, слизывая грязные кошмары с твоего лица,
источающего соблазны похоти и чистоты.
бред наполняет наши стаканы до краев,
мы сидим в деревянной кухне полной чудовищ.
я расслабляюсь, наблюдая, как мое желание дергается на потолке,
луна конвульсирует в трансе отчаянной надежды на воссоединение,
и заставляет мальчиков вкусить крови смешанной с их собственным семенем.
тебя будут преследовать мои голодные псы,
а совы мои накрасят лица и станут похожи на апостолов,
помни об этом совершая медитацию отвращения к пищи.
ты уже не человек,
или все еще хочешь стать сверхчеловеком,
способ только один…
ты посмеялся над самим собой,
в горячке ты протыкал свой дух жезлами познания,
ты существовал до монады,
и до разделения образовал единство.
пускай мои псы разорвут тебя на части,
в кухне, где мы ждем исступления…
я была там
и каждого я бросала в пропасть
ты будешь верен мне
раньше тебе казалось, что тоска это только начало,
с детства ты был готов к сродству с ней,
ты хотел уничтожить себя, что бы хоть на мгновение
смирится с агонией чудес тишины
но теперь, внезапно очнувшись, ты чувствуешь
как твоя личность распадается на куски
летающие в миллионном небе оргазма
обрывки из фильмов и книг кружатся в черной пустыне
лекарств вызывающих видения наяву
«взорви потолок, что бы увидеть все комнаты»…
Иди к бездне
Разве не помнишь
как пустоту, отвергли ради блаженства
как страшную жертву отчаяния, принесли, за сладкий экстаз
разве облако ее не скрывало худые плечи
и не желала она тебя растерзать и покрыть внутренности твои песьей слюной
и вывернуть наизнанку твое тело, что бы подвесить его на врата, и потешаться
она не знает печали
помнишь мгновение, когда узрев в тебе свет,
пала она на колени перед тобой, дабы почтить красоту,
а после, вырезала печень и селезенку, что бы ты сам мог узреть, как прекрасен
тогда брат замер, и отказался
а сестра спала у источника пока агнец жег громкие трубы
вскормили порог и павши вкусили плоти друг друга
и яхве глядя на них, сминал гниль в ладонях
а после семь колесниц молили в пустыне вернуть им чашу
ибо мать обезумела и начала ласкать детей своих
будь же сильным на пути том
встретишь верблюда, скинет он тебя на полдороги
не уподобляйся стукачам и лицемерам
и слабость свою лилей ибо
идея рождается внутри мертвой утробы отца
как единственная и любимая дочь
а слабого сына мать облачает в небесный доспех
пока не постигнешь славу, и не вкусишь величия своего
покуда, не возвысишься и не сядешь на трон
будешь ползать в земле, страшась отражений
но услышав песню ее, иди и будь смел,
а коли яхве предложит жертву, отвернись, ступай дальше на голос
моли, чтобы кровью тебе довелось умываться
и никогда не познать очищения
но вначале придется отринуть ту, что вскормила тебя,
жадным клинком разорви ее чресла,
что бы вновь могла вынести, а если жалеть ее станешь, знай,
великую боль причинишь и в отмщение
верным рабом среди сада будешь скитаться
на голос иди, коли вынес уже тяжкий груз, снова и снова рождаясь
та что была до тебя, взывает, беги
теперь ты есть царь,
она не отрежет кудрей твоих, не поранит губ поцелуем
сам сдерешь кожу, сам разрубишь свой череп и вытряхнешь мозг
сам потешатся начнешь над искалеченным телом
сегодня желает она, что б и ты насладился, совокупляясь с кишками и грудой костей
поймешь, как прекрасен
рога ее в темноте упираются в звезды
а облик как сталь
скоро начнет плясать и ты будешь бояться,
на горе о трех вершинах, могучим вулканом извергнешь гневное семя
дабы обжечь небо, и быть обожженным
что бы навеки исчезнуть живи
мечтая на веки исчезнуть
Ио Пан
Ведьма лежит распростертая словно змея —
Разрубила себя пополам.
Ноги вертятся и пляшут, извивается поясница,
Голова вертится, замирает и улыбается.
Отрубила руки и ноги,
Позвонки рассыпались,
Все кости разлетелись,
Перед этим скелет танцевал у зеркала, а он смотрел.
Позвоночник рассыпался, ничего нет,
И теперь она пляшет
И облаком взирает сверху на свою могилку
Политую дождем,
И создает сама себя, какой хочет в танце!
***
Так и ты путник,
Если хочешь танцевать,
Костями накрой землю
Познай разложение,
И словно дхармы кости рассыплются.
Станешь, кем захочешь,
Все можно,
Все равно.
Она отрубит себе голову,
Она сорвет лицо
Свое
И увидишь череп
А после и его не станет.
***
В его черных венах,
Гниющая черная кровь
Разлагается бесконечно — от того живая,
То замирает, то бьется в конвульсиях
Сердце грохочет внутри теней,
Листья плачут
Он
Прыгает
Потешается над собой
Его любовь черна
И прекрасна
Его любовь сколькие черные стволы деревьев
В ночном лесу
Его вены гниют,
Кровь, разложение
Он хочет перемешать свое дыхание с твоим,
Он хочет увидеть твой экстаз,
Хочет, чтоб ты пришла и посмеялась над его печалью
И суровостью.
Войди к нему в душу,
Сломай все кости,
Что бы он страдал
И песенки плясал
Он твой
Ему это подойдет.
Невротик
Автор всего лишь ребенок стремящийся заглянуть в дела взрослых.
Бабушка, стояла у стола и на большой деревянной доске, разделывала мясо. Потом он играл с блестящей алой тряпкой. Когда его спросили: Что это? Он ответил: Это я разделываю тушу. Ему сказали: Не играй так больше!
Тогда он взял длинную алюминиевую цепочку, (после прикосновения к которой, руки всегда неприятно пахли железом), и начал бросать ее. Ему было интересно, какие формы примет цепь, упав на поверхность, он думал — такими должны быть созвездия. Иногда он пытался кинуть цепь так, что бы получился определенный узор, это было нечто вроде погони за неуловимым, подобно языческим заклинаниям или волшебству.
Однажды он услышал разговор матери с бабушкой о вере в Бога, они часто упоминали религию, как бы между делом, а после рассуждали о его слабом здоровье и ее поклонниках. Тогда он тайно зашел в комнату и молился на коленях иконе с изображением спасителя. Забавно, что оттуда на него смотрели громадные черные глаза, от изображения исходило что-то темное и отталкивающие, по бокам и сзади икона была отделана красной материей. Ему было страшно, ведь он стал верующим, он боялся, что кара его однажды настигнет, уже скоро. Он просил отпустить ему грехи, может он желал смерти матери, или окончания всей жизни вообще. Позже он вспомнил этот случай и решил, что в икону вселился бес.
Когда он вырос, вначале, ему было сложно избавиться от давящего чувства преступления. Но он смог, он стал недостижим, ибо у него больше не было родственников, кроме той вселенной единственной, которая породила Гюго и Канта, Камю и Достоевского, и всех первооткрывателей…. Теперь у него не было ни долга не дома, а лишь одни воспоминания о прошлой жизни.
У него получалось смотреть сквозь стекло на улицу, он научился даже выходить туда. Но, первородный страх преступления и, то непостижимое сделали его невротиком. Он рассуждал:
«Лавочки покрашены в зеленый цвет, ее шляпа синяя, поля отбрасывают тень на глаза. Искусство наматывает арифметику на палец. Если я желаю тебя! Раньше ты была другой: я запомнил, как ты улыбалась, перед зеркалом, у тебя были красиво уложены волосы, но мы спешили. Отделаться от собственной личности не просто. Я себе еще не так отвратителен, как ты мне теперь. Но я до сих пор желаю тебя, словно по привычке, словно по привычке. Автор всего лишь ребенок стремящийся заглянуть в дела взрослых».
Пан
Я лишь хочу бегать с тобой Пан,
Там где каждое дерево знает и зовет тебя.
Я видела сегодня, как листья шелестят на холме,
Поворачиваясь обратной белой стороной.
Я хочу слышать, в этом лесу, как рыбы плещутся в воде,
Как журчит река
И вечный покой над нами,
Я хочу видеть как твои рога, словно кроны деревьев упираются в небо,
Я не хочу больше чувствовать себя одинокой,
Я не хочу больше, что бы мне было страшно.
О Пан, ты не дьявол ты – Все
И я часть тебя.
Я — твоя вечная возлюбленная царица.
Сколько еще мне врать?
Душно шатаясь по земле среди
Урбанической цивилизации полудня?
Сколько еще мне бояться и соблазнять смертных мужчин?
Сколько толкаться среди людей копаясь в навозной грязи?
И испытывать страх…
Пан,
Приходи мы будем вместе,
Кто святой пускай отойдет в сторону —
Все грехи прощены!
Страх душит стены и лестницы этого помещения,
Но мертвые не встанут из могил,
Ибо и могил уже нет!
О Пан, ты как горный козел прыгаешь по застывшим слезам на моих щеках,
Нет, я не испугаюсь,
Моя красота как лазурь.
Но прекрасна я, или же голодна,
Голодом смертной тоски?
Зов твой проносится под полной луной,
И здания сотрясаются,
Я разрываю на себе кожу
И надеваю белую мантию,
Власы мои огненно рыжие
В знак любви,
Только любовь Пан
Есть на свете…
Поверить ли мне людям опять,
Или скитаться святым дурачком?
Врать ли мне Пан,
Ибо сердце свое раскрыв, я жажду получить
Жизни одну за одной!?
Танцуй со мной на холме,
Плещись со мной в реках и озерах,
Пускай деревья призывно двигаются
Как на картинке.
А вокруг покой и тишина в каждом звуке…
Я — дитя Пан, я — твое дитя,
Избавь меня от страха
И дай лобзать уста смертного чье имя Адонай,
То есть ты есть все!
Дай мне силу и власть на этой земле,
Дай мне попрать свой собственный страх,
Ибо я рождаюсь каждый день,
Дай мне разрушить вселенную
И собственное тело,
Что бы выйти к тебе обнаженной!
Я умирала тысячи раз
И осталась от меня лишь чистая субстанция
Имени твоего,
Зародыш луны,
Семя экстаза.
Я слышу, как ты кричишь от боли,
В каждом дуновении ветра
И мое сердце разрывается от тоски,
А судороги изводят мое нутро, сотрясая блаженство.
Помнишь ли ты наши игры в саду?
Пробудись Пан, неужели ты забыл, как мы терялись друг в друге,
Наша свобода — одно движение, конвульсия, миг бытия.
Только ты способен напоить мою страсть,
Ибо сосуд твой переполнен соком пробуждения
Вечного сна,
Ночной прохлады.
Кричи Пан, пусть откроется земля
И пускай поперхнуться обломками наших артерий
Творцы и ловцы человеков,
И лица их падут как труха с искаженных деревьев.
В твоем лесу танцую,
Прекрасная и тонкая.
И нет страха —
Страх умер.
Я перешагивала через себя как через вселенную,
Я взирала на мир с неба:
Облака деревянные
Лес на картинке…
Спускайся милый,
Спаси и сохрани,
Рабу твою Лилит!!!
Размышление.
Все есть игра Нюит,
Потому что если она — небо и звездное пространство,
То Пан — есть все, т.е. все это пространство в ней,
Поэтому они слиты в одно…
Едины…
И его радость от нахождения в потоке,
Есть ее радость от игры этого потока…
12.19
На деревьях висят куски кожи,
Освежеванные туши,
Птицы поют захлебываясь слизью
Из не запаянных щелей времени.
Королева встала, повернулась спиной и вышла:
Как ты изменился с тех пор?, —
Возразила она,
— Способен ли ты пробудиться и снова прыгать и танцевать по лавровым виноградникам,
Полям и пространствам?
Горные хребты;
Дракон слепой
И дракон изгибающийся…
Я изгибаюсь и бьюсь в танце думая о тебе,
Представляя тебя,
Среди твоих представлений о себе,
Я твои: мать, жена и дочь,
Я – анима.
Челюсти мои скрежещут стальными зубами,
Но кожа моя мягка словно шелк,
Приходи, отдохни.
Мне так холодно одной…
Пробудись великий Пан,
Пробуди мою природу,
Пей из семи источников,
Или же тебе нравится мучить меня, оставаясь Дьяволом мертвым,
Хладно взирающим с железной вершины
Сцены над небом?
Добро — есть природа,
Зло — варварство холод и коварство,
Зло — расчетная машина, которая выдает тебе сдачу.
Но с природой мы не будем одинокими….
Кто она протянувшая тебе плод с древа познания —
Всего лишь мать,
Но я — жена и дочь,
Была до нее!
И я взрастила то древо!
Как же заплутал ты,
Козел от моего стада,
Ведь и не стать тебе мужчиной, не познав сок фруктового плода,
Знай это всего лишь дождь,
Капает на взъерошенную шерсть твою,
Когда ты в горделивом танце несешься сквозь бурю,
Протыкая рогами небосвод,
В этом потоке ты прекрасен.
Пробудись!
Неужели нравится молча взирать
С холодного трона на медленно движущуюся желчь?
Ты неподвижен и движешься в своем оледенелом закате,
Но я хочу, что бы ты летал, не замечая собственный бешеный взгляд…
Ты козел,
Пан,
Третий глаз твой сияет, словно моя звезда в небе… Нюит…