08.12.2010
0

Поделиться

И вдруг я вспомнила, что меня зовут Ева

Ольга Григоренко

И вдруг я вспомнила, что меня зовут Ева

Я сидела на солнышке и в голове не было ни одной мысли. Пахло травой, сырой землей и потом от меня. Мне было жутко скушно в этой безмятежности, скука из ушей просто текла. Я попыталась рассматривать всякое, что меня окружает, но это было очень трудно. Я не могла понять где заканчиваюсь я и начинается всякое. Мой взгляд упал на смоковницу, чего–то эту фиговину я четко отделяла от остального.

И вдруг я вспомнила, что меня зовут Ева. По-крайней мере, Она меня так называла. Она-то совсем рядом живет. Главный молчит о ней так, как будто она пропала неведомо куда. Наверное у него со зреньем плохо.

Я к ней ходила. Ну, то есть сначала наблюда, Она же странная такая. Все время ерундой какой–то занимается. Подобрала, например, у нас в Эдеме собачьи какашки и сделала из них что-то желтое и блестящие. А радости сколько при этом было,что и словами не описать. Ну что тут скажешь, она ж совсем одна, вот и с ума сходит. Правда, иногда я вижу вокруг неё что-то не понятное, но я не уверенна, что с этими штуками можно дружить. Адам раз увидел, сильно испугался, побежал к Главному, Главный сказал, что это «демоны» и «зло». Оба слова оказались не понятными, но Адам сумел сделать умное лицо и важно кивнуть.

Так вот, смотрела-смотрела я, но подойти боялась. Не «демонов» этих конечно же. Того, что она орать будет. Это она умеет знатно, я когда её первый раз видела – чуть не оглохла. Орала Она, правда, на Главного, в нас только пальцем тыкала.
— Это что вообще за уроды? Ты что сделал!!! Как ты до таких мутантов вообще додумался?!! Творец должен гордиться, если его творение его превзошло, а не разламывать его на части! Какой же ты мудак!

Главный только вяло пытался Её приструнить, мол, как с отцом разговариваешь и все такое. Но в целом у него был довольный и злорадный вид. Адам не Неё обиделся и ушел с поля перебранки, а я осталась. Главный потом сказал, что поделил нас с Адамом, что б мы туда-сюда не бегали. У него, наверное, ещё и с логикой плохо, ведь один человек натопчет меньше кустов, чем двое.

Так вот, о чем я? А, решилась я таки подойти, уж больно мне цветочек у нее понравился, красный такой и лепести как бы шевелятся. Я хотела его тихо потрогать и свалить, а он меня как укусит. Я и заорала, на ор Она и обернулась. Смотрит такая и говорит:

— Многоуважаемое ребро по имени Ева, я не могу понять, Вы храбрее или глупее остальных частей тела?

А мне опять два новых слова, ничего понять не могу, с перепугу и спрашиваю:
— А чо, эт не одно и тоже?

А Она улыбается. Я аж приободрилась.

— Давай подружимся,-говорю.

— Меня акротомофилия не интересует.

Я на неё только глазами лупаю. Она такая:

-Вы с Адамом не полноценный человек, а два обломка. Зачем вы мне?

-Так мы вдвоем прийти можем – говорю я, а сама уже думаю, как же я Адама тащить-то буду?

— Акротомофилия в формате групповухи меня не интересует тем более.

На том общение и прекратилось.

Вот сегодня решилась предпринять вторую попытку. Нарвала букет фиалок, подобрала трупик крысы и пошла к Ней. Мало что ей для её опытов надо, а сам факт подарка уже приятен.

-Ты чего, — говорит,- опять пришла?

А я уже думаю, что врать не буду, я же с ней дружить и не хочу. Скажу правду.

— Любопытно мне.

-О, любопытство — это похвально. Ты по этой же причине нашу ругань с папашей до конца дослушала?

— Ну да. Адам говорил, что ты первый раз что-то такое сказала, что Главный одурел просто, мол, ты все его способности у себя-то нашла. Вот я и решила дослушать, чем ты разговор закончишь. Фразу «да пошел ты на хуй!» я повторила, но должного эффекту не вышло. Я че-то не то услышала?

А она как давай ржать. Точно дурочка блаженная.

— Знаний, значит, захотелось. Только выдержишь ли ты их?

А я уже решила только правду говорить, вот и отвечаю:

— Если не выдержу – ничего страшного. Так, как есть, я уже точно не могу.

— Ну, тогда пошли, в вашем же саду Дерево познания добра и зла.

-А ты в сад ходить можешь? Там же Главный.

— Я хожу, где пожелаю

— А он сказал, что плоды с него есть нельзя.

— А что, он мало чуши говорит?
С этим нельзя было не согласиться.

Подводит меня к дереву, яблоко сорвала и протягивает. А я, когда яблоко брала, не на него глядела, а в глаза Ей. Плод брала на ощупь, у неё правая рука горячая, а левая холодная. В тот момент, когда я кусала, я таки смогла углядеть в чернющих глазах точки зрачков.

И вдруг я вспомнила, что меня зовут Ева. Что я персонаж мифологии авраамических религий. Что я человек, и мне «идти путями заблуждений». Что у меня есть пол, расса и национальность. Что е равно эм це квадрат. Что поводом к войне послужило Сараевское убийство 28 июня 1914 года австрийского эрцгерцога Франца Фердинанда девятнадцатилетним сербским студентом Гаврилой Принципом. И прочее, прочее, прочее…Знания хлынули в меня, как вода, сквозь рухнувшую дамбу. Захлебываясь и отфыркиваясь в водовороте познания, я обнаружила, что у меня нет самого главного. Я не знаю, кто такая Она.

Отсутствие этого знания обесценивало все остальные. Пустой набор фактов.Пустой набор форм. Смысл остался на дне её зрачков. Я искала, но я не знала, что же я ищу. Меня терзали сомнения, что я постоянно прохожу мимо, не узнавая искомое. Я ждала, но не знала, чего ждала. Я бредила предвесниками и приметами, но пропускала моменты, когда Она действительно была рядом, ведь я не понимала, кого я жду. Я желала слепо, до иступления, но это было желание, не направленное ни на что, ведь мое желание – Она, а я не угадывала своих желаний.
Я, в отличие от Адама, никогда не скучала за утерянным раем. Ведь я потеряла гораздо большее – момент, когда я смотрю Ей в глаза и чувствую обе Её руки: правую – гарячую, левую – холодную.

Когда подул февральский ветер, который при живом снеге уже пахнет дождем и обещанием почек на сухих ветвях, я смирилась с тем, что жизнь моя потеряла даже надежду на чудо. Из соседнего старого дома третий день невыносимо воняло, и я пошла ругаться, смирясь с тщетностью своего бытия.
Дверь мне открыла Она. Черно-седые волосы небрежно собраны в косу. Соль и перец. Снег и чернозем. Белый пар от варева и черное пламя Её зрачков.

— Что же такое вонючее ты варишь?

За Её спиной стояли бесконечные ряды колб и реторт. Перед моим лицом стояла Вечность.

— Cны.

— А можно попробовать?

— Вы и так их жрете, что только за ушами трещит. Приди домой, ляг поспи и опустошишь мне пару колб.

— Я хочу попробовать на яву.

— То есть знаний, полученных в первый раз, нам не достаточно? Ну, попробуй. Сдохнешь – я не виновата.

— Я не могу сдохнуть, я ведь еще не жила.
Она хмыкает и протягивает мне склянку. Левая рука Её холодна как лед, правая обжигает, как цветок с нашей первой встречи.

И вдруг я вспомнила, что меня зовут Ева. Что я не человек по образу и подобию божему, я и есть Бог. По мне, как по проводам электричество, потекла изначальная синь. Вливалась музыкой, выливалась стихами. Не смотря на то, что происходило за окнами. Там тысячи людей куда-то бежали, своей суетой оскорбляя гордое имя хаоса. Милиарды моих сестер и братьев, никогда не видевших Её глаз. Кажется, в этот раз их действия назывались революцией. Стихи пошли из меня как менструация – необратимо и без возмоножности какого-либо контроля с моей стороны.И толпа, эта безна голодных глаз, уловила в них отблеск взгляда Лилит. Кому-то из них это внушало надежду, но большинству – все же страх. Меня арестовали.

Я не знаю, сколько точно меня держали в тюрьме. Может месяц, может больше. Каждый день приходили люди в форме «особого подразделения» и били меня. Иногда насиловали. Иногда били и насиловали одновременно. Таким образом они хотели добиться того, что б в нашей маленькой дискусии я приняла их точку зрения. Что-бы я согласилась и раскаялась в том, что своими стихами я подрываю государственный строй, деморализирую население и вообще всячески врежу правому делу революции. Я же настаивала на том, что в политике я заинтересована настолько, что вышеназванная революция прошла мною незамеченной. И стихам своим я не хозяйка, они сами выходят когда захотят и какими захотят. К консенсусу мы не приходили.
В итоге их это заебало и меня поволкли на суд. Суд изображался с помощью более-менне чистой комнаты и ихнего главного. У главного на глазах были жуткие бельма, он по-ходу слепой совсем был. И начал этот главный мне заливать. С отеческими такими интонациями. Мол, нам важнее всего сейчас порядок, вот когда все устаканится, тогда будет можно отвлекать народ виршами, а сейчас нужно, что б о всякой чепухе и думать забыли. Припугнуть, короче, немного надо, показательно казнить какого-нибудь поэтишку, что б другим не повадно было. Толко вот проблема была, что из мертвого поэтишки легко сделать героя, водрузить его на флаг и натворить под этим флагом глупости, сбивающие с верного и светлого пути революции. А вот я не только рифмоплетством страдаю, но ещё и баба, что в данном случае очень ценное качество. Баба с геройством-то не то, что не ассоциируется, а скорее взаимоисключающие понятия. Придется расстреливать меня, хотя ему, чисто по-человечески, меня скорее жалко…

И вдруг я вспомнила, что меня зовут Ева. Что я, когда яблоко брала, не на него глядела, а в глаза Ей. И когда колбу – тоже. А они того не видели, и мне, чисто по-человечески, их жалко. Я вспомнила, что говорила с ней, то есть она язвила и ругалась, а я, раззявив рот, на неё пялилась. Но главное угледела, причем, чем больше она меня обижала, тем лучше понимала – Ей одиноко, и жить негде. Только в моей голове. Поэтому я обязана сохранить себя, выиграть и выжить. С геройством это, и вправду, имеет мало общего. Я обречена на победу.