29.08.2007
0

Поделиться

Медея

Медея

Ранний Ларс Фон Триер у нас практически неизвестен. А жаль! Любой уважающий себя киноэстет уже успел посмотреть его «Европу», «Танцующую в темноте» или «Рассекая волны». Ранние же его фильмы, например, «Элемент преступления» или «Эпидемия», известны только специалистам. Несправедливая неизвестность постигла и его классическую экранизацию бессмертной пьесы Эврепида «Медея».

Классические сюжеты, по мнению многих, уже несколько потеряли свою актуальность. Можно ли, не отрываясь, смотреть фильм, сюжет которого тебе в деталях известен? Опыт просмотра Триеровской «Медеи» явственно убеждает, что можно!

Фильм потрясает помимо воли, в независимости от того, готовы ли мы к интеллектуальному осмыслению его символической основы. Поскольку, как известно, истинный символ действует прежде всего на бессознательное.

Рассмотрим, к примеру, сцену гибели дочери царя Главки. Мы видим, как она примеряет наряд, и в этот момент на свободу убегает белая лошадь. Мы видим лошадь, бегущую по полю, этот бег замедляется, лошадь падает и в страшной агонии умирает. Мы не видим гибели Главки, но воспринимаем её гибель как бы нутром, на экзистенциальном уровне. Этот эпизод был бы во сто крат менее убедителен и поражающ, если бы режиссёр предпочёл бы дословный реализм. Гибель лошади издавна архетипически связана с физической смертью. Карл Густав Юнг безошибочно предсказал смерть девушке, которой приснилось, что в её комнату вбежала лошадь и выпрыгнула из окна на асфальт, после чего она из окна наблюдала мучительную агонию лошади. Связь – смерть лошади = смерть тела далеко не обязательно была использована сознательно, ибо в случае попытки использовать символ сознательно обычно получается только знак. Скорей всего, Ларс интуитивно прочувствовал этот образ и был им заворожен даже в большей степени, чем тот, кто потом будет смотреть этот фильм. Символ смерти передаёт ужас самой смерти больше, чем натуралистическая конкретика.

Подлинное искусство тем и отличается от псевдоискусства, что истинный шедевр всегда содержит в себе этот нуменозный сверхличностный элемент, о котором может не догадываться сам творец. Он будет проявляться только в особом нуминозном свечении, незримой мистериальности действия. В античности всякое искусство было прикосновением к сакральному, не в меньшей степени, чем жертвоприношение в храме. Зритель становится соучастником архетипического действия, и личный событийный элемент имеет второстепенное значение. Именно в этом скрывается очарование классических античных сюжетов. Так, к примеру, Эдип – это не просто фиванский царь, судьба которого вызывает жалость, но само воплощение бессилия человека перед фатумом, а тот же Одиссей – это не конкретный путешественник, но символ странствия души в поисках себя.

В настоящее время, увы, человечество разучилось воспринимать нуминозное, а религиозное окончательно унизилось до приравнивания к сентиментальному. Сверхличностное измерение оказалось недоступным для абсолютного большинства людей. Театр перестал быть мистерией, и уровень пьесы оценивается не по причастности к сверхличному и даже не по сюжету, а по отдельным техническим деталям исполнения. Как результат подобной десакрализации, человек оказался непоправимо дистанциирован от живых вод своего бессознательного и лишен возможности непосредственно воспринимать как мистерию искусства, так и мистерию жизни. В худшем случае, испытывая какие-либо чувства от просмотра фильма или постановки, индивид связывает эти чувства с конкретными героями, не догадываясь, что они лишь персонифицируют извечные силы его глубинной души. Сентиментальность не несёт катарсиса, напротив, она есть его противоположность.

Однако потенциально кинематограф находится в более выгодном положении, поскольку даёт возможность через особый визуальный ряд приблизить индивида к его сакральному пространству. Возможность эта, увы, почти не используется за редкими исключениями, одним из которых является «Медея» Ларса Фон Триера. Этим фильмом он, как и должно гению, как бы возвращает нас к античному восприятию искусства. Не отступая ни на йоту от классического сюжета, Ларс причудливым визуальным рядом заставляет зрителя пережить символ, давно утраченный и потерянный. Боги и герои буквально воскресают в нашей душе под действием этого незаурядного фильма. В этом и есть подлинное величие мастера, который, увы, позднее унизился до откровенного сентиментализма «Танцующей в темноте».

Трагедия Медеи – это трагедия конфликта двух взаимоисключающих начал: эроса и логоса; долга и любви; порядка и страсти. Патриархальная цивилизация, которая пришла на смену матриархальной, принесла с собой прогресс и развитие, но утратила связь с животворящими водами бессознательного. В жестком патриархальном сознании Анима, будучи изгнана и отвергнута, мстит из подполья. Убийство детей, по сути, символизирует потерю будущего, отсутствие каких-либо перспектив. Вот почему Ясон, лишившись будущего, пытается найти убежище в прошлом и возвращается на корабль, где и находит свою смерть. Односторонняя патриархальность, будь то на уровне личности или целого народа, так же обречена, как Ясон, совершающий ту же ошибку, отдавая свою опору. Ему остается только бесконечное погружение в хаос бытия.

Увидев «Медею», вы не увидите никаких радикальных переосмыслений классического мифа. Однако в этом абсолютно классическом сюжете вы впервые получите возможность пережить скрытое символическое значение древнего мифа, пропустив его через себя. А именно в этом была, есть и будет сущностная задача искусства. Рекомендую.