Барбара Ханна
Символы Индивидуации в «Эоне»
Глава XIIIГностические символы Самости
Две последние главы – самые большие в книге и, вероятно, самые важные. Очень неприятно, что мне необходимо сокращать их. Глава XIIразделена не менее чем на восемь подглав, каждая из которых заслуживает времени отдельной главы.
Часть 1
Первая часть начинается с объяснения того, что, поскольку всякое осознание является разновидностью переосознания, следует ожидать, что постепенное развитие, которое мы рассматриваем, должно иметь прообраз или быть ожидаемым в начале эпохи. Мы находим это уже в гностицизме, к которому нам следует теперь обратить своё внимание (§287).
Идея магнита, например, которой мы касались в связи с echineisremora (рыбой-прилипало) и ляписом в алхимии, встречается три раза в «Эленхос» Ипполита Римского. Сначала он возникает как вода в доктрине наассенов. Это вода Ефрата – четвёртой важнейшей реки рая, обладающая теми же притягательными качествами, что и aquadoctrinae(лат. «вода вероучения»), которая открывает путь к совершенствованию каждой сущности в её индивидуальности и таким образом также делает человека целостным (§288).
В ператическом учении это Сын, символизируемый змеёй, которая имеет притягательный эффект. Змея – это эквивалент рыбы: Искупитель – это рыба, поскольку он поднялся из неведомых глубин, и змея, поскольку Христос более аутентичен, чем рыба (то есть, это сравнение можно найти в аутентичных поучениях); если рыба просто появляется в графических изображениях на статуях и древней утвари, последняя, кажется, была более популярна среди ранних христиан. Звероподобные символы часто встречаются в снах, и для психотерапии важно понимать, что они отражают уровни бессознательного: теплокровное животное представляет что-то гораздо более близкое к сознанию, чем хладнокровное или даже беспозвоночное (§290).
В учении сетиан магнетическое притяжение приписывается Логосу. Здесь мы находим очень близкую параллель к ахимическим divisioи separatio (лат. разделение и сепарация). Результатом разделения является то, что всё ускоряет движение к своему «собственному месту» и к тому, что родственно ему. Логос символизируется лучом света или мгновенной искрой в расположенных внизу тёмных водах. Ипполит говорит, что эта искра или луч света, «полученный от учения и ищущий надлежащее место, устремляется к логосу, который приходит с небес в форме невольника… быстрее, чем железо [летит] к магниту» (§292).
Таким образом тремя магнетическими факторами являются вода, безжизненная и пассивная субстанция; змея, живое и независимое существо, и логос, философская идея. Очевидно, все эти три символа являются попытками описать непостижимого истинного Бога. Все три – явления ассимиляции, загадочны в себе и потому частично независимы. Если бы такие явления не возникли, это означало бы, что благая весть Христа не произвела никакого действия. Иными словами, такие явления показывают, что историческое появление фигуры Христа пробудило содержание, которое дремало в человеческом бессознательном, и привлекло его, как магнит. Эгоориентированная психе была таким образом полностью изменена и направлена к другой цели или магнетическому центру. Человек затем пытался охарактеризовать этот непостижимый центр с помощью бесчисленных названий и символов, таких как рыба, змея, монада, крест, рай и т.д. Мейстер Экхарт использовал кое-то из подобного символизма, когда старался описать отношение Адама к высшему богу, с одной стороны, и к низшим творениям – с другой (§294).
Я просто хотела бы отметить, что едва ли имеется лучшее описание процесса индивидуации. Если вы вспомните, например, свои собственные сны и их попытки охарактеризовать неведомый центр Самости, вы можете получить идею о том, как эта новая формулировка и название – то есть, процесс индицидуации – было ассимилировано матрицей бессознательного и насколько похожа эта ассимиляция по своей природе на ассимиляцию фигуры Искупителя в том виде, в каком её описывали гностики. Конечно, язык сильно изменился, змея теперь может быть представлена поездом, а вспышка или луч – поворотом выключателя электрического света, но вновь, в точности как у гностиков, это присутствует, как будто бессознательное старалось выразить с помощью всех имеющихся образов характеристики центра, которому должно подчиниться одностороннее эго.
Вы, вероятно, помните современное описание того же процесса в «Психологии и алхимии», но я всё же хочу напомнить вам об этом. В конце второй части о символах сна Юнг говорит о символах Самости, которые появились в этой серии снов, и говорит о том, что больше всего его впечатляет последовательное развитие центрального символа. Он отмечает:
«Нам трудно избавиться от ощущения, что бессознательный процесс движется по спирали, постепенно приближаясь к центру, в то время как характеристики центра становятся всё более чёткими. Или, вероятно, мы можем установить это другим путём и сказать, что центр – сам практически непознаваемый – действует как магнит на несопоставимые составляющие и процессы бессознательного, захватывая их словно в кристаллическую решётку. По этой причине центр (в других случаях) часто изображается как паук в своей паутине, особенно когда в сознательном отношении ещё преобладает страх перед бессознательными процессами. Но если процессу позволено развиваться своим чередом, как это было в нашем случае, тогда центральный символ, постоянно обновляясь, будет уверенно и последовательно прокладывать свой путь через очевидный хаос личной психе и её драматические хитросплетения, подобно тому как эпитафия великого Бернулли говорит о спирали: «Eadem mutata resurgo» (лат. «Изменённая, я вновь воскресаю»). Таким образом мы часто находим спиральные репрезентации центра, например змею, свернувшуюся кольцами вокруг творческой точки – яйца (Юнг 1944, §325).
В самом деле, кажется, будто все личные хитросплетения и драматические перемены судьбы, которые делают жизнь насыщенной, были ни чем иным как колебаниями, робкими отступлениями, почти незначительными затруднениями и мелочными оправданиями для того, чтобы не встретить окончательность этого странного и пугающего процесса кристаллизации. Часто возникает впечатление, что личная психе бегает вокруг этой центральной точки, как осторожное животное, однажды загипнотизированное и испуганное, всегда в движении и всё же постепенно подходящее всё ближе. Я надеюсь, что не даю оснований для ошибочного представления, будто знаю что-либо о природе «центра», поскольку он просто непостижим и может быть выражен только символически посредством своей собственной феноменологии, как и, кстати, в случае с каждым объектом опыта.
Поэтому, с точки зрения психологии, фигура Христа в качестве символа Самости действует как магнетический центр для человеческого бессознательного, пробуждает содержание, которое спало в нём, и направляет его в нужное русло.
Часть 2
Юнг начинает эту часть, подчёркивая, что тот же процесс всё ещё действует сегодня. Он говорит вначале о случае невроза и о том, как необходимо стараться создать более широкую личность, добавляя содержание бессознательного, в точности как христианские гностики, например, расширили личность старых мастеров, чтобы воспринять фигуру Христа, привнеся символы, которые мы обсуждаем. (Необходимость чего-то в этом роде очень заметна в случае апостола Павла. Он сужал своё мировоззрение всё уже и уже в невротической судороге отвержения Христа и христиан с помощью гонений, но его границы были взорваны и широко открыты его видением на пути в Дамаск. Человека меньшего масштаба, чем апостол Павел, такое неожиданное видение разрушило бы полностью.) Юнг продолжает, говоря, что когда это содержание, которое обычно проявляется в снах или в активном воображении, усваивается, мы обнаруживаем, что постепенно возникает новый центр притяжения, который, хотя это может противоречить целям эго, подобно магниту притягивает всё на правильное место в соответствии с самобытным основополагающим намерением личности. Это основание могло уже проявляться в детских снах, поскольку мандала присутствует здесь с самого начала, но она могла пониматься только как целостность, привнесённая в сознательную реальность, в последующей жизни пациента и старательно работать на содержание бессознательного и на синтез сознания и бессознательного (§297).
Идея бессознательного не была известна гностикам, и Юнг приводит не одну выдержку, которые прямо говорят о бессознательном Само-Отца (отца самого себя, титул изначального божества), хотя это не так обычно, как идея высшего божества, смотрящего сверху вниз на «времена неведения» и ужасающегося тому, что сотворил демиург, и потому запускающего полным ходом работу искупления (§299). В ссылке Юнг проводит параллель с чашей, наполненной мировым разумом, благодаря которой люди, стремящиеся к знанию, могут обрести высший разум: «Бог говорит, что люди полны Высшим разумом, которому следует познать самого себя» (§299). Гностическая идея божества, которое само пребывает в бессознательности, не очень похожа на традиционную христианскую идею того, что ветхозаветный Бог гнева трансформировался в лоне пречистой Девы в новозаветного Бога любви. Ребекка Шерф-Клюгер показывает даже в своей книге «Сатана в Ветхом Завете» (1967), что обычная трансформация и дифференциация Богообраза была уже в Ветхом Завете. Идею бессознательного творца мира можно найти также в Индии (§298).
Теологии Мейстера Экхарта также известно божество, которое ещё не вполне владеет собой и которое представляет абсолютное совпадение противоположностей. Настолько, насколько далеко заходит человеческая логика, такое состояние было бы бессознательным, поскольку здесь нет «другого» или оно ещё не возникло, нет возможности увеличения осознанности. Согласно Экхарту, в этом состоянии изначального единства божество не знает ничего, кроме того «сверхреального», коим оно является. Только отец, выделяясь из божественной природы, замечает себя, обретает самосознание, и сын исходит от отца как первая мысль его собственного бытия. Но поскольку изначальная божественная природа чрезвычайно бессознательна, таков же человек, который живёт в Боге. В своей проповеди о «нищих духом» Экхарт говорит:
«Человек, у которого есть эта нищета, имеет всё, чем он был, когда он не жил ни в какой мудрости, ни в себе, ни в истине, ни в Боге. Он так свободен и пуст от всякого знания, что никакое знание Бога не живёт в нём; до тех пор пока он пребывал в вечной природе Бога, он жил в нём, а не в другом: то, что жило там, было им самим. И таким образом мы говорим, что этот человек пуст от своего собственного знания, поскольку он был, когда он не был ничем; он позволяет Богу делать то, чего он желает, и он остаётся пустым, как если бы он пришёл от Бога» (§301).
Поэтому ему следует любить Бога следующим образом: «Любить его, поскольку он есть не-Бог, не дух, не человек, не образ, поскольку Он является абсолютным, чистым, ясным, каковым он является, отделённый от всего вторичного, и в это Он позволяет нам погружаться вечно, из ничего к ничему» (§301).
[Здесь мне следует вставить комментарий, поскольку это очень легко понять неправильно. Насколько я это понимаю, Мейстер Экхарт говорит о том же, о чём говорят алхимики, когда после бесконечного восхваления абсолютной необходимости чтения книг они внезапно восклицают: «Порвите книги, чтобы не были разорваны ваши сердца», или мастера дзэн, когда они внезапно высмеивают всё знание и учения Будды, чтобы их ученики могли испытать подлинное просветление.
Было бы очень легко думать, что Мейстер Экхарт восхвалял изначальную бессознательность, но, насколько я это понимаю, он рекомендует сознательное возвращение к состоянию, где противоположности объединены и не разделены, сознательное принесение в жертву эго, чтобы Самость – по определению пара соединённых противоположностей – могла действовать через человеческое существо.]
Вернёмся после этого отступления к нашей главе: Юнг восхваляет Экхарта как самый прекрасный цветок на древе Свободного Духа, которое возникло во время Иоахима, и говорит, что неудивительно, что его сочинения оставались совершенно неизвестными на протяжении шестисот лет, поскольку только в этом веке стали возникать люди, способные оценить величие его ума (§302).
Трансформация Богообраза, заметная в цитатах, происходит параллельно изменению в человеческом бессознательном; невозможно сказать, что из этого является причиной другого. Богообраз никогда не опрокидывается, он переживается, поэтому перемена может произойти из бессознательного или бессознательное может почувствовать её (§303).
Единственное, что может сделать психология, это установить присутствие графических изображений, которые возникают, она не может знать заранее, что они означают. Как показывает эмпирический материал, эти символы имеют характер целостности и предположительно обозначают целостность. Как правило, они обладают свойством уникальности и представляют союз одной или двух пар противоположностей. Они возникают из конфликта между сознанием и бессознательным, особенно когда личность чувствует беспокойство или дезориентирована, и выступает как компенсирующий принцип или порядок. Психология может утверждать только, что символ целостности означает целостность индивида, но также является фактом то, что все религии использовали похожие образы, чтобы выразить божество (§304).
Юнг приводит затем много примеров и говорит, что исходя из опыта такие круговые и квартерные структуры представляют объединённую целостность человека. Тот факт, что так много религий называют цель, которую они представляют, «Богом», показывает их глубоко нуминозный характер, и в самом деле он имеют архетипическое происхождение, которое превосходит понимание всех человеческих существ или силу представления (§305).
Часть 3
Большая часть гностических символов принесена в данную часть, чтобы воплотить идею этой базовой структуры целостности и её универсального основания. Юнг говорит, что для того, чтобы читатель не был приведён в замешательство многочисленными гностическими символами центра нашего существа, ему следует помнить, что всё это изобилие не более чем различные аспекты единой трансцендентальной идеи божественной тайны, присущей всем творениям, которую совершенно невозможно описать напрямую.
В целом я оставляю вам возможность самостоятельно ознакомиться с этим богатым материалом и упомяну лишь несколько моментов.
Я хочу включить сюда одно описание из древнего празднества Хеб-сед в Египте, поскольку Юнг говорит, что все царства коренятся в данной психологии: «Царь выходит из помещения, называемого святилищем, затем он поднимается в павильон, открытый на четыре стороны света, с четырьмя ведущими к нему лестницами. Имея при себе символы Осириса, он садится на трон и последовательно поворачивается к четырём основным направлениям… Это разновидность второй интронизации… и иногда царь действует как жрец, совершая подношения самому себе. Последнее действие может рассматриваться как высшая точка обожествления царя» (§309).
Царь представляет собой символ Самости для всех безымянных людей в толпе. Все его знаки отличия: корона, мантия, держава, скипетр и так далее – показывают, что он представляет космического Человека, который не только порождает мир, но и сам является им. Он homomaximus(лат. «человек величайший»), для которого гностики всегда старались найти подобающие образы и символы, поскольку чувствовали, что он является матрицей и организующим принципом сознания. Они сравнивали его с неделимой точкой, «зерном горчичным», из которого вырастает царствие небесное. Эта точка присутствует в человеческом теле, однако этот факт известен только духовному, а не материальному человеку. Эта точка, которой не существует и которая ничего не содержит, становится непостижимым величием (§310).
Наассены рассматривали Нааса (змея) как это центральное божество и утверждали, что оно было влажным веществом, практически водой. Оно пронизывает всё, подобно воде рая, разделяющейся на четыре реки. Три из этих четырёх рек рассматриваются как чувства: зрение, слух и обоняние, а четвёртая, Ефрат, является ртом, из которого исходит молитва и в который входит пища. Четвёртый элемент всегда представляет собой что-то особенное, подобно тому как в огненной печи Даниила «вид четвёртого подобен сыну Божию» (§311).
После этих фрагментарных отсылок я хочу обратиться к концу главы, поскольку в нём приводится следующий пример, который, я думаю, нам следует рассмотреть более подробно.
Ипполит сообщает, что «универсальным основанием» для гностиков-наассенов был изначальный человек Адам и что знание его является мостом к знанию Бога. Он является мужчиной и женщиной и состоит из трёх частей: разумной, душевной и земной. Эти три соединились в одном человеке Иисусе и последний таким образом связан с изначальным человеком и является вторым Адамом. Он является «благословенной природой, одновременно сокрытой и открытой» всего, что было, есть и будет, «царствием небесным», которое необходимо отыскать внутри человека, даже в семилетних детях. Поэтому наассены размещали «порождающую природу в порождающем семени». Юнг говорит, что если это рассматривать поверхностно, это начинает казаться истоком сексуальной теории, обретшей такую популярность в XIXвеке. Но мы не должны забывать, что для наассенов порождающая сила человека является лишь одним из аспектов «порождающей природы целого». Это было сокрытым и мистическим логосом для наассенов, который они сравнивали с фаллосом Осириса и говорили, что «Осирис – это вода». Сущность его семени является причиной всех вещей, но не разделяет их природы. Поэтому они говорили: «Я становлюсь тем, кем я буду, и есть тот, кто я есть», то есть он приводит в движение всё, но сам неподвижен, и говорят, что только он является благом (§313).
Следующим синонимом является итифаллический Гермес Киллениос. О нём они говорят: «Гермес является логосом, творцом всего, что существует, и всего, чему ещё надлежит появиться в будущем». В силу этого он почитается как фаллос, поскольку он, подобно мужскому органу, имеет стремление подниматься снизу вверх (§313).
Часть 4
Не только Логос, но и сам Христос втянуты в орбиту сексуального символизма, как мы видим из отрывка «InterrogationesmaioresMariae» (лат. «Большие вопросы Марии»), процитированного Епифанием. (Он также возникает в «Психологии и алхимии», но Юнг лишь обнаружил его и передал в печать позднее, поэтому гораздо больше места ему отводится в «Эоне»). В нём говорится, что Христос взял эту Марию с собой на гору, произвёл женщину из своего бока и совокупился с ней. Текст гласит: «отведав стекающего семени, показал, что это должно было быть сделано, чтобы мы могли иметь жизнь» (§314).
Юнг говорит, что вполне понятно, что такой грубый символизм не только шокировал бы современные чувства, но и был отвергнут христианами III или IVвеков, и разумеется, если понимать его превратно и воспринимать исключительно в конкретном смысле, не остаётся ничего другого, кроме как отвергнуть его. Автор показывает, что он сознавал, что это может вызвать такую реакцию, поскольку Мария была шокирована и упала на землю, на что Христос сказал ей: «Сомневаешься ли ты во мне, маловерная?» Это отсылка к Евангелию от Иоанна, 3:12: «Если я сказал вам о земном, и вы не верите, – как поверите, если я буду говорить вам о небесном?» – и 6:54: «До тех пор, пока не будете есть плоть Сына человеческого и пить его кровь, не будет жизни в вас» (§314).
Этот символизм очень похож на тот, который мы часто находим в современных снах, которые также используют очень конкретные образы в формате «как будто», когда они, кажется, стремятся выразить ускользающий смысл. Следует привыкать к такому языку при анализе сновидений, и в действительности вполне возможно, что видение в нашем тексте возникло из подобного реального визионерского опыта или сна. Из контекста (Ин. 3:12) ясно следует, что видение имеет символическое значение, а не конкретный смысл, поскольку Христос говорил не о земном, а о небесном, то есть о духовной мистерии. Это является мистерией, а не загадкой, поскольку открытый язык видения не показывает желания что-либо скрывать. Однако она является тайной, поскольку сознание ещё не может постичь этого. Мы стараемся анализировать сны, которые также всегда запредельны нам, с этой точки зрения, и будем использовать подобный метод применительно к этому видению.
Гора означает восхождение, в особенности духовное восхождение к близости духа и месту, где Бог имеет обыкновение раскрывать себя. Фигура Христа, как мы увидели, имела центральное значение в то время, и в мире христианского гностицизма он был манифестацией Антропоса (изначального человека = Адама). Он является внутренним человеком, которого можно достичь познанием Самости. Как Антропос он представляет собой упорядочивающий, квартернарный архетип: круг в квадрате, Самость. Создание женщины из его бока показывает, что он рассматривается как второй Адам (ребро). Поскольку говорится, что Адам был андрогинным до создания Евы, здесь Христос демонстрирует свою андрогинную природу. Изначальный человек обычно двуполый, и мы находим символизм нашего видения также в ведической традиции. В христианской традиции эта женщина представляла бы церковь как невесту агнца (§319).
Разделение первоначального человека надвое означает становление сознательным; создано напряжение между противоположностями, которое делает сознание возможным. Для Марии, которая является очевидцем видения, это было бы проекцией бессознательных процессов в ней самой. Это является разделением единства, предположительно Антропоса, воплощённого Бога, и для Марии это показало бы ей, что она видела лишь чистую обожествлённую мужественность Христа и упускала из виду уравновешивающую её женственность. Поэтому Христос как бы говорит ей: «Я одновременно мужчина и женщина» (§320).
После нескольких средневековых упоминаний о Христе как об андрогине Юнг выбирает видение Мехтильды Магдебургской, также на горе, где благословенная дева ожидала рождение божественного ребёнка. Я не буду углубляться в детали этого видения, упомяну только значимую разницу между ними: в древнем видении рождение Евы изображается на духовном уровне второго Адама. Она является, так сказать, второй Евой, женской пневмой, душой как дочерью Христа, в то время как видение Метхильды продолжает священный миф: дочь-невеста порождает отца в фигуре сына. Этот сын близко родственен Самости, поскольку мы слышим, что у него был четырёхкратный голос, в его сердце были четыре вида пульса, и четыре луча исходили от его лица. Видение Метхильды является голосом нового тысячелетия, где Экхарт расскажет нам о Боге, рождённом из души, и где в поэме Ангелуса Бог и Самость идентичны. Времена совершенно изменились, поэтому производительная сила, кажется, более не приписывается Богу, но последний, скорее, рождается из человеческой души. Мифологема молодого умирающего Бога принимает психологическую форму – знак дальнейшего усвоения и осознания (§321).
Возвращаясь к видению Марии: за переносом женщины следует сексуальный союз.
Hierosgamos(греч. «священный брак») на горе является хорошо известным мотивом (например, Зевс и Гера), и ещё несколько примеров инцеста известны из алхимии, Египта и т.д. (§322).
Наше видение тесно связано с несколькими космогоническими мифами, однако его темой является не создание мира, а духовное обновление. Изливание семени означает вскармливание жизни, оно происходит, как говорится, «чтобы мы могли иметь жизнь». Как становится ясно из текста, видение должно пониматься на «небесном» (духовном) уровне, поэтому оно должно быть предметом logosspermatikos (греч. «зародышевый, первоначальный логос»), который на языке евангелий означает живую воду, «превращающуюся в вечную жизнь» (§323).
Видение в целом очень похоже на некоторые символы, использовавшиеся в алхимии. Его резкий природный язык (по сравнению со сдержанностью языка церковного) отсылает, с одной стороны, к выразительности, использовавшейся в архаических религиях, предположительно преодолённой задолго до этого, и также обращается к еще зарождающемуся исследованию природы, которое только начало осваивать архетип человека. Эта попытка продолжалась до XVIIвека (§323).
Довольно похоже, что оно также, вероятно, ведёт к опровержениям, наподобие privatioboni(лат. «лишение добра»), но я не хочу оставлять это повествование без обсуждения. Мы подходим здесь к сфере, которая для нас на Западе очень незнакома, то есть к миру безличного секса.
Алхимия очень ясно показывает нам, что секс – это сила, которая объединяет мировые противоположности, и мне кажется, что если бы мы смогли достичь некоторого понимания того, что это такое, мы внесли бы свой вклад – крупицу на весах человечества – в дело объединения противоположностей, которые сегодня разделены «железным занавесом», и таким образом, соответственно, уменьшили бы опасность атомной войны. Противоположности, которые не объединены, должны сражаться в соответствии с их природой.
Часть 5
После этого экскурса в фаллические синонимы изначального человека мы вернёмся к центральным символам наассенов и обратимся к Гермесу.
Гермес – это чародей духов, проводник душ и прародитель душ. Он «опустил души из благословенного Человека наверху в виде глины, чтобы они могли служить демиургу этого творения Есалдаю, огненному богу, четвёртому по счёту». Это отсылает к четвёртому лицу, дьяволу, который противостоит Троице (§325).
Гермес имел золотой жезл, которым он «капал сон в глаза мёртвого и пробуждал спящих». Наассены связывали это с Посланием к Ефесянам 5:14: «Пробудись, о спящий, и восстань от смерти, и Христос даст тебе свет».
Есть близкая параллель между ляписом алхимиков и ляписом наассенов, которые использовали символ скалы или камня для внутреннего человека, оба взяты из хорошо известного сравнения Христа с краеугольным камнем. И те, и другие говорят, что этот камень внутреннего человека «был отделён от горы без помощи рук», и Епифаний рассказывает нам, что гора – это архичеловек Христос, от которого был отделён камень или внутренний человек (§326).
Антропос – это логос, за которым души следуют, «щебеча», как летучие мыши следуют за Гермесом в некии. Они следуют за ним к Океану, источнику бога и человека. Люди рождены из отлива, а боги – из прилива. Говорится, что именно это означают слова «Я сказал, вы боги, и все вы – сыны Высочайшего». Родство или даже идентичность Бога и человека ясно постулируется в Библии не меньше, чем в доктрине наассенов (§327).
Это ещё одно утверждение, которое очень легко понять неправильно. Как подчёркивает Юнг, сам Христос – и это включено в ортодоксальную Библию – говорит: «Вы боги». Сейчас обычно или упускают это из виду или отождествляются с этим, что ведёт к огромной инфляции. Психбольницы полны людьми, верящими в то, что они являются Христом.
Вероятно, самое ясное сравнение Юнг использует, когда говорит о том, что человек никогда не должен забывать, что является лишь хлевом, в котором рождается Бог. И если у нас и есть какой-то выбор, то он заключается лишь в том, быть этим хлевом или нет. Здесь мы действительно приходим к главной теме процесса индивидуации: желаем ли мы пожертвовать эго как своевольным односторонним ограниченным человеческим сознанием и осознать внутреннюю Самость и жить по её образу вместо своего собственного? Таков – насколько я могу его выразить – психологический смысл утверждения Христа «Вы боги», но, вероятно, легче понять его в словах апостола Павла: «Я живу, однако не я, но Христос живёт во мне» (Гал. 2:20).
Часть 6
Здесь мы начнём с quaternios(греч. «четверичности»), которая играет гораздо более важную роль в главе 14. Наассены производили все вещи из триады: свойств высшего благословенного человека, низшего человека и «расы без царя, порождённой свыше». Но четыре фигуры упоминаются как принадлежащие к этой третьей расе: желанная Мириам, великий мудрый Иофор, провидица Сефора (Зиппора, жена Моисея) и Моисей, потомство которого не осталось в Египте. Юнг углубляется затем в брак quaternios, показанный гностиками, но поскольку он делает это гораздо более детально в следующей главе, мы отложим пока эту тему (§328).
Затем Юнг рассматривает другие названия триады наассенов. Единственная вещь, которую я хочу упомянуть здесь, это то, что триада, которая вновь понимается как «текущий вверх Иордан», течёт (порождая богов, как мы видели ранее), и этот Иордан также является человеческим гермафродитом во всех вещах, которого невежественный называет Герионом трёхчастного тела, но греки называют «небесным рогом луны». Текст также упоминает четверичность, просто говоря о ней как о равноценной им и также логосу (§330).
Логос или четверичность является также чашей Анакреона (с помощью которой царь получает свои предзнаменования), и Ипполит обращается затем к чуду в Кане, подчёркивая, что вино было царствием небесным, поскольку оно пребывает в нас, подобно вину в чаше. Эта чаша вновь является параллелью к ихтифаллическим богам, обозначающим изначального человека и возрождение человека духовного, который «во всех отношениях противоположен» естественному человеку, вот почему Христос говорит о том, что мы должны есть его тело и пить его кровь, поскольку, как говорит Ипполит, Христос «был сознанием индивидуальной природы каждого из своих учеников», а также необходимости для каждого прийти к своей собственной особой природе (§331).
[Должна отметить здесь, что меня поражает удивительное появление этой очень психологической формулировки в тексте второго века. В нём есть единство универсального и индивидуального и даже уникальная природа Самости (Атман и Пуруша), в которой все должны есть и пить (в истинном смысле) тело и кровь архетипического универсального Христа, но для того, чтобы суметь обрести свою собственную особую индивидуальность.]
«Эон» продолжается несколькими более ортодоксальными христианскими параллелями к частично языческим идеям гностиков, чтобы дать читателю более полную картину духа двух первых столетий нашей эры. Юнг показывает трудности, в которые оказались вовлечены христиане, из-за перевода греческого слова teleiosкак «совершенный» вместо «целый». Даже апостол Павел попадает в эту ловушку, когда заявляет в третьей главе «Послания к филиппийцам», что он ещё не совершенен, и тремя стихами далее говоря: «Давайте тогда в той мере, в какой мы совершенны, придерживаться этого», и в других текстах мы слышим, что «совершенный человек» тем не менее нуждается в обновлении через перерождение (§333).
Отцом этого perfectus (лат. «совершенного»), согласно Ипполиту, является высший человек, Антропос. Он является носителем мира и подавляет войну элементов в человеческом теле – утверждение, которое мы также встречаем в алхимии в связи с её filiusphilosophorum (лат. «сыном философов»). Он также называется трупом, поскольку погребён в теле, подобно мумии в гробнице. Мы находим ту же идею у Парацельса, где «мумия» соотносится именно с изначальным человеком (§334).
Мёртвый человек, как говорит Ипполит, восстанет вновь, пройдя через «дверь небес», которую видел Иаков в своём знаменитом сне на пути в Месопотамию – страну, которая опять же является «потоком великого океана, который проистекает из середины совершенного человека». Приводятся многие другие цитаты, отсылающие к этой дающей жизнь воде. Сам Христос является этой водой и впадает в мир через четыре евангелия, подобные четырём рекам рая (§336). Эти цитаты (которые я не сделала без какого-либо оправдания, но которые вы прочитаете самостоятельно) показывают, как много существует связей между гностиками и церковными источниками. Гностическая система символов вновь и вновь использует язык церкви, и отцы церкви, в частности Ориген, постоянно глубоко вдаются в подробности точно так же, как и гностики.
Часть 7
Вернёмся к гностическим символам, которые перечисляет Ипполит: изначальный человек в его скрытом состоянии назван Айполосом, потому что он – полюс, вращающий вокруг себя космос – параллель к тому, что алхимики говорят о Меркурии. Наассены также называли Айполоса Протеем, который, как они утверждают, всегда говорит истину. (Юнг рассказывает затем хорошо известную историю об Одиссее, в которой Протей принимал множество форм, но должен быть возвращён в свою исходную форму перед тем, как он будет отвечать на вопросы) (§338).
Протей также сравнивается с зелёной землёй хлебов в Элевсинских мистериях. Крик «Бримо родила Бримоса» адресован ему. Низшее соответствие – это тёмный путь Персефоны, но люди нуждаются в этом низшем пути, «болезни любви», чтобы быть посвящёнными в «великие и небесные мистерии». В примечании это сравнивается с южным индийским храмом, посещённым Юнгом в 1937 году, где присутствовали непристойные скульптуры, чтобы напомнить обычным людям о сексуальности, поскольку как только они старались следовать духовному пути, Яма, бог смерти, мог немедленно свести их в могилу. Только человек, который изжил свою карму в этом отношении, в этом или предыдущих существованиях, предназначен для того, чтобы следовать по духовному пути. Итак, на вратах храма изображены две соблазнительницы, и лингам (фаллос) находится в самой глубине святая святых. Всё это было объяснено Юнгу в храме пандитом-тантристом (§339).
Часть 8
Последний раздел связан с неделимой точкой, монадой.
Моноим говорит об Океане, источнике богов и людей, как о единой монаде, несоставной и неделимой, однако составляемой и делящейся, любящей и находящейся в мире со всеми вещами, однако пребывающей с ними во вражде, похожей и непохожей на саму себя, так сказать, музыкальной гармонией, содержащей в себе всё. Символ завершённого человека – йота или мельчайшая частица. Эта одиночная частица (монада) является, однако, многоликой, тысячеглазой и называемой мельчайшей частью или йотой. Сын человека – единая точка, содержащая в себе всё. (Вышесказанное является очень сокращённым пересказом) (§340).
Юнг отмечает, что эта парадоксальная идея монады является описанием Самости мыслителем второго века н.э. (§341). Затем следует интересная параллель из Плотина (третий век н.э.), но я оставляю вам возможность прочитать её самостоятельно. (Точка в круге как образ Бога, как вы знаете, очень часто упоминается в книгах Юнга.) Идея вспышки (искры), которую мы хорошо знаем из алхимии и Мейстера Экхарта, подкрепляется затем примерами из различных гностических доктрин, а идея точки получает развитие в алхимии, где она имеет почти то же значение, что и в гностицизме (§344).
Глава заканчивается указанием на то, что мы можем видеть из этих размышлений, как образ Христа был усвоен с помощью символов, которые также актуальны и для царствия небесного. Христос и его царствие имеют один и тот же смысл. Этот факт подвергался критике как растворение личности Христа, однако критика игнорирует то, что это также представляет усвоение и интеграцию Христа в человеческой душе. Результат видим в формировании человеческой личности и развитии сознания. Увы, эти особые достижения в нашу антихристианскую эпоху находятся под угрозой исчезновения, и не только из-за лжи тоталитарных государств, но прежде всего и в первую очередь из-за рационалистического высокомерия, которое отрывает сознание от его трансцендентальных корней и удерживает перед глазами цели, создаваемые эго (§346).