Заметки о Батае

Жорж Батай,известный французский писатель и философ, автор множества философских работ,таких, как «Проклятая часть», «Суверенность», «История эротизма», излагает однуиз самых неоднозначных и шокирующих философских систем.

В основе«сакральной социологии» Батая – понятие «священного» или «сакрального», котороенаходится по ту сторону добра и зла и представляет собой избыточную энергиюпредельного.

Можно провестиочевидные параллели между концепцией сакрального Жоржа Батая и понятиемнуминозного, которое впервые ввел Рудольф Отто. Интересно проследить, как изробких тезисов Рудольфа Отто относительно несводимости религии к моральному исуществованию в религии иррационального начала, чуждого назиданиям, котороеименуется «нуминозным», через юнговскую «амбивалентность психического» иблистательные доказательства родства тьмы и света, предоставленные МирчейЭлеаде, рождаются откровенно провокационные тезисы Батая, приравнивающегоАгиологию к Скатологии.

Но странноедело – великий разрушитель и создатель «Суммы Атеологии» (само название даннойработы полемизирует с «Суммой Теологии» Фомы Аквинского) имеет куда большепараллелей с эзотеризмом. Это интуитивно понимали современники Батая – так,полемическая статья Сартра против Батая называется «Один современный мистик».Мистик помимо воли, Батай оказывается в ряду «возлюбленных богоборцев», ведущихсвой духовный род, начиная с Иакова. Концепция «ничто», так очаровавшая Батаяименно своим «переживанием ничтойности», намного ближе к апофатическомубогословию средних веков и индийскому тантризму, чем к рациональному атеизмуили диалектическому материализму.

И самымнеожиданным сюрпризом оказывается изобилие параллелей между метафизикой Телемыи сакральной социологией Батая. Словно два зеркала, поставленные друг напротивдруга, Кроули и Батай открывают великую бездну, врата к которой охраняемы доселене подвергающимися сомнениями Табу.

Первое, на чтостоит обратить внимание, – это непримиримый нонконфоримизм и того, и другого.Конечно, сам по себе нонконформизм ничего не доказывает, ибо мы знаем немалопримеров, когда это всего лишь маска, посредством которой исконно невзрачнаяличность привлекает к себе внимания. Но здесь явно не тот случай. Кроули иБатай не просто нонконформисты, но, если угодно, нонконформисты срединонконформистов, чей нонконформизм произрастает из концепции предельности.Очень показательно, что Андре Бретон, ставший своего рода иконойсюрреалистического движения и символом протеста, разорвал отношения с Батаем,опасаясь вторгаться в те запретные области, кои поэтизировал и анализировалБатай. И если занятие магией и оккультизмом в глазах большинства являетсяпризнаком нонконформизма, то Кроули, несомненно, выходит далеко за границы дажеизначально нонконформисткого сообщества оккультистов.

Для нас важно,что нонконформизм и инаковость того и другого проистекают из одного духовногоисточника, которое мы определим как «изобильность». Кроули и Батай – это героиизобилия, поэты предельной растраты, и в этом — причина разрыва между ними содной стороны и эпохой пользы и накопления – с другой.

«Мы хотимбесконечную Молодость для расточительства, так же, как мы желаем бездонныйзапас денег не для хранения, а для растраты», – пишет Алистер Кроули, а затемдобавляет: «Но человечество – в умеренном климате – не просит простосуществовать; но требуетрадости;ирадость,физиологическивыражаясь, состоит в расходе избыточной энергии».

Обращая свойвзгляд на природу, Кроули видит в ней прежде всего «изобильность» и «растрату»,когда из тысяч семян только одно становится деревом, а из миллионовсперматозоидов только один нужен для зачатия. Это «возвращение к природе» непросто далеко, но прямо противоположно сентиментальным экофеминистическимустремлениям, для коих природа – не более чем матка, в которую они мечтаютспрятаться от невозможности соответствовать даже тому минимальному напряжению,которое требует культура.

Трата избыткаи «изобильность», отличающие суверенное бытие от бытия рабского, – этоцентральное понятие, красной нитью проходящее через все работы Батая. Пойтлач,Оргия, Война или Жертвоприношение есть различные проявления этой изобильности,совершенно потеряннной в современной «культуре целесообразности», асуверенность – центральное понятие философии Батая, загнано в литературнуюрезервацию.

Диспозицияясна: с одной стороны – изобильное, суверенное бытие, которое предлагает Батайи которое Кроули выводит на уровень откровения, возрождающее «славного» человека,и с другой стороны – умеренная и осторожная буржуазность, избегающаякрайностей. С одной стороны – «чистаяволя, не устремленная к цели» и предельная саморастрата в «излиянии крови вчашу Бабалон», с другой – жизнь ради будущего, идеал царства божьего,противостоящего царству мира сего.

Для Батая все,что связано с искусством, литературой поэзией, – это «превращение избыточнойэнергии в кипение жизни». Рабское бытие по Батаю всецело подчинено будущему,цели, перспективе: «При рабском бытии имеется в виду длительность, а настоящееиспользуется ради будущего», рабский мир – это «мир, где операция подчинена ожидаемомурезультату», тогда как суверенное бытие – это «бытие мгновения».

«Суверенность– это ничто», – пишет Батай в другом месте, и здесь мы должны вспомнить, чтоцентральное божество Телемы – Нюит, недвусмысленно соотносится с Ничто, ибосказано «пусть не говорят о тебе нечто, но ничто». Разумеется, «ничто» философаи «ничто» метафизика – это различные категории, но сам Батай, применявший рядйогических упражнений, использовал категорию «ничто» именно в метафизическом,предельном осмыслении, как опыт, о котором невозможны слова.

Жить сувереннопо Батаю – это «не поддаваться смертной тревоге» и – внимание –ключ: «суверенныйчеловек не поддается смерти в том смысле, что «не может умереть по-человечески»».Параллели с Книгой Закона очевидны – «кто живет долго, мечтая о смерти, тотцарь среди царей». «Не раздумывай, о царь, над той ложью, что ты должен умереть;воистину ты не умрёшь, но будешь жить. Пусть теперь станет понятно: еслираспадётся тело Царя, он вовеки пребудет в чистом экстазе».

У человека естьлишь выбор между смертью богатой и нищей, между майской смертью и сумеречнойноябрьской. Вместо этого он стал спрашивать – «умирать или не умирать»,обманывая себя призраками бессмертия».

Трудноотделаться от ощущения, что Батай был знаком с Книгой Закона. Даже само слово суверендо некоторой степени является синонимом слова «Царь» – а именно «цари земные»являются главными адресатами текста Книги Закона.

В суверенныхкультурах фактический царь естественно совпадал с царем по сути, тогда какостальные обретали суверенность через свою причастность к бытию царя. Однако вэпоху, когда во главу угла поставлены «рабские» ценности пользы ицелесообразности, а суверенность выродилась в «разговор о суверенности», царьможет быть только метафизическим нонконформистом.

Суверенностью,то есть категориями царя, по Батаю обладает, тот кто способен на «изобильнуютрату», будь даже это и нищий. В этом смысле евангельская притча о двухжертвователях имеет не назидательный, но суверенный смысл. Трата, «неустремленная к цели», находится в основе подлинной суверенности.

«Ужасныежертвы, – пишет Батай, – необходимы для счастливых трат. Во все времена у всехнародов религиозные жертвы ведут от земных жертв – к солнечнойрасточительности». Солнце для Батая – главный и непререкаемый символсуверенного бытия, беспредельной и избыточной растраты энергии, точно так же,как земным воплощением солнечного начала является избыточность фаллоса. «Солнцелюбит исключительно Ночь и устремляет к земле свое светозарное насилие,отвратительный фалл, но оно оказывается неспособным достичь взгляда или ночи,хотя ночные притяжения земли постоянно стремятся к нечистотам солнечного луча».

Здесь –извечный парадокс света и тьмы. Солнечная полнота, неистовая изобильность бытияпоет гимн ночи, нарушая представления о приличии, тогда как бледное, лунноебытие буржуа способно только умиляться солнышку и мечтать о «свете», боясьокончательно кануть лунной тенью, но, как сказал Кроули, «да не будет иногосвета, кроме последнего огня, что перемелет ваши кости в пепел».

Батай, несомненно, помогает лучше понять ту волю к изобильности, чтолежит в основе телемитской метафизики. Ибо вне избыточности нет Телемы, аизобильность – суть то, что ищет экстатической траты.