16.07.2007
0

Поделиться

Нечто о природе видений

Юрий Соловьев

ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ И АЛИСТЕР КРОУЛИ: НЕЧТО О ПРИРОДЕ ВИДЕНИЙ

Но уже импровизатор чувствовал

приближение Бога… Он дал знак

музыкантам играть… Лицо его

страшно побледнело, он затрепетал

как в лихорадке; глаза его

засверкали чудным огнем; он

приподнял рукою черные свои

волосы, отер платком высокое

чело, покрытое каплями пота… и

вдруг шагнул вперед, сложил

крестом руки на грудь… музыка

умолкла… Импровизация началась.

(А. С. Пушкин. Египетские ночи.)

1875 год отмечен в истории чредою странных событий. В этом году Е. П. Блаватская основала свое Теософское общество; умер один из адептов нового оккультизма Элифас Леви (А.-Л. Констан); в России солидные журналы развернули полемику о спиритизме, в которой приняли участие известный химик А. М. Бутлеров и зоолог Н. П. Вагнер… Еще один энтузиаст «религиозного» спиритизма в духе Аллана Кардека и внимательный читатель Э. Леви — граф А. К. Толстой — умер в тот год. Наконец, в 1875-м в Лондон для изучения древних коптских и еврейских рукописей прибыл 22-летний философ, «доцент и магистр», Владимир Сергеевич Соловьев, который, по непонятной его серьезным лондонским компаньонам причине, отправился в Каир, где 11 ноября 1875 г. получил некое откровение, после которого превратился в проповедника тайного учения — и ПОЧТИ в бродягу.. Идеи, разбуженные им в ночной египетской пустыне, позднее угрожали ересью Русской Православной Церкви, были этой Церковью осуждены — но они же вдохновили целое поколение литераторов, художников, артистов, музыкантов, сотворивших такое явление, как русский «серебряный век».

За месяц до соловьевского экстаза, 11 октября 1875 г. (день смерти Э. Леви) в Лемингтоне близ Стратфорда-на-Эйвоне, в семье проповедника секты «плимутских братьев» родился один из самых знаменитых оккультистов ХХ века, Эдвард Александр (Алистер) Кроули, который позднее не стеснялся именовать себя «Великим Зверем», «Антихристом», «Бафометом», объявил своим числом «три шестерки», прославился множеством скандалов, связанных с распутством, наркотиками, тайными орденами, «сатанизмом» и «черными мессами». В 29-летнем возрасте, имея за плечами Солидную школу изучения и применения разнообразных магических практик, Кроули тоже оказался в Каире, где, используя медиумические способности своей жены (Кроули такими способностями не обладал — чему не одно свидетельство — и пытался их стимулировать магическими ритуалами, галлюциногенами и сексом), вступил в контакт с демоном Айвасом, от которого получил опять-таки некое «откровение», записанное 8-10 апреля 1904 г. в «Книге закона». После этих событий Кроули стал приобретать свой двусмысленный авторитет, основал то, что считал новой (телемитской) религией, и подобно Соловьеву превратился в бродягу и проповедника. Как и Соловьев в России, он оказал сильное влияние на англоязычную элитарную и массовую культуру 1960-90-х ГГ., посмертно сделавшись объектом почитания многих музыкантов, кинематографистов, литераторов.

Итак, налицо более или менее схожая завязка двух историй. Именно завязка, начало двух «мистических карьер» окажется в фокусе нашего внимания. Мы попытаемся восстановить путь Соловьева и Кроули к их «египетским ночам» и, по возможности, понять характер тех сил, с которыми оба наших героя вступили в контакт. Соловьев и Кроули, так или иначе, литературно зафиксировали виденное и слышанное — и мы сопоставим эти тексты.

1. Репутация

Впрочем, незаинтересованный (или слишком заинтересованный в одном из персонажей) читатель сразу может возразить противопоставления наших героев, усмотрев главный конфликт в несходстве репутаций. Здесь можно возразить, заметив походя, что как Соловьев заслужил от А. А. Блока эпитет «рыцарь-монах» (название статьи 1910 г.), так и Кроули, полвека «провозившийся» с немецким «Орденом восточных тамплиеров», не менее заслуживал подобного прозвища… Но это, скорее, риторика. В жизни Вл. Соловьева до его каирского путешествия (и после этой поездки) встречается множество странных моментов, складывающихся в любопытную картину.

Внук священника, сын весьма религиозного отца, Вл. Соловьев и сам проявлял с детства крайнее «религиозное возбуждение» (кстати, роль отца А. Кроули в секте плимутских братьев также напоминала пастырскую миссию). Соловьев вспоминал, что собирался уйти в монастырь, ожидал антихристова пришествия (под этим знаком он прожил весь свой век — впрочем, Кроули тоже), готовил себя к мукам за веру — вплоть до самоистязания. Отец, дабы ослабить фанатизм будущего философа, подарил ему в день именин вместе с житиями святых книгу доктора Петинуса «Олимп», «обильно украшенную изображениями греческих богов и богинь». «Эти светлые образы, — говорил Соловьев, — сразу пленили мое воображение, расширили и смягчили мою религиозность». Расширили до такой степени, что уже взрослый Соловьев имел смелость кощунственно поминать за богослужением Страстной Седмицы античного демона Адониса и, более того, рассказывать об этом в письме к православному и благочестивому человеку — А. Ф. Аксаковой (Тютчевой), оправдываясь этимологией, в которой сопоставлял имя грекосирийского божка с именем Божиим — Адонаи. Завершая эту исповедь-похвальбу, Соловьев не преминул «метнуть стрелу» в Отцов Церкви, мало, на его взгляд, ценивших красоту. Кроули при посещении православной Литургии (он дважды побывал в России) тоже приходило в голову нечто, мало вяжущееся со смыслом христианского богослужения. Свидетельством тому — эссе 1913 г. «Сердце Святой Руси» 10, «гностическая месса» (Liber ХV), написанная, как любят подчеркивать современные кроулианцы, под впечатлением от православной Литургии, множество стихотворений, в том числе «Гимн Пану», в известном смысле «двойнику» Адониса.

Но вернемся к юному Вл. Соловьеву, у которого «смягчение религиозности» перешло в агрессивный нигилизм, владевший душой будущего философа с 1865 по 1869 гг. (от 12 до 16 лет). Соловьев вспоминал: «… я не ограничивался охлаждением к церковному богослужению, к которому прежде имел страсть, но предался практическому иконоборству и — выбросил за окно и в помойную яму некоторые иконы, бывшие в моей комнате. Когда я додумался, что Бога вовсе нет, а есть только материя, я с таким жаром проповедовал эту новую веру одному своему приятелю, что он, вместо всяких возражений, заметил: «Я удивляюсь только одному: почему ты не молишься этой своей материи?». В этот период Соловьев отрицательно влияет на веру своих друзей. По словам его же племянника, С. М. Соловьева, для них Владимир Сергеевич «являлся «сатаной», опасным соблазнителем». Однажды, прогуливаясь вместе с другим будущим философом, Л. М. Лопатиным и его, Лопатина, братом в Покровском Глебове и оказавшись на кладбище, Соловьев «в припадке бурного свободомыслия… повалил на одной могиле крест и стал на нем прыгать». Было ли это инсценировкой тамплиерских обрядов или воплощением катарских идей о Св. Кресте — непонятно, однако соловьевских Спутников такое поведение напугало, а увидавший сцену «местный мужик» подбежал и «из последних слов» выбранил компанию «вольнодумцев». «Хорошо, что дело окончилось только этим» вспоминал Л. М. Лопатин. В общем, юношей Соловьев не менее чем Кроули заслуживал называться «антихристом»…

Для сравнения: именно в детстве Эдвард Александр Кроули заполучил от своей набожной матушки прозвище «Великого Зверя» (См.: Откр. 13: 11-18; 17: 3-18). Как уже говорилось, отец Кроули верховодил в одной из общин «плимутских братьев» — и позднее в «исповеди» британский маг объяснял свой «сатанизм» и оккультные опыты бунтом против «религии детства», что вполне похоже на Соловьева. Бунт Кроули не был спровоцирован авторитаризмом родителей — как раз, наоборот, «из его автобиографии ясно, что у него были любящие и снисходительные родители, а он был балованным мальчиком». Точно так же и на Соловьева его знаменитый отец-историк (и, повторим, религиозный человек) никакого давления не оказывал: «Мой отец, хорошо видевший, что происходит в моей голове, воздерживался от прямого противодействия…» Обратим внимание — отец не стал противодействовать сыновнему нигилизму, но против христианского рвения посчитал нужным, как мы помним, сделать языческую инъекцию… Тем не менее, порядки в семье и нравы научной интеллигенции заставили Вл. Соловьева в известной мере мимикрировать под общепринятый стандарт поведения и мысли, чему свидетельством наукообразие его вполне оккультистских сочинений, гладкость визионерских стихов и попытки респектабельного церковного реформаторства. Кроули, добавим, в детстве столь «концептуальных» действий, как Соловьев, не предпринимал, считая секс главным врагом Христианства (этим он напоминает еще одного русского мыслителя — В. В. Розанова) и практикуя подобную «вражду» с горничными. Что касается церковного обряда и учения, то англичанин частенько использовал их, сочиняя разнообразные ритуалы — а, кроме того, принял «сан» в так называемой «гностической католической церкви», позднее узурпировав власть в одной из ее общин и объявив себя «пророком». Любопытно, что сама возможность основать новую религию, заключить с Богом «новый договор», характерная для кроулианских умонастроений, заложена, как ни странно, в доктрине «плимутских братьев» а у другого протестантского движения, американских перфекционисто, встречаем и активную роль человеческой воли («Фелима» Кроули), и то, что можно назвать «сексуальной магией»21 (которой Кроули всю жизнь занимался). Как видим, и в английском варианте нет абсолютного разрыва с «детской верой», навыки сохранены и пущены в дело. К слову, перфекционисты, равно как и сочинения основателя их секты, Дж. Х. Нойеза, весьма интересовали Соловьева в период лондонского путешествия. В России последней четверти ХIХ в. все помянутые здесь секты считались коммунистическими и спиритическими. Последнее, вероятно, весьма важно для Соловьева — о его особенных связях со спиритизмом еще будет сказано. Особые формы спиритизма практиковал и Кроули.

Интересно, что следы сексуальной магии, в которую посвятил Кроули немецкий оккультист, глава Ordo Templi Оriеntis, Теодор Ройс в 1910 г., можно найти в практике, проповедовавшейся в начале XIX в. прусским мистиком Иоганнесом Вильгельмом Эбелем. Эбель, в свою очередь, считал своими предшественниками Иоанна Лейденского (1509-1536), практиковавшего полигамию, и Якоба Беме, подробно .разрабатывавшего в ХVII в. учение о Софии, а это уже соловьевская страсть.

Соловьевские и кроулианские совпадения хотелось бы в этой части сопроводить словами русской антропософки «первой волны» эмиграции Евгении Борисовны Гурвич, автора очень интересной книги «Владимир Соловьев и Рудольф Штейнер».

Е. Б. Гурвич считала, что в антихристе из последней своей книги «Три разговора» Соловьев изобразил собственную «вторую натуру», словно бы пытаясь излечиться от нее: «Талантливая и теоретически весьма идеалистическая личность антихриста — это представление того, чем Соловьев мог бы стать…»

Любопытно, что автор тут же предлагает и обратный соловьевскому тип поведения: «Ницше… пытался соглашаться со своим антихристом, и этим идентифицировался со своими собственными недостатками, …так что, в конце концов, он оказался инспирирован тем демоном, которого древние называли Ариманом». Такая «идентификация с недостатками» декларируется в каирском сочинении Кроули, «Книге закона» (гл. 1: 41), написанном отчасти в духе ницшевского «Заратустры»: «Слово грех есть ограничение. О муж! Не отказывай жене своей, когда она хочет!» и т. п.

II. Путь в Каир

Соловьева с детства посещали видения. «Он был очень сильным медиумом», — утверждал его племянник’ . Философ кн. Е. Н. Трубецкой вспоминал: «Сколько раз с глазу на глаз с ним я ощущал мистический трепет, доводивший до сердцебиения, когда по виду его изменившегося и побледневшего лица (вспомним импровизатора из «Египетских ночей» — Ю. С.) мне становилось ясным, что Соловьев что-то видит, что именно, этого я не решался спросить. Когда вдруг, ни с того ни с сего, на лице его изображался мистический ужас, становилось невообразимо страшно. <...> …вы тут чувствовали себя непосредственно перед бездной и испытывали ощущение какой-то страшной медиумической силы». Видел же Соловьев по преимуществу чертей, «и он просто рассказывал о них, иногда впадая в шутливый тон» … Между тем, чертей не пугало даже имя Христово, звучавшее из уст философа. В эмиграции Ю. Терапиано рассказывал, «что Соловьев занимался перепиской с чертом», Которую после смерти философа уничтожили близкие. «Черти морские меня полюбили», — начинает Соловьев стихи о «вечной женственности»…

Одно видение особенно волновало философа. Впервые оно посетило его в 1862 г. — он был девятилетним мальчиком. В московском храме Вознесения, в открытом алтаре он увидел некое существо, которое позднее назовет «святой Софией» или «Вечной женственностью». Воспоминание об этом видении Соловьев зарифмовал в поэме «Три свидания» (1898). Позже мы вернемся к этим стихам.

Видения волновали Соловьева — возможно, он пытался найти им объяснение, слушая курс в Московской Духовной Академии. Впрочем, в ту пору Академия была едва ли не единственным местом в России, где дозволял ось читать студентам философию. В академической библиотеке Соловьев проводил часы над сочинениями Я. Беме и Э. Сведенборга — визионеров-философов, как и он сам. Там же, в Академии, он познакомился с представителями православного духовенства (Д. Ф. Голубинским), по-своему увлеченными образом софии. Здесь, под сенью Свято-Троицкой Сергиевой лавры, Соловьев пишет весьма странную статью — «Мифологический процесс в древнем язычестве» (1873), в которой делит историю мифа на три периода, последний (и высший) из которых в соловьевском описании заставляет нас вспомнить о фаллоцентрических взглядах Кроули: «Духовный бог вполне сливается с материальною природой, — размышлял Соловьев, — совершенно нисходит на землю, исключительно проявляясь в органической земной жизни — период фаллический»З7. Эта точка зрения близка постулатам о низведении божества на землю, изложенным в герметических сочинениях — особенно в «Асклепии». Однако, любопытное замечание по поводу интересующих нас мыслей читаем у одного из самых глубоких знатоков и интерпретаторов Вл. Соловьева — А. Ф. Лосева: «Изображая христианство, Вл. Соловьев будет говорить не о фаллической мифологии, но о богочеловечестве. Однако необходимость конечного слияния духовного и материального в одно живое и органическое целое одинаково методологически постулируется Вл. Соловьевым и в языческой и в христианской мифологии). Вполне возможно, что такие взгляды могли привести Соловьева к чему-то похожему на «сексуальную магию» Кроули, на практику секты Нойеза или русских хлыстов, на индийскую тантру. Об этом, по крайней мере, заставляют задуматься поиски Соловьевым «воплощения Софию) в женщинах, окружавших его: графине Софии Андреевне Толстой, ее племяннице, Софии Петровне Хитрово и в Софии Михайловне Мартыновой… Так же примерно Кроули выискивал своих многочисленных «багряных жен).

К теоретическим штудиям нечто добавлял и спиритизм — об этом увлечении Соловьева мы уже вспоминали. Здесь философ искал «зерно действительной магии», которое, правда, оказалось на его взгляд слишком мало. Центром опытного и псевдорелигиозного спиритизма в те времена была Англия… Кроме того, лондонский Британский музей манил Соловьева собранием гностических и каббалистических рукописей. Итак, получив степень магистра и звание доцента, наш герой испросил себе командировку в Лондон, для изучения «в Британском музее памятников индийской, гностической и средневековой философии», а также для самостоятельного общения со спиритами. По прибытии в Лондон, Соловьев быстро разочаровался в спиритах, но, впрочем, использовал спиритизм в своих целях. Философ начинает практиковать некую собственную мистику. В библиотеке он «целые часы» сидел «над какой-то книгой о Каббале с курьезными, диковинными рисунками и значками, совершенно углубленный и забывающий, что делается вокруг».

«В одной строчке этой книги, — говорил Соловьев своему скептично настроеннoмy русскому компаньону, — больше ума, нежели во всей европейской науке». Конечно, нельзя определить, какие именно книги читал Соловьев в Британском музее. Но сам факт интереса к Каббале (философ определял Софию кроме прочего и каббалистическим термином «эн-соф» — ничто или Бесконечное) также сближает Соловьева с Кроули. Британский маг, как уже говорилось, прошел школу оккультизма в «Герметическом ордене Золотой Зари» (Hermetic Orden of the Golden Dawn), где весьма много внимания уделялось изучению Каббалы, поскольку ее считали ключом к древним (египетским, вавилонским, эллинским) мистериям. Практически каждый из числа заметных членов ордена оставил книги по Каббале: С. Л. Мазерс, А. Э. Уэйт, Д. Форчун и др. Кроули не был исключением.

Подобные увлечения Соловьева и Кроули могут объяснить еще и редкую доверчивость обоих мистиков к собственным (или «почти собственным» — у Кроули) видениям — и вообще страсть к этим самым видениям: «… каббалисты придавали огромное значение индивидуальному опыту и претендовали на роль единственно правильного учения…». Впрочем, Соловьевым вдобавок владел охвативший Россию1870-80-х ГГ. дух научного экспериментаторства. Философ, таким образом, напоминает нам этакого мистического Базарова, вместо резания лягушек вздумавшего вызывать духов. Но и Кроули неоднократно провозглашал свою магию наукой.

Отметим еще одну деталь, сближающую в наших глазах Соловьева и Кроули — орден «Золотой Зари» основой своих практик считал сочинения Гермеса Трисмегиста (оттого орден и назван «герметическим»). Гермес Трисмегист, в свою очередь, традиционно отождествлялся с древнеегипетским божеством Тотом, хранителем мудрости (Софии), что предопределило египетскую символику обрядов «Золотой Зари» и, вероятно, стремление ее членов к египетским путешествиям. Но сейчас речь не об этом.

В бумагах Соловьева была найдена так называемая «Молитва об откровении великой тайны». Она была записана (или сочинена) философом во время путешествия в Лондон и Каир, переплетена вместе с медиумическими записями Соловьева и несла на себе заметный, по мнению исследователей, отпечаток гностических и каббалистических доктрин. (Впрочем, определенного рода молитвы практиковали и спириты.) Соловьев начинает интересующий нас текст со слов: «Во имя Отца и Сына и Св. Духа. Ain-Soph, Jah, Soph-Jah…» Далее в молитве сказано: «Неизреченным, страшным и всемогущимименем заклинаю богов, демонов, людей и всех живущих. Соберите воедино лучи силы вашей, преградите источник вашего хотения и будьте причастниками молитвы моей. Да возможем уловить (курсив наш — Ю. С.) чистую глубину Сиона, да обретем бесценную жемчужину Офира и да соединятся розы с лилиями в долине Саронской…» Перед нами не что иное, как настоящее магическое заклинание, созданное по герметическим канонам, которым в эпоху Возрождения учили М. Фичино или Д. Пико делла Мирандола: «…древние мудрецы, понимавшие природу Вселенной, сводили богов в посвященные им святилища путем притягивания или уловленuя части мировой души». София в интересующем нас тексте действительно названа «душою миров», а сводится она просьбою: «снизойди в темницу душевную… сама воплотись в нас и в мире…» Позднее, пытаясь реформировать православное богословие в соловьевском духе, прот. С. П. Булгаков прямо определил Софию как «душу мира», что священноначалие справедливо сочло пантеизмом…

Соловьев лондонского периода был не чужд герметике (исповедовавшейся позднее Кроули). Подтверждение тому — стихотворение русского философа, сочиненное по пути из Каира в Москву, «Vis eiиs iпtеgrа, si versa, fuerit iп terram» («Сила его цела, когда обратится в землю»); название представляет собой цитату из герметической «Изумрудной скрижали». Позднее Соловьев написал для энциклопедии Брокгауза и Ефрона статью о Гермесе Трисмегисте.

Итак, Соловьев составил и читал заклинание — и то, чего он добивался, произошло. Вот как он описал это:

Моей мечтою был музей Британский,

И он не обманул моей мечты.

<...>

Пусть там снуют людские мириады

Под грохот огнедышащих машин,

Пусть зиждутся бездушные громады,

Святая тишина, я здесь один.

<...>

И вот однажды — к осени то было

Я ей сказал: «О, божества рассвет!

Ты здесь, я чую — что же не явила

Себя глазам моим ты с детских лет?»

И только я помыслил это слово,

Вдруг золотой лазурью все полно,

И предо мной она сияет снова,

Одно ее лицо, — оно одно.

<...>

Я ей сказал: «Твое лицо явил ось,

Но всю тебя хочу я увидать…»

<...>

«В Египте будь!» — внутри раздался голос…

(«Три свидания», часть 2)

Интересная деталь: завязка какого-нибудь мистического приключения, случившаяся в Британском музее — не такой уж редкий сюжет для английской литературы рубежа XIX-XX вв. (например «Три самозванца» А. Мейчена (Макена); «Трактат Мидот» и «Подброшенные руны» М. Р. Джеймса). Наяву нечто подобное произошло с ориенталистом и исследователем египетской магии А. Т. Уоллесом Баджем, именно из Британского музея отправившимся в 1886 г. в свое первое египетское путешествие…

В XIX в. европейские оккультисты активно стремились в Египет. В 1840-х гг. там побывал Жерар де Нерваль — и как раз в поисках посвящения. В конце 1860-х сюда отправилась Е. П. Блаватская: в Египте она «познакомилась с изменяющим состояние сознания воздействием гашиша, прошла курс обучения у заклинателя змей и обращалась за советом к коптскому магу…» «В 1871 году Блаватская вернулась в Каир, где, по ее словам, она прошла обучение повышенного уровня по оккультизму в Братстве Лучезарного Света — такое название носил египетский орден, столь древний и столь таинственный, что никто и никогда еще о нем не слышал». Между тем, Вл. Соловьев, если верить его лондонским товарищам, ехал в Египет потому, что «духи сообщили ему о существовании там тайного каббалистического общества и обещали ему ввести в него, т. е. в общество». Итак, по одной версии жажда «свидания» с бесплотной Софией, по другой желание получить посвящение в неком тайном обществе привели Соловьева в ноябре 1875 г. в Каир…

Посвящение в тайное общество посредством невидимых «Высших неизвестных» также весьма обычный в оккультизме XX в. сюжет. Он стал причиной каирского путешествия Алистера Кроули.

Орден «Золотой Зари» возник в 1888 г. после того, как оккyльтисты У. У. Уэсткотт и А. Ф. А. Вудворт нашли и расшифровали манускрипт, содержавший запись ритуалов неизвестного розенкрейцеровского общества. Однако подлинного своего взлета орден достиг тогда, когда один из его адептов, Самуэль Лиддел Мазерс, «установил контакт с Тайными Вождями». Мазерс писал о них так: «…Они очень редко связывались со мной, находясь в своем физическом теле. Если такая встреча была необходима, то время и место оговаривались им астрально». Похоже на общение Соловьева с Софией, не так ли? Вдобавок Мазерс тоже использовал для связи с «Тайными Вождями» некое подобие спиритических инструментов. Одно отличие — он не считал «Вождей» бесплотными или прямо «божественными» существами, «мировой душой» и т. п. «Лично я верю, — писал Мазерс, — что они — человеческие существа, живущие на этой Земле, но обладающие неимоверной сверхчеловеческой силою). Как уже сказано, через откровение этих существ орден стал что-то значить сам по себе, а Мазерс отважился претендовать на главенство в нем. В такой ситуации для адептов «Золотой Зари» возник соблазн единоличных астральных контактов, результатом которых должны были стать знание и власть. В 1899 г. орден раскололся (в этом году вступил в него Кроули) — и все части желали легитимности.

Кроули примкнул к Мазерсу, видимо, в надежде, что тот представит его «Тайным Вождям». Но Мазерс не испытывал такого желания — и Кроули развернул бешеную активность самостоятельно. В Шотландии, в имении Болескин, он практиковал средневековую магию «Абрамелина» ; штурмовал Гималаи и взбирался на вершины американского континента; медитировал в тени ацтекских пирам иди цейлонских ступ. Наконец, в 1903 г. Кроули вернулся в Шотландию, женился на Розе Келли, дочери своего товарища по «Золотой Заре», предпринял путешествие на Восток — и в марте 1904 г. мы находим его в Каире.

Таким образом, оба наших героя — с разницей в 29 лет — появились в одном и том же месте и примерно с одной целью — снискать откровение о тайном знании.

III. «Египетские ночи» или «тьма египетская»

В письме к матери от 18 ноября 1875 г. Вл. Соловьев описал свою первую неделю в Египте: философ «взлезал» на пирамиду Хеопса и спускался в подземелье гробницы, спускался также в каирский «колодезь Иосифа» осмотрел музей древностей — «великолепный», но не более того. Любопытная деталь — соседом Соловьева по каирской гостинице «Аббат» и столь частым собеседником, что воспоминание о нем закреплено в поэме «Три свидания», был генерал Ростислав Андреевич Фадеев (1824-1883), дядя со стороны матери знаменитой Е. П. Блаватской…

я ждал меж тем заветного свиданья,

— И вот однажды, в тихий час ночной

Как ветерка прохладное дыханье:

«В пустыне я — иди туда за мной».

<...>

…без денег, без припасов,

И я в один прекрасный день, пошел…

(«Три свидания»)

Путешествовал Соловьев на севере Фиваиды, где в III в. н. э. прп. Антоний Великий положил начало христианскому пустынножительству. Главной целью подвижника была борьба «против темных демонских сил». «Конечно, всякий христианин обязан принимать участие в этой духовной войне, монахи, однако, образуют собою авангард или ударные части, которые нападают на врага непосредственное его убежище, — в пустыне, которая считалась особенным местом жительства бесов после распространения христианства в населенных местностях», — писал известный православный богослов архиепископ Василий (Кривошеин). Соловьев вряд ли шел в Фиваиду во исполнение христианского долга — он повиновался зову из пустыни, получается, бесовскому зову. Сравните: «Аще убо рекут вам: се в пустыни есть: не изыдите» (Матф. 24: 27). Он искал видений, которые искушали св. Антония и которые преподобный воин победил…

По дороге, одетый «в цилиндре высочайшем и пальто», Соловьев сам был принят бедуинами за черта и чудом избежал смерти.

Наступила ночь. Голодный и замерзший, философ улегся наземь, прислушиваясь к вою шакала.

И долго я лежал в дремоте жуткой,

И вот повеяло: «Усни, мой бедный друг!»

И я уснул; когда, ж проснулся чутко,

Дышали розами земля и неба круг…

Внешнюю историю этого путешествия Соловьев изложил в письме к матери уже 27 ноября 1875 г. Внутреннюю — в цикле каирских стихов и в написанных гораздо позже «Трех свиданиях»…

Кроули оказался в Каире (средневековое название части этого города — Новый Вавилон, что вполне соответствует апокалипсической образности кроулианских сочинений; также «каир» означает»город» на древне-британском наречии, а Кроули весьма почитал древнекельтское наследие, даже собственное имя перевел на кельтский в марте 1904 г. Он пытался, остановившись в гостинице, развлечь свою беременную жену вызыванием «сильфов» (воздушных духов) — и это привело Розу Келли (Кроули) в особое настроение. 18 марта она получила во сне известие, которое передала спешно вернувшемуся с раскопок Кроули: «Она поведала ему, что он обидел Гора», о котором, по словам Кроули, его жена ничего не знала. В каирском музее она показала ему статую Ра-Гор-Куита, одной из форм Гора, и Кроули был поражен, обнаружив, что номер экспоната совпал с числом зверя Апокалипсиса 666. Роза, тотчас прозванная мужем в честь героини романа Г. Эберса Уардой (египетская принцесса), научила Кроули ритуалу, которым якобы вызывался древнеегипетский бог Гор. «Ритуал казался бессмысленным», но британский маг попробовал — и вполне успешно. Ему удалось поговорить не только с Гором, но и со своим «ангелом- (демоном-) хранителем», которого он доселе годами безуспешно вызывал. «Ангел» назвался Айвасом, позднее Кроули изобразил его на стенах своего «телемского аббатства» в Чефалу (Сицилия) как удивительное огромное существо с шестью пальцами на руках и ногах… Этот демон повелел Кроули взять «вечное перо» и писать. Потусторонний голос диктовал из угла гостиничного номера три дня подряд (8, 9 и 10 апреля, начиная ровно в полдень) то, что было названо Liber Аl уеl Legis «Книга закона» любопытно, что ее латинское название напоминает название книги гностика Вардесана (154-222) «Liber legum regionum»)… Итак, что же за видения открылись нашим героям?

Первая часть кроулианской «Книги закона» названа Nuit. Это, вероятно, игра слов: «Нейт» — древнеегипетская богиня города Саис, соединявшая одновременно мужское и женское начало, обладавшая функцией демиурга. Ее называли «отец отцов» и «мать матерей», она владела магической силой, была богиней охоты, войны, воды и моря, матерью крокодилов. Геродот отождествлял ее с богиней-девой Афиной. Но самое главное — Нейт была «открывательницей путей» на запад, в потустороннюю область мертвых, из чего можно сделать вывод и о ее власти над видениями. Когда Вл. Соловьев в стихотворении 1898 г. (в апреле этого года Соловьев снова посетил Египет) «Нильская дельта» отвергает. египетскую параллель со своей Софией, он все-таки наделяет Софию тем же качеством «открывательницы путей» — «радужных ВОРОТ», что была у Нейт:

Не Изида трехвенечная

Ту весну им приведет,

А нетронутая, вечная

«Дева Радужных Ворот»…

Для штейнерианцев соловьевское отречение было неубедительно: Е. Б. Гурвич главным мотивом путешествия философа в Египет считала то, что «богиней древнего Египта была Изида или Нейд» (курсив наш — Ю.С.). Сам Р. Штейнер говорил в лекциях о «переживании Софии» древними египтянами в образе Изиды… Как видим, между кроулианской Нейт и соловьевской Софией существует символическое тождество. Вдобавок, если само имя объекта соловьевского поклонения говорит о возрождении философом гностического мифа (София — последний, тридцатый, эон Полноты Плеромы в нескольких гностических доктринах), то и Кроули, переводя свою мистику и магию на язык мифа египетского, действует в духе исследований своего современника M. Амелино, утверждавшего — школа Валентина-гностика берет свое начало «в доктринах Древнего Египта». Соловьев, видимо, считал собственным учителем именно Валентина, отождествленного им с офитской сектой. В статье, написанной для энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона, Соловьев, пересказывая систему Валентина по св. Иринею Лионскому, называет Валентина «одним из гениальнейших мыслителей всех времен, родом из Египта».

Но вернемся к Nuit Кроули. Смысл словесной игры британского мага в том, что он, видимо, подразумевает здесь еще и значение «ню», «обнаженная» (истина или женственность) — и значение «Ночь», «чернота»… Пример «ню» во 2-м стихе l-й главы «Книги закона»: «Вот разоблачение сонма небес…» Еще одно значение восходит к Бернарду Шартрскому (ок. 1150 г.), согласно которому «сверхсущностный Бог» имеет своей интеллектуальной и женской эманацией «Ноис» (от греческого Нуса-Ума).

В 7-м стихе l-й главы читаем: «Внемли! Вот откровение Хоор-пар-краат» — или Гор-па-Херд — Гор-ребенок египетской мифологии, которого греки считали богом молчания, исказив его имя в Горпократа. В видении этого божества уже для язычников эпохи эллинизма было мало хорошего. Артемидор (П в.) в своем «Соннике» (П, 34, 39) относит Горпократа к подземным богам — вместе с Изидой, Гекатой, Страхом и Ужасом… Явления этого божества «означают смуты, опасности, угрозы и трудности… <...> В особенности же предвещают страдание их таинства — ибо даже если природный смысл означает иное, то мифологический и повествовательный именно это». К слову, Матери богов (сопоставимой с Нейт и Софией) Артемидор тоже отдает должное: она «сама по себе предвещает смуту, страдание и разоблачение тайн» («открывательница путей», «дева радужных ворот» — Ю. С.), прок от нее — только земледельцам, ибо «она и есть Земля»82.

Но вернемся к Горпократу. Это имя заставляет нас вспомнить о гностике II. в. Карпократе (так в русской традиции принято писать его греко-египетское имя). Из числа гностиков (а так называли себя в действительности только карпократиане) нет другого персонажа, настолько схожего с Кроули образом жизни и учением. Карпократ исповедовал веру в переселение душ и магию, занимался живописью, изготавливал любовные напитки и вызывал демонов. Его учение относительно собственности и государства напоминало коммунизм (Кроули тянуло в большевицкую Россию).

Ересиологи «приписывают» карпократианам самую безнравственную жизнь — действительно, по учению Карпократа, «спасаются души людей путем противления существующим порядкам, нарушая законы мироздателей». Именно такой душой гностики считали Господа Иисуса Христа, но так как они сами весьма отчаянно нарушали законы, то часто в своих глазах выглядели «могущественнее Его». Путь души ко спасению, согласно Карпократу, «это самый разнообразный жизненный опыт: душа должна пережить все возможные состояния и положения в жизни, чтобы повсюду нарушить законы и разрушить дела мироздателей» (т. е. ангелов-демиургов, «темной силы»). «Позволительно иметь в обладании и делать все безбожное и нечестивое, — учил Карпократ, — ибо только по человеческому мнению есть худые и добрые дела»… 3десь образцом для гностиков служили животные, не укрощающие ни одного своего желания. Мы не станем детально сопоставлять каждый пункт этой доктрины с жизньюи учением Кроули — хотя сходство, повторяем, очевидно. Между прочим, не расширяет ли приведенная фраза о животных этимологию прозвища «Великий зверь» ? Что же касается карпократианских этических установок, то здесь красноречиво выглядит замечание биографа Кроули Дж. Саймоидса: «Он (Кроули) хотел покрыть себя позором, стать самым неуважаемым человеком на свете. <...> Он не уважал свое тело…» С карпократианством созвучны и самые знаменитые слова из «Книги закона» (1, 40-41): «Что хочешь, то делай вот весь закон. Слово грех есть ограничение…» ‘

Но есть нечто еще более интересное, сближающее британского мага и древнего гностика. Известно, что Кроули был одержим идеей создать «лунного дитятю», своего рода живого бога, зачатого в определенный час и при соблюдении определенного ритуала. Кроули посвятил этому свое «Лунное дитя» (1917), и С. Моэм в романе «Маг» выстроил сюжет вокруг подобных увлечений мага Хаддо, писанного с Кроули. Кое-кто из собственных детей Кроули, возможно, был таким образом и зачат…

У Карпократа же был сын Епифаний, умерший в 17-летнем возрасте. Этот юноша успел написать книгу, прослыл мудрецом и учителем — но, самое главное, в кефалонском городе Самахе он был провозглашен лунным богом еще при жизни. Очевидная, на наш взгляд, параллель с кроулианской целью. Сравните с «Книгой Закона» (III, 45): «…тогда я дам родить ей ребенка, могущественнейшего, чем все цари и земли».

Впрочем, не стоит забывать, что Горпократ — Гор-ребенок, стоящий у истоков нового эона. А то, что у эллинизированных египтян он олицетворял молчание, сближает его с Молчанием (гностической четверицей) в учении Марка-гностика, изложенном св. Иринеем Лионским (Против ересей. 1, XIV).

Итак, сущность, диктующая Кроули «Книгу закона», начинает описывать Нейт: «Лазурь Небес — нагая Нейт!» (1, 14); «Цвет мой для слепых — черный, зрячие же узрят синеву и злато» (1, 60); «Я — лазурновекая дочь Заката» (1, 64); «Синева — это я, и золото в сиянии Невесты моею» (II, 50). А вот описания Софии из каирских стихов Вл. Соловьева: «О, как в тебе лазури чистой много / И черных, черных туч!» ; «Вся в лазури сегодня явилась / Предо мною царица моя… <...> А вдали, догорая, дымилось / Злое пламя земного огня» ; «Ей туманит печаль свет лазурных очей…» ; «И с любовию вечной в лазурных очах». Соответствующие строки из «Трех свиданий»: «Лазурь кругом, лазурь в душе моей. / Пронизана лазурью золотистой… Кивнула мне и скрылася в туманн» (1-я часть); «Вдруг золотой лазурью все полно…» (2-я часть); «И в пурпуре небесного блистанья / Очами, полными лазурного огня, / Глядела ты…» (3-я часть). Такова внешность соловьевской Софии, не только символически (о чем уже говорилось), но и обличием схожей с кроулианской Нейт. Что касается «пурпура» в последней из приведенных цитат, то вот место из 2-й главы «Книги закона» (ст. 50-51): «..наряд мой — пурпур и зелень. И вне пурпура — тоже пурпур…» Сюда же добавим цвет «багряной жены» Кроули.

Интересная деталь: три части соловьевских «Трех свиданий» напоминают о трех частях «Книги закона» («То, что ты пишешь, и есть троякая Книга закона» — 1, 35). Это не только композиционное сходство, но и мистическое: три дня сверхъестественного «диктанта» Кроули, три видения Софии Соловьеву…

Другие эпитеты кроулианской Нейт: (царица неба» (1, 35), «царица космоса» (1, 27), «постоянная средь небес» и т. п. находятся и у Соловьева довольно быстро: «У царицы моей есть высокий дворец…» и др.

Далее: у Кроули с Нейт связан офитский мотив поклонения дающему мудрость змею: «О лазурновекая жена, свейся в кольцо над ними!» (1, 19) (иначе: «Возгорись над их челом, о сверкающий змей! О лазурновекая жена, вы гнись над ними!» — 1, 18-19. Пер. А. Чернова); «Есть голубь, а есть змея. Выбирай же здраво!» (1, 57). Во второй главе «Книги закона», названой «Хадит» (мужское космическое начало по Кроули), этот Хадит говорит о себе: «Я — змей дающий знание и негу и сверкающий блеск (Зохар — «блеск», книга Каббалы — Ю. С.), я разжигаю хмелем моим сердца людей. Кто желает почтить меня, возьмите вина и редких зелий… и захмелейте от них!» (11, 22); «Я — тайный змей, свернувшийся, из готовясь к прыжку… я и моя Нейт — одно» (11, 26). Здесь целый ряд любопытных софиологических параллелей.

Касательно «жены-змея» — в феврале 1876 г. Соловьев начал в Каире писать по-французски диалог «София», пользуясь, видимо, «подсказками» своей потусторонней учительницы. Этот текст может считаться эзотерическим учением для соловьевской философии. На полях этого трактата философ исполнил чертеж, отображающий соотношение фигур в его мифологии. Под именем София в скобках стоит пояснение: ofis, т. е. змей. Здесь можно предложить любопытную мифологическую параллель. Змея в образе женщины — это библейский змей-искуситель согласно интерпретации талмудистов и каббалистов, а также некоторым православным иконам. В еврейской мифологии такая змея ассоциируется с Лилит. В свою очередь Лилит (Лилиту) в шумерской мифологии «представлялась как дьяволица пустыни» — вспомним теперь соловьевскии «зов пустыни»… Но это еще не все: как демоница пустыни Лилит отождествлялась с царицей Савской (об этом знали Соловьев и гр. Ф. Сологуб, изобразивший царицу Савскую призраком, сотворенным сатаной из песка в пьесе «Соловьев в Фиваиде»). О царице Савской («царице Юга») в алхимическом трактате «Aurora consurgens», приписываемом

Фоме Аквинскому, сказано: «Это сама Мудрость, царица Юга (regina Austri); которая должна прийти с Востока, подобно восходяшей утренней заре…» В другом алхимическом трактате царица Савская — «девственница Земля». Для сравнения: «Ех Oriente Lux» — «С востока Свет», название одного стихотворения Соловьева (1890); «Земля-владычица! К тебе чело склонил я…» — другое стихотворение философа (1886). И уж коли царица Савская-Лилит обозначена псевдо-Аквинатом как «сама Мудрость», что мешало этой сущности представиться тем же именем Соловьеву?

Что до Кроули, то у него, как мы знаем, присутствует культ Нейт-земли, ночи. «В еврейской демонологии ночная дьяволица Лилит играла особую роль. Этому способствовало созвучие имени Лилит с древнееврейским словом «layla» — ночь». К слову, свою дочь, побывавшую в Египте в материнском чреве, Кроули назвал Лолой.

Пожалуй, все это — весьма красноречивые образы, в которых традиционное сознание может объяснить сущность, вступившую в общение с Соловьевым и Кроули.

Далее: сочетание голубя и змеи — это лейтмотив соловьевской «Песни офитов» (1876), написанной по пути из Каира:

Нашу голубку свяжите

Новыми кольцами древнего змея. <...>

Вольному сердцу не больно…

Ей ли бояться огня Прометея?

Чистой голубке привольно

В пламенных кольцах могучего змея.

В этом же стихотворении есть своего рода рефрен:

Белую лилию с розой,

С алою розою мы сочетаем.

В «гностической мессе» А. Кроули (Liber ХV), написанной в 1913 г., также использована символика роз и лилий, жрица в этом действе наряжена на манер соловьевской Софии — в голубую с золотом тогу. А, кроме того, София призвала Соловьева в пустыне жрица в кроулианской «мессе» восклицает: «Но любить меня лучше всего: если в пустыне под ночными звездами ты возжигаешь мои благовония предо мною, вызывая меня с чистым сердцем и змей воспламенится в тебе, ты пройдешь немного, чтобы оказаться в мо ем лоне» (Liber ХУ). Кажется, будто Соловьев пользовался этим наставлением в 1875 г…

Еще несколько совпадений: жрец в том же кроулианском действе обращается к олицетворяющей Нейт (и, что же делать, гностическую Софию) жрице: «…поклоняющийся тебе — и есть ты, ты есть то, и то есть я» (Liber ХV). Позже Кроули описал одно свое ритуальное видение: «Увидев алтарь, я пошел вперед к нему и забрался на него, и там я принес в жертву себя, и кровь, бывшая моей жизнью, хлынула из моей груди…»

В каирском стихотворении Соловьева «Близко, далеко, не здесь и не там…» находим нечто похожее:

в вольной неволе и в смерти живой,

Я и алтарь, я и жертва, и жрец,

С мукой блаженства стою пред тобой.

Полагаем, что в соловьевских стихах лондонско-каирского периода обозначена этапы некого ритуала, может быть, схожего с кроулианской «мессой», но выполнявшегося русским философом в одиночку — и под нашептывания его «царицы».

Еще немного о змее — он у Кроули символизирует и фаллос, и хаос, и огонь Гераклита. Но сюда же можно добавить «огонь Прометея» из соловьевской «Песни офитов» и его же «фаллический период» мифологии (о чем говорилось ранее).

Что касается змея, «разжигающего хмелем» — из «Книги закона», то это совпадает не только со строкой «Жемчуг свой в чашу бросайте скорее!» из «Песни офитов». Здесь речь уже об образе жизни Кроули: «Последнюю четверть жизни он был алкоголиком и наркоманом». Но и образ жизни Соловьева подходит сюда: по замечанию А. Ф. Лосева, посвятившего в одной из своих книг главу этому щекотливому вопросу, «винопитие у Вл. Соловьева является, конечно, немаловажным актом его жизни».

И, наконец, мистика пола в «Книге закона» Кроули. У Соловьева она также присутствует. Возле Софии так или иначе проявляется и космический мужской принцип. Даже спустя годы после первого путешествия в Египет Соловьев писал в книге «Россия и вселенская Церковь» о сущности Софии: «Мать внебожественного мира соответствует, как идеальное дополнение, вечно актуальному Отцу Божества». Но куда более интересно сказанное об этом в каирском трактате «София»: «Бог любит все, природу, любовью непосредственной и реальной, как человек любит женщину (!), в которую влюблен, так как отношение здесь то же: природа является другой половиной самого Бога (!). Таким образом, всеобщая любовь Бога тождественна любви природной, или половой» . Отметим, что текст этот, по замечанию современного публикатора, А. П. Козырева, «написан слитно, как в некоторых случаях медиумического письма». Это значит, что схожие мысли Соловьева и Кроули приходили к ним одинаковым образом, если не от одной и той же сущности. Об этом же говорит известное ритуальное сходство двух магических систем.

Особенно же любопытен здесь принцип, по которому Соловьев предлагал реформировать воссоединенную из Православия и Католичества вселенскую Церковь (в 1876 г., в трактате «София»). Духовенство должны были составить несколько родов «избранников человечества», первый из которых — «необходимо мужчины», так как София — женщина. Здесь существует роль, отведенная философом, очевидно, себе: «Среди избранников первого ряда один находится в наиболее интимных отношениях с Софией и является великим первосвященником человечества». Кроули, кстати, предлагает в «гностической мессе» один из вариантов таких «интимных отношений» — «жрец говорит с царицей космоса, целуя ее прекрасные брови…: О Нейт, простирающаяся из Небес…» и т. д. (Liber XV). Если продолжать аналогии в том же направлении, то можно утвердиться в следующем гностическом мотиве: постоянное партнерство Кроули с какой-нибудь «багряной женой» (как и соловьевские мнимые и реальные увлечения) имеет прототип в чете-сизигии Симона-волхва и Елены, первых гностиков. И еще одно сближение во взглядах наших героев должно упомянуть: Соловьев и Кроули, каждый по-своему, возвели в абсолют один из гностических эонов. Посмотрим, как это происходило.

У Соловьева все вполне ясно: София — один из 30-ти эонов Плеромы в разных гностических учениях, начиная с Досифея. Кроули воспроизводит схему Плеромы и эонов в Liber CDXVIII (418) «О сущности тридцати эфиров, видении и голосе…» (http:/www.oto.ru). про пустив ее через каббалистику и «енохианскую магию» Джона Ди. Эонам здесь соответствуют эфиры — и, что любопытно, У Р. Штейнера, до 1914 г. работавшего с Т. Ройсом, который посвятил Кроули в O.T.O., можно прочесть характеристику Софии как «имагинации мировой души» в макрокосме. София один из источников мышления, в оккультизме названный «Klang Aethen» — эфир созвучия. Но дело не в схожей терминологии, вернее — не в этом ее аспекте.

Итак, Соловьев абсолютизировал (на основе’ собственных видений) один из эонов. То же сделал и Кроули — в I-й главе «Книги закона» (ст. 39) звучит (и графически обозначается) греческое слово: «Вот слово 3акона: Фелима…» И далее (ст. 40): «Зовущий нас телемитами не ошибется, лишь если воистину вникнет в это слово. <...> Что хочешь, то делай — вот весь Закон (Do what thou wilt shall bе the whole of the law». Попробуем вникнуть.

«Фелима» означает «Воля» или, точнее, результат волию После моды на А. Шопенгауэра нет ничего странного в поклонении этому понятmo: если «мир как ВОЛЯ», то воля в известном смысле — синоним вселенной. Вселенная же значит «Все», по-гречески «Пан», весьма почитаемое Кроули божество. Но искать нужно, видимо, не здесь.

Самое известное толкование, обыгранное самим Кроули, связывает Фелиму с Телемом, аббатством, придуманным и описанным Ф. Рабле в романе «Гаргантюа и Пантагрюэль» ; на воротах аббатства помещался девиз: «Делай, что хочешь». Подобие этого аббатства, как известно, Кроули организовал в 1920-х гг. на Сицилии. Но и это — частность.

Главный мифологический смысл Фелимы таится, вероятно, в гностических учениях. Для Кроули, думаем, помимо карпократианства концептуально важна доктрина барбело-гностиков. В «гностической мессе» (Liber ХV) произносится некий «символ веры», где речь идет о «тайном тайных», «Земле, матери всех нас», имя которой Ба6алон. И снова игра слов и смыслов: понятно, что имя указывает на вавилонскую блудницу, на землю кроулианского откровения (Каир-Вавилон) — но и на Барбело (Варвело) или Бар6елон. Это последнее есть «неименуемый… отец и вечный, не стареющий девственный… эон…»113. Из высшего эона Барбелон эманируют четыре низшие сизигии, третью из которых составляют Жизнь Вечная иВоля (30Э Айона и Фелима)1l4. Соловьев, к слову, писал об эоне Воли в словарной статье о Валентине и валентинианах, излагая учение Птолемея, для которого Фелима — вечный активный аспект абсолютного первоначала, или Глубиныll5.

В каирском стихотворном цикле Соловьева образ воли неоднократно встречается:

Все, что на волю высшую согласно,

Своею волей чуждую творит

И под личиной вещества бесстрастной

Везде огонь божественный горит;

В вольной не воле и в смерти живой

Я и алтарь…

Но пойдем дальше.

«Что хочешь, то делай» (или «Делай, что хочешь») — девиз Фелимы в «Книге закона». Возможно, нечто похожее существовало в учении того же Птолемея, о чем писал не без иронии св. Ириней Лионский (Против ересей. Кн. 1, гл. ХХ, 2). У святого ересиолога речь идет о птолемеевом принципе воли и о Владыке вселенной, «Который вместе с тем, как имеет мысль, и совершает то, что восхотел и вместе с хотением имеет в мысли, что восхотел…»

Очевидно, что понятие Фелимы, как и Софии, свойственно разным гностическим учениям. Если углубиться в историю, то можно найти культ Фелимы у Симона-волхва: «…почитание Симона и Елены под образом Юпитера и Минервы (Афина, Нейт, София — Ю.С.) знаменовало сочетание Зиждительной Силы (творческой воли) с Разумным началом». Понятие «творческой воли» присутствует и в гностической Софии: «Премудрость в своем отношении к Богу есть его демиургическая, мироустрояющая воля» . Таким образом, между Софией и Фелимой (как ранее между Софией и Нейт) можно установить известное тождество. Оккультный смысл соотношения Софии-«души мира» и воли-Фелимы раскрыл Элифас Леви (чьим перерожденцем считал себя Кроули): «Душа мира — это сила, которая автоматически ведет к равновесию; или воля будет господствовать над ней, или она завоюет волю». Если угодно, то первый вариант этого соотношения разыграл маг Кроули, а второй — мистик Соловьев. Но имели они дело с одной и той же сущностью — и это главное. Вдобавок, пути достижения этой сущности у обоих наших героев не очень различались.

И еще — оба заявили о начале иных времен. Соловьев в трактате о Софии предрек наступление новой эры в 1878-1886 гг. Тогда «разделение мертвых и живых прекращается, два мира соединены. Когда невидимое человечество делается более многочисленным, чем человечество видимое, оно наводняет это последнее», — вот в чем смысл «новой эпохи».

«Невидимое человечество» (очевидно, души мертвых в спиритической религии; увлекавшей Соловьева) с православной точки зрения вообще-то демоны. Как писал свт. Игнатий Брянчанинов: «…духи падшие, увлекшие нас в свое падение, смесились с нами, и чтоб удобнее содержать нас в плену, стараются соделать и себя и свои цели для нас Незаметными. Если же они и открывают себя, то открывают для того, чтоб укрепить свое владычество над нами. <...> …демоны, являясь человекам, наиболее принимают вид светлых Ангелов для удобнейшего обмана… и стараются иногда уверить что они человеческие души…» Строго говоря, это и есть смысл видений Соловьева и Кроули (первый беседовал с «ангелом» Софией, второй — с «ангелом» Айвасом). Но все-таки продолжим о «новых временах».

Соловьев «явился… на свет под знаком Водолея» — еще штейнерианцы не преминули сопоставить это со столь модной теперь идеей о наступлении «эры Водолея» взамен христианской «эры Рыб». Кроули началом нового эона Гора, наступившего взамен эона Осириса, считал 20 марта 1904 г., время «равноденствия богов», когда британскому магу удалось вызвать дух Гора… Однако, в этом наши герои были не одиноки. В период, указанный Софией Соловьеву (1878-1886), произошло еще несколько событий такого же порядка, что и описанные нами здесь прежде.

IV. Catari dicuntura а cato. [Увидел кота — увидел катара (лат.).]

В 1881 г. видная деятельница спиритического движения, леди Кейтнес, вступив в общение с «духом Марии Стюарт», предсказала «революцию в религии». Финалом сей революции должен был стать «новый эон нашей госпожи Святого Духа». Сподвижник леди Кейтнес, орлеанский библиотекарь, антиквар и масон Юлиус (Жюль) Бенуа Станислас Дуанель (Дюанель) дю Валь-Мишель (1842-1903) «в своих многократных попытках связаться с духами… столкнулся с повторяющимся видением божественной женственности в различных ее аспектах. Постепенно у него созрело убеждение, что самой судьбой ему предначертано принять участие в возвращении женскому аспекту божественности надлежащего места в религии». Сущность, вступившая в общение с Дуанелем, представилась ему: «… я та, кого Валентин называл София-Ахамот. Я — та, кого Симон-волхв называл Елена-Энойя…» и т. д. По совету этой Софии Дуанель, посвященный во время спиритического сеанса собором из сорока духов еретическихальбигойских епископов, возродил во Франции гностическую альбигойскую церковь, разгромленную в ХIII в.. Сам вновь посвященный, призванный Софией в «духовное супружество» (похоже на соловьевские «интимные отношения» из церковной реформы, изложенной в трактате «София»), объявил себя патриархом под именем столь любимого русским философом Валентина. «Святой книгой собрания должно было стать Евангелие от Иоанна. Церковь должна управляться епископами-мужчинами и женщинами-софиями, которых следовало избирать и посвящать по гностическому обряду». К «церкви» Дуанеля принадлежали известные в оккультизме люди: Папюс, Поль Седир, Р. Генон, Теодор Ройс… Последний, основатель О.Т.О., в 1912 святил Кроули, который, «очевидно, …был убежден, что гностическая церковь и O Т<еmpli> O неотделимы друг от друга» 128. Он и реформировал свою ветвь гностической церкви в телемитском духе.

Увлечение альбигойством — и предшествовавшей ему ересью богомилов (Болгария, Византия, Босния, Сербия) не прошло мимо Соловьева. В 1877 г. он опубликовал главы своей работы «Философские начала цельного знания». По замечанию С. М. Соловьева-младшего, эта книга являлась «связующим звеном между каирской «Софией» и «Чтениями о богочеловечестве». Некоторые страницы дословно совпадают» 129. В числе прочего, «Философские начала…» содержат идею разделения средневекового европейского общества на три силы: римскую церковь, германские дружины и порабощенный ими слой кельто-славянского населения. Соловьев пишет: «… у этого низшего слоя является своя собственная религия — катар из м или альбигойство, возникшая впервые на славянском Востоке под именем богумильства и оттуда распространившаяся по всему кельто-славянскому миру. Но эта религия, возбуждавшая против себя одинаково вражду как римской церкви… так и феодального государства, погибла в потоках крови». Как нам кажется, именно здесь кроются истоки специфичного панславизма Вл. Соловьева и некоторых его современников — славянство виделось им единственным и почти прирожденным носителем гностической (богомильской) идеи, которая тем самым становилась славянской национальной идеей.

Однако если мы вернемся назад и сопоставим предлагавшееся Соловьевым переустройство церковной иерархии (трактат «София») с реально существавшей иерархией средневековых альбигойцев, то увидим, что и с Дуанелем наш философ двигался в одном направлении.

Итак, Соловьев писал: «Поскольку совершенный мужчина вообще выше совершенной женщины, избранники человечества не могут найти предмет своей восходящей любви среди женщин и вынуждены любить богиню (т. е. «женский дух высшего порядка» — Ю. С.) <...>

Эти избранники человечества составляют вселенскую иерархию, являются истинными священниками человечества. Во вселенском обществе они составляют первый класс класс совершенных» . Далее: «Священники первого уровня, или совершенные, образуют высшее духовенство, члены которого управляют расами,

их ветвями, семьями народов, народами» А вот строки русского историка последней четверти XIX в. Н. А. Осокина, посвященные альбигойской высшей иерархии: «.. .центральная сила секты -. «совершенные» (perfectus), получившие «утешение» (главное таинство катаров — рукоположение) и отрешившиеся от «угождений плотских». Власть этих людей в среде еретиков неограниченна». Возвращаемся к «Софии» Соловьева: «Смертные женщины, которых они («совершенные» — Ю. C.) любят непосредственно нисходящей любовью, и мужья этих женщин, которых женщины любят нисходящей любовью [Странное со стороны Соловьева пренебрежение святостью брака — впрочем, Владимир Сергеевич и сам создал похожий восходяще-нисходящий треугольник с С. П. Хитрово И ее мужем. Но такие отношения заставляют вспомнить о куртуазной любви средних веков, воспетой трубадурами, принадлежность которых к альбигойской ереси давно обсуждается в литературе и утверждается Ж. Пеладаном, О. Раном, Д. де Ружмоном.], составляют второй класс — класс посредников. Наконец, оставшиеся составляют сословие верующих» . У альбигойцев «женщины также принимались в число посвященных» ,а кроме «совершенных», были еще два класса: верующие (сгеdепtеs) и слушающие (аuditогеs). Очевидное, на наш взгляд, сходство с соловьевской системой.

Любопытно, что и форму восходяще-нисходящей любви Соловьев представлял вполне «по-катарски»: «Подразумевается само собой, пишет он в «Софии», — что половая любовь (в своем совершенстве) исключает плотское совокупление в его настоящей форме, а тем самым и материальное рождение, хотя телесное единство всегда должно быть необходимо для совершенного единства как осуществление единства духовного». Альбигойцы ХIII в. в свою очередь считали «плотское наслаждение» источником первого и всякого греха, однако, по словам Н. А. Осокина, «воспрещая роскошную жизнь и увеличение населения правильными браками, альбигойская догма не возбраняла даже духовным тайные ласки прекрасных дам, с тем, чтобы они не освящались узами брака. Бесплодие женщины, вопреки обыкновенным понятиям, стало считаться священным. Разрушая семейные узы, указывая на бесплодных развратниц как на лучших жен, альбигойство подрывало все основы человеческого общества. Разврат приходилось поощрять, и еретички, удостоенные внимания своих священников и епископов, по грубому пониманию своей веры, считали себя выше прочих женщин и требовали особого почитания».

Еще один, более глобальный момент общности с альбигойцами встречаем у Соловьева. Согласно догматике средневековых еретиков, «ни одна душа со дня творения не погибла, она или мучается и пребывает на земле, или уже вернулась в царство неба, если уверовала в альбигойское учение…». У Соловьева же в «Софии» читаем: «Ребяческая идея наказаний и вознаграждений должна быть наконец оставлена теологией… <...> … каждый индивид в этой или другой жизни должен пройти через ничтожество и боль, чтобы прийти к совершенству и счастью…» Здесь уже чувствуется карпократианство, а значит, и кроулианство недалеко. для католического священника даже в XX веке ясно, что «альбигойцы были сатанистам вставшими на путь зла» (М. Саммерс). и это понятно, поскольку катары признавали сатану самостоятельной силой и творцом мира, что предопределило поклонение нечистому в годы ведьмовских культов. Соловьевская же медиумическая диалектика вполне в альбигойском духе развивает идею всепрощения, попутно отрекаясь (!) от Христианства: «Любовь вселенской религии отличается от любви старого христианства, потому что последнее имеет своя пределы: Сатана (везде — орфография Соловьева — Ю. С.) и его царство; тогда как вселенская любовь безгранична, так как она включает самого Сатану как актуальное состояние души» . Такое вот «сатанолюбие»…

В связи с этим весьма двусмысленно выглядят прокатолические демарши Соловьева. Современный ему папа Лев ХIII упомянутую здесь неоальбигойскую церковь Франции (Ю. Дуанеля и Ф. дез Эссарта) «немедленно проклял… с соответствующей суровостью как рецидив известной ереси…». При том же Льве ХIII «спиритизм был не менее четырех раз осужден Святейшим Престолом, декрет которого от 30 марта 1898 года запрещает все спиритические практики…».

И вот Лев ХIII объявляет «прекрасной» идею объединения церквей, принадлежащую гностику и спириту Соловьеву, не особенно задумываясь об окончательных целях русского философа…

Связь Кроули с альбигойством более опосредована — но все же различима. Как уже говорилось, трубадуры часто отождествляются с альбигойцами. Первые имели своеобразную «книгу закона»: «Эти законы, leys d’amors (законы любви), были получены первым трубадуром от сокола, сидевшего на ветке золотого дуба». Это совпадает не только с названием кроулианской «Книги закона», но и с образом сокола-Гора, от лица которого произносятся в третьей части этой книги хулы на мировые религии — причем сущность, произносящая хулы, вспоминает о своей соколиной голове (III 51), крыльях (52), когтях (53)…

Кроме того, для Кроули, в свою очередь, альбигойцы могли представлять интерес еще и потому, что средневековые ересеологи «чаще других с колдовством связывают… альбигойцев (катаров) и вальденсов» — из-за их дуализма признания зла самостоятельной силой, владеющей миром. Кроули был связан с современным ведьмовским культом — и даже написал для него «детально разработанные ритуалы».

У Соловьева, учитывая его офитские симпатии, не могли не вызвать интереса гипотезы ученых современников, выводивших учение катаров и богомилов из догмы офитoв и гностиков. Соловъев называл «кельто-славянскую церковь» — земской. Не столько, видимо, имея в виду «земство» в общественно-административном смысле, сколько землепоклонничество — как оно проявлено в его стихотворении:

Земля-владычица! К тебе чело склонил я,

И сквозь покров благоуханный твой

Родного сердца пламень ощутил я,

Услышал трепет жизни мировой.

<...>

И в явном таинстве вновь вижу сочетанье

Земной души со светом неземным…

(1886)

Похожее «явное таинство» инсценирует Кроули в своей «гностической мессе»: «Верую в единого тайного и невыразимого Бога… И верую в одну Землю…» (Liber ХV). Вполне вероятно, что воплощением именно такой, «земской», церкви представлялась Соловьеву София в мистических откровениях.

Наконец, последний сюжет, в котором хотелось бы сопоставить Кроули и Соловьева. Речь пойдет о метемпсихозе. Р. Штейнер в 1920-х гг. медитировал на предмет перерождений души Соловьева и пришел к выводу, что эта душа во время Никейского собора (IV в.) была в теле существа (Штейнер пол не уточнил), уединившегося в пустыне от огорчения, поскольку на соборе победили православные. В средние века та же душа находилась в ясновидящей монахине, склонной к реформаторству. Вполне красноречивые видения; правда — не самого Соловьева.

Итак, монахиня. Кроули же сам описал свои прежние жизни он получил о них сообщения во время так называемых «парижских работ» 1914 г. Во время девятого сеанса этих работ, 19 января, он узнал, что был проституткой в древнем восточном храме Солнца, и звали его Астартой. Тогда он был убит жрецами за проникновение в запретное святилище. Потом его душа пребывала в древнегреческой жрице — «и здесь ее погубила страсть к храмовым тайнам». 26 января 1914 г. Кроули узнал, что был еще и восточной жрицей… Итак, вот еще одно сходство, помещающее фигуру женственности прямо в душу обоих мистиков и намекающее на то, что, возможно, «абсолютные» видения были частным делом Соловьева и Кроули. Но это было бы слишком просто.

Биографические параллели между Соловьевым и Кроули приведены в начале нашего рассказа не напрасно. К. Г. Юнг описал на примере Ницше феномен, весьма похожий на интересующую нас ситуацию. Речь идет о потере человеком религиозной веры в личного Бога. В этом случае высвобождается значительная энергия, которой такой человек «наделял ранее божественное существование. Энергия может теперь выйти на поверхность под иным именем, например, может называться «Вотаном» или «Государством»…» Или, добавим, Софией. Итог по Юнгу — раскол личности. «Словно одно лицо не в силах нести всю эту энергию, так что части личности, ранее бывшие функциональными единицами, неожиданно откалываются и обретают значимость автономных личностей». Отсюда такая абсолютизация и без того, видимо, сильной «анимы» (женского начала) у Соловьева — и, как минимум, «растроение» души у Кроули, зафиксированное в названии частей «Книги закона»: Нейт (жена), Хадит (тец), Ра-Гор-Куит (сын).

И не стоит так уж доверять репутациям. О Вл. Соловьеве В. В. Розанов, по поводу которого А. Ф. Лосев заметил, что «вообще мало кто говорил о Вл. Соловьеве так метко и так проникновенно», писал: «»Демоничен» он был, я думаю, в высшей степени. Это был собственно единственный мною встреченный за всю жизнь человек с ясно выраженным в нем «демоническим началом,,» ; «Владимир Соловьев имел нечто в себе и «от Абадонны,,» ; «»Демону» поклонился и Вл. Соловьев в «Розовой тени»…» 162 Последнее, конечно, София, по ассоциации со строкой из З-й части «Трех свиданий»: «Улыбки розовой душа следы хранила»… А «бесноватый» Кроули, скажем, знал о чем-то вроде «прелести» из духовной практики православных аскетов (Соловьев, православный по рождению, о духовной прелести как-то не думал, доверяя любому видению) — и призывал «испытывать духов» …

Вернемся, однако, к Юнгу, который установил массовость похожих на соловьевский и кроулианский опыт явлений в ХХ В., что, Видимо, объясняет и довольно большое число поклонников обоих мистиков на протяжении всего столетия. Юнг считал духовную ситуацию своего времени очень похожей на эпоху гностиков начало эры Христовой. «Современный человек питает отвращение к вере и основанным на ней религиям. Он готов признать их значимыми лишь по мере того, как их познавательное содержание совпадает с его собственным душевным опытом. Он желает знать — на основе своего собственного опыта».

Эта ситуация очень похожа на историю Соловьева и Кроули — и тот, и другой восстали против религии детства, отказы вались верить, пока не сподобились некоего откровения; и согласно этому откровению («свой собственный душевный опыт») Соловьев пытался реформировать вселенскую Церковь, а Кроули создал свою, маленькую, гностическую… То есть оба мистика присвоили себе функции сверхчеловеческие — и знания искали сверхчеловеческого. Однако самое ужасное в том, что Юнг поставил свой окончательный диагноз об интересующем нас явлении уже не столько на опыте Ницше, сколько наблюдая за человеком толпы, мещанином, столь презираемым и Соловьевым, и Кроули… А мещанин в новое время и в самом деле демоничен.

То, что за объяснением описанного сюжета мы обратились к психологии — вполне уместно. Ведь в случае Соловьева и Кроули речь идет о демоническом сатанинском начале — которому закрыт доступ к духовности, но предоставлены силы «психической» области. Как писал Рене Генон, «современная психология всегда рассматривает только «подсознательное» . . . и никогда «сверхсознательное»…; не стоит сомневаться, что в этом выражается проникновение, которое совершается исключительно через низ, то есть с той стороны, которая соответствует здесь, в человеческом бытии… «трещинам», через которые проникают самые «пагубные» влияния тонкого мира, …которые обладают поистине «инфернальным» характером».

Полагаем, необходимо интерпретировать историю Соловьева и Кроули с точки зрения традиционализма — и это будет финалом нашего исследования. Вспомним, что в числе мотивов путешествия наших героев в Египет указывалось посвящение (инициация) в некое тайное каббалистическое общество (Вл. Соловьев) или контакт с незримыми руководителями уже существующего подобного общества (А. Кроули). Р. Генон писал, что «всякая апелляция к Египту на «иннциатическом» или «псевдоинициатическом» уровне… указывает на прямое или косвенное влияние темных контринииатических сил». эти силы Генон иначе называл «сатанинскими», воплощающими в земном мире «дух отрицаний и противоречия, в который «сатана» метафизически превращается…». (Вспомним приведенные выше слова Розанова о «не признающем властей» Соловьеве). Общества, через которые действуют сатанинские влияния, используют остатки мировых традиций — и в первую очередь египетской, от которой сохранилась лишь черная магия бога Cema (причем часто эти силы пользуются услугами «ясновидящих», таких же, как медиум Соловьев). Символы Сета — крокодил, порождение Нейт, и змей, столь важный для Соловьева и Кроули символ (о чем здесь много сказано). По Генону, «змея в эпохи самые недавние уже сохраняла только свое зловещее значение» (София — ofis Соловьева. ..).

Итак, даже сам факт мистического путешествия в Египет должен настораживать. По поводу Кроули нет сомнений — демона Айваса, нашептавшего ему в Каире «Книry закона», Кроули отождествлял с Ceтом; силы, вступившие с магом в контакт, требовали крови «Книга закона», III, 24), человеческих жертв (Обзор’ «Парижских работ» Алистера Кроули…). Соловьев подобных записей не оставил, зато в «Софии» и других текстах каирского периода откровенничал: «София — Магия, Идея и Душа» ; «Душа есть Сатана — в этом Мудрость» ; «София по принципу своему требует действительного существования частных существ; такое существование предполагает их исключительное самоутверждение, предполагает Сатану. <...> София рождает Сатану»… Могут, правда, возразить, что впервые Софию Соловьев увидел в храме «Три свидания», часть 1). Но «контринициация» могла произойти и в храме. Например, шотландская ведьма Изобель Гоуди в 1647 г. встретила дьявола в церкви, где вступила с ним в договор, отреклась от крещения, получила клеймо и т. д. Самые печальные подозрения подтверждает и отмеченный нами в начале момент — Вл. Соловьев и А. Кроули вели практически кочевой образ жизни. А «бродячие маги» по Р. Генону — безусловные дьяволопоклонники.

Таким образом, софиология Соловьева, как и учение Кроули, не есть памятник богоискательства — но итог богоотступничества.

декабрь 2001 — май 2002

Автор выражает глубокую признательность С. Г. Дмитриеву за помощь в работе над этим текстом.