Джанет Даллет

Дитя субботы. Встреча с темными Богами.

Глава 4

Субботнее дитя

Когда архетип бессознательно констеллируется и осознается, человек становится им одержимым и движимым к его фатальной цели.

Юнг, Письма

Услышав выстрел, я перестала бороться с незнакомым замком и посмотрела вниз по улице. В голове у меня стучало. Три перегруженных дня подряд я проводила интервью с кандидатами из Сан-Франциско, пытаясь предсказать, станут ли они хорошими юнгианскими аналитиками. Мои суждения, основанные на всего лишь часовом интервью, повлияют на этих людей до конца их жизни. Мне было тошно от этого, и я была перегружена ответственностью и властью.

Пригородная улица была пуста. Размышляя, не мой ли ум выдумал резкий, ясный звук выстрела, я вернулась к замку на двери снятой квартиры. Когда дверь, наконец, открылась, я взглянула на часы. Было 9:20.

Я проспала почти до полудня следующего дня и улетела домой в Лос-Анджелес тем же вечером. На автоответчике было сообщение от подруги Кэти из Бейкерсфилда. Что-то в ее голосе заставило меня тут же перезвонить ей.

«Прошлой ночью случилось ужасное», - сказала она и замолчала. У меня в животе все перевернулось, фантазия заполняла паузу. Кэти плакала. Наконец, она продолжила. «Убита Илана Табари, дочь Мардж».

Такого я предположить не могла. Вспоминая страсть двадцатиоднолетней Иланы взбираться на горы, я представила маленькую женскую фигурку, соскальзывающую в пропасть и медленно падающую на скалы внизу.

«Я боялась, что произойдет что-то подобное», - сказала я. – «Она так рисковала. Где произошел этот несчастный случай?»

В этот раз молчание длилось дольше. Когда Кэти смогла говорить, это были твердые, уверенные слова: «Это был не несчастный случай, Джанет. Ее убил бойфренд. Она пришла к нему, чтобы расстаться, а он застрелил ее. А потом покончил с собой».

Пораженная, я села на кухонный пол. Кэти продолжала: «Когда Илана не вернулась ночью домой, Мардж позвонила в полицию. Они взломали замок на двери Стива и впустили ее. Там повсюду была кровь, тела и ...» Она помедлила и быстро продолжила: «Там было нечто действительно странное. К ванне была прикована лаявшая собака. В полиции сказали, что вся ванна внутри была покрыта дерьмом, словно собака там была много дней. Парень, должно быть, свихнулся»,

Конечно, свихнулся. Иначе он бы ее не убил. Ум мой скакал от одной вещи к другой. Я вспомнила услышанный днем ранее выстрел и спросила Кэти о времени убийства.

«Они точно не знают. Когда-то ночью. Кажется, они сказали, между восемью и полуночью».

Эмоции мои были парализованы, но холодная, научная часть ума играла с вопросами, на которые невозможно ответить. Могло ли быть так, психически, что я действительно «услышала» выстрел, убивший Илану? И было ли совпадением, что мне послышался выстрел в Сан-Франциско в ту ночью, когда женщину, которую я едва знала, убили в Бейкерсфилде? Важнейшие вопросы начали мучать меня позже. Во время убийства мать Иланы, жившая с дочерью в очень теплых отношениях, не подозревала ни о чем необычном. Почему это я слышала выстрел? Если события в Сан-Франциско и Бейкерсфилде связаны, какие нити смысла сплели аналитика средних лет и прекрасную молодую женщину, убитую брошенным любовником?

Я листаю страницы своего ежедневника за 1981 год, пока не натыкаюсь на августовские выходные, что я провела в Сан-Франциско. Не могу найти время похорон Иланы. В тот день я болела, как я вспоминаю. Сознательно я хотела пойти на службу, но неподвластные мне бессознательные реакции заставили меня заболеть и приковали к постели. Я не помню этого, но могу себе представить, что стерла похороны из календаря в отчаянной попытке продолжать жить, словно этого никогда не было.

Я медленно листаю назад, неделя за неделей. Ее имя бросается в глаза, словно написанное огнем. Илана Табари пришла в мой офис во вторник, 30 июня в час пополудни за шесть недель до того, как была убита.

Сегодня, восемь лет спустя, я могу вновь прочувствовать настроение того часа. Новая молодая пациентка дрожала, как высоковольтный кабель, после долгой езды по фривею. Я предложила ей чашку чая и пригласила сесть на диван. «Что привело вас сюда, Илана?»

Высоким детским голосом она сказала, что пришла, потому что мать за нее беспокоится. Не дожидаясь ответа, она продолжала легкую приятную болтовню без всякой цели, словно чувствовала себя вынужденной развлекать меня. Ее темно-карие глаза редко останавливались на моем лице, она казалась отвлеченной, едва ли присутствующей в комнате со мной.

Кэти познакомила меня с матерью Иланы на вечеринке годом ранее. С сияющими глазами Мардж говорила только о дочери, которую, очевидно, берегла как зеницу ока. Теперь, встретив девушку впервые, я была поражена, насколько она непохожа на медлительную, приземленную мать. Илана была подвижной, как ртуть.

В раздражении я думала: «Когда же успокоится и даст задать несколько вопросов». А потом: «Боже, она великолепна! Неудивительно, что Мардж ее обожает. Она похожа на богиню».

Дочь черной матери и отца с Ближнего Востока, Илана была как экзотический цветок. Мягкие локоны длинных темных волос обрамляли ее утонченное овальное лицо с высокими скулами, полными губами и миндалевидными глазами. Легкое прихрамывание только подчеркивало грацию ее движений. Она еще не доросла до своей красоты, и я полагаю, это доставляло ей проблемы. Как такая юная девушка может справиться с реакцией мира на такую прелесть?

Я глубоко вдохнула и прервала ее. «Илана, ты помнишь свои сны?»

«Иногда. В прошлом году мне приснился суперклассный сон о...»

Я снова прервала ее, зная, что приснившееся прошлой ночью более подходит для нынешней ситуации, чем эпичный сон прошлого года, неважно, насколько он запомнился. «Пожалуйста, расскажи о сне прошлой ночью».

«Да ничего особенного, а вот в прошлом году...»

«Неважно, насколько сон был короткий. Я хочу услышать все, что ты помнишь с прошлой ночи».

Она, наконец, успокоилась и ушла в свои мысли. «Там совсем немного», - неохотно сказала она, словно предлагая мне неравноценный подарок.

«Это ничего. Просто расскажи, что ты помнишь».

«Огонёк плакала. Это моя лошадь. Она со мной с тех пор, как я была девочкой. Она стояла, смотрела на меня и плакала. Это все, что я помню»,

«Ты имеешь в виду, что она тихо ржала, как обычно делают лошади?»

«Нет, она плакала. У нее из глаз текли слезы».

Когда я представила эту картину, меня словно холодом обдало. Странность образа была подобна восклицательному знаку, который сказал: «Обрати внимание. Естественный порядок вещей нарушился». Что-то было настолько не так, что лошадь, спутница Иланы с детства, заплакала человеческими слезами. Она, возможно, этого не знала, но инстинкт глубоко внутри чувствовал, что чего-то не хватает.

В книге о психологическом смысле сказок Мария-Луиза фон Франц указывала, что наставление животного-помощника – это единственный надежный компас для героя, который сталкивается с проблемой зла:

Хотя... все попытки вывести мораль из сказки заканчиваются полным парадоксом, есть одно исключение: всякий, заслуживший благодарность животных, или тот, кому они по какой-то причине помогают, неизбежно побеждает. Это единственное нерушимое правило, которое я смогла обнаружить. Психологически это имеет важнейшее значение, поскольку говорит о том, что в конфликте между добром и злом решающий фактор – это наш животный инстинкт, или, пожалуй, лучше сказать, животная душа.[1]

«Почему, по-твоему, плакала Огонек?» - спросила я Илану.

Она пожала плечами.

Я надавила на нее. «Не напрягайся. Я просто хочу, чтобы ты представила, почему».

Тень пробежала по ее лицу. Она сняла ногу с ноги, затем снова скрестила их.

«Почему, Илана?»

Она вздохнула. «Думаю, дело в собаке Стива. Моего бойфренда. Он довольно жесток с собакой».

«Что ты имеешь в виду?»

Она нахмурилась. «Да это ерунда. ... Иногда он называет ее дурными словами. И сажает в ванную, когда уходит. Ему не нравится беспорядок в доме, так что он привязывает ее к ванной. Она испражняется туда же, и вся перемазывается...» В смущении она остановилась и присмотрелась ко мне.

Я люблю животных, и рассказанное Иланой возмутило меня сильнее, чем хотелось бы выдать ей. Сегодня растущее число свидетельств связывает жестокость по отношению к животным с уголовными преступлениями,[2] но в то время я не знала об этой связи. Я только знала, что почувствовала себя очень неприятно. «А ты?» - спросила я. – «С тобой он тоже плохо обращается?»

Она надолго замолчала, а потом покачала головой.

«О чем ты думала?»

«Да ни о чем. В прошлом месяце мы взбирались на гору. Он бы не то чтобы жесток, но...»

«Но что?»

Она рассказала историю. Сложно описать качество повествования, ее словно не было ни в комнате со мной, ни на горе со Стивом, где все произошло, она словно летала где-то в другом месте, в котором все это не имело значения.

Они шли в поход на Сьерру. В последний день они поздно начали самое сложное восхождение. Был почти полдень, когда они достигли базы на высоком гранитном утесе...

Голос старого друга, скалолаза, бился в моей голове: бойся высоких пиков в полдень. Что еще он говорил? Что-то о внезапных бурях на Сьерре. Они убийственны. Не попадись такой буре на высокой открытой скале.

Илана говорила, что им со Стивом не понадобилась веревка. «В скале были выемки, по которым мы взбирались», - сказала она. – «Мы уже делали это, всю дорогу до вершины. Но в этот раз началась буря. Сильная. Сильный дождь и много грома».

Опытный альпинист, она сказал Стиву, что хочет вернуться. «Он мне не позволил», - сказала она.

«Как это «не позволил»? Силой?»

«Ну, нет», - сморщила она лоб. – «Он просто... кричал, чтобы лезли выше... выше...» Она поерзала. «Он хотел добраться до вершины».

«И ты послушалась его?»

«Я пыталась. Мне не было страшно, так что я продолжала. Но у меня не получилось», - голос ее был нетвердым. – «Я ничего не видела. Кругом лил дождь. И молнии. Я не видела, за что держаться».

От каждой вспышки молнии в глазах оставался блик. Она не видела ни одной расщелины, в которой можно было бы задержаться от ветра. Внезапный порыв ветра приподнял и отбросил ее. Она скользила, все быстрее и быстрее вниз по утесу, пока чудесным образом не остановилась, всеми четырьмя конечностями противостоя ускорению падения. Запястье было растянуто, колени разодраны, но она осталась жива.

«Тебе повезло, Илана», - сказала я. – «Не каждому, кто так поступил, выпадает второй шанс. Вы знаете, как опасно оказаться на пике во время грозы?»

«Я пыталась ему сказать».

«Но вы пошли, хотя и знали лучше. Почему?»

«Я бы уверена, что все будет в порядке. Приятно было идти дальше». Она посмотрела в окно, глядя на проходящих людей. Когда они повернули за угол, она сказала: «Думаю, я боялась не сделать того, что говорил мне Стив».

«Почему? Что, по-твоему, он сделал бы?»

Она пожала плечами.

Мне казалось, я поняла. Пусть я и была почти в два раза старше, всякий раз, находясь рядом с мужчиной, я была готова отдать ему власть, словно я ребенок, а он – отец, которого нельзя ослушаться. Женщины легко так поступают. Неуверенные, кто мы, мы стараемся не разочаровать наших мужчин, и бессознательно принимаем форму их представлений о нас.

Однако, Илана не могла позволить себе такое поведение. Оно уже угрожало ее жизни. «Ты любишь Стива?» - спросила я.

Она закатила глаза. «Иногда. Но...» Руки ее беспомощно двигались.

«Подумай об этом. Что-то не так, если лошадь внутри тебя так несчастна. Тебе нужно о ней заботиться. Не оставайся со Стивом, если только не любишь его. Реального Стива, со всеми его недостатками. Того, кто издевается над собакой».

Устоят или рухнут отношения, во многом зависит от тени. Легко любить человека за его добродетели, но у каждого есть слабости, которые не исчезнут. То, что Илана рассказала о тени Стива, было неприемлемо для меня, но выбор был за ней.

Я посмотрела на часы. Сеанс почти закончился, и я должна была принять решение. Я обычно не работала с людьми младше двадцати пяти, но иногда делала исключение для рано повзрослевших молодых людей с даром саморефлексии. Однако, Илана казалась юной для своего возраста, и способность к самооценке не была ее сильной чертой.

Нужно было подумать и другом.

«Илана, ты хочешь проходить анализ?»

Она пожала плечами: «Наверное, все в порядке, если так хочет мама».

«Почему ты не отправилась к терапевту в Бейкерсфилде?»

«Мама хочет, чтобы я посещала вас».

Уверенность Мардж во мне была приятна, но Илана была в том возрасте, когда молодым людям нужно разрывать родительские узы. Если она посещала меня, только чтобы сделать приятно матери, вряд ли я смогу ей помочь. Кроме того, ехать из Бейкерсфилда занимало больше двух гипнотических часов через горы и плотный смог долины Сан-Фернандо. В уме я продолжала видеть крошечный спорткар Иланы за дорожным ограждением, летящий вниз по склону горы. Езда в Лос-Анджелес каждую неделю даже раз в месяц создаст бесконечные возможности для аварии. Я не могла принять ее в пациенты. Это было бессмысленно.

«Тебе пока не нужен анализ», - сказала я. – «Времени много. Приходи через несколько лет, если захочешь».

Ее облегчение было таким очевидным, что я чувствовала, что приняла правильное решение. Она вылетела в дверь и была на полпути к машину, когда я крикнула ей: «Илана... будь осторожна. Это опасное время для тебя».

Ее смех был подобен серебряному колокольчику, и до меня донеслось: «Да, я буду осторожна. Не беспокойтесь».

Через шесть недель она была мертва.

В последние годы все наперебой расхваливали преимущества интуиции, но голая интуиция односторонняя и ограничена, как и всякая другая психологическая функция. Один из ее недостатков – неточность. Интуиция что-то чует, но детали не всегда ясны. Образ Иланы, разбивающейся насмерть, придал форму озарению, которое я поняла слишком узко. Хотя она прожила его почти буквально, смысл его был гораздо шире. В ее жизни активировался могущественный архетип.

Илана вела себя как невинная, словно не понимала зла и его последствий. Корневой смысл слова невинный [innocent] – «не пострадавший», «не затронутый смертью». Когда человек действительно не задет, невинность может служить себе защитой, но слишком невинный для ее возраста и жизненного опыта, может привлечь зло, которое она не осознавала. Она словно обитает на склонах Олимпа, с которых ревнивые боги изгоняют ее, если она пытается задержаться. Поскольку расставание с детством – это всегда своего рода смерть, за которой обычно следует перерождение к большей зрелости, я не предвидела жуткой окончательности падения Иланы с высот. Возможно, кобыла Огонек знала, и потому рыдала.

Столкнувшись с внезапной и жестокой смертью, всякий мыслящий человек, пути которого пересеклись с жертвой, вероятно, будет мучиться от «что, если». Мы хотим верить, что момент насилия не был неизбежен. Лично у меня такое событие запускает мои всемогущие фантазии о спасении. Мудрая задним умом, я спрашиваю себя: «А если бы я решила работать с ней?» или «Если бы я видела опасность ясно» или «Вот если бы я поняла архетип лучше», могла бы я спасти ее? Затем я вспоминаю свои слова: «Не оставайся со Стивом, если только не любишь его» и вижу жестокий парадокс, что как раз в попытке бросить его она умерла. Если бы мы знали заранее, насколько опаснее стала бы жизнь, возможно, никто бы не выходил из дома.

Пока я пишу, две шумных вороны в лесу за окном учат птенцов летать. Они занимаются этим уже три дня, и я поражаюсь, почему это требует столько времени. Когда я и Шон возвращаемся с прогулки, вороненок сидит на шоссе, нерешительно хлопая крыльями. Родители подгоняют его криком. Он медленно прыгает по земле и исчезает под домом. Я хочу выманить его и помочь, но Шон говорит, что что-то не так, и он, вероятно, не выживет. Кроме того, мои усилия только усугубляют дело. Я помню ребенка, которого я застукала в прошлом году за попыткой помочь птенцу лететь, побрасывая его в воздух. Забота может зайти слишком далеко.

Вороны продолжают кричать после обеда, наблюдая и ожидая, когда их ребенок выпрыгнет из гнезда и полетит. Следующим утром они спозаранку заняты тем же. Я вглядываюсь в деревья и вижу, что вороненок либо воскрес, либо из гнезда появился другой. Надо мной взрослая ворона неистово клюет сухую ветку, на которую взгромоздилась. Кусочки коры падают мне на голову и загоняют обратно в дом.

Вскоре все воронье сообщество вовлечено в обучение молодняка. Шум невероятный. После полудня птенец неуверенно летает с ветки на ветку.

Заканчивая дневную работу, я слышу сильный шум. Мне кажется, что кто-то кинул в дом камень, но никого нет. Через полчаса домой приходит Шон. Он долго стоит на дороге. Я выхожу и вижу, что он качает небольшое черное тело, еще теплое. Он говорит, что кто бы ни убил вороненка, попадание было метким. Вероятно, он даже не почувствовал боли перед падением.

Боль и ярость проходят сквозь меня, как острая пила. Безнадежно я кричу галдящим птицам, пытаясь переубедить их, что мы не хотим нанести вреда. Как они могут мне поверить? На следующий день было еще три выстрела, и через день тоже. Шон и я находим еще три тела на улице и знаем, что остальные упали в лесу.

Меньше чем через неделю лес умолк. Утратив невинность, оставшиеся члены вороньего сообщества перенесли свои живые беседы в другое место. Я буду скучать по ним. Они были моими друзьями.

В течение семи лет Илана Табари редко приходила мне на ум. Сын Ник, на три года ее младше, прошел через угрозы поздней юности, оставил дом и постепенно возмужал. Его значительный музыкальный дар расцвел. Однако, за несколько дней до его двадцатипятилетия я видела сон, происходивший во время, когда он еще жил со мной, в его последний год в школе, в год смерти Иланы:

«Ник сидит за столом, поедая завтрак, а я готовлю. Он говорит о выходных, проведенных в лагере в горах с несколькими его друзьями-старшеклассниками. Я слушаю вполуха. Он говорит, что погибла девушка, возможно, убита. Остальные убежали, но он остался, чтобы позаботиться о теле. Наступило безмолвие. Внезапно я ухватила, что он сказал, и чувствую эмоциональный удар. Я осознаю, что должна сказать ему пойти в полицию и сообщить о случившемся. Я не хочу этого делать, потому что боюсь, что они обвинят его в убийстве и посадят в тюрьму до конца жизни, но это необходимо сделать».

Многие аспекты сна указывали на Илану, но что-то заблокировало мою память о ней и событиях, предшествовавших ее смерти. Бессознательно я боялась, что власти в моей психике обвинят меня в убийстве, если я выведу это на свет. Однако, на самом деле моя творческая энергия, символизированная во сне сыном, будет заблокирована, пока я не рискну расследовать вещи, которые я видела и хотела забыть.

Прошло два месяца. Однажды в воскресенье в апреле я стояла, наблюдая за птицами в кормушке за кухонным окном. Написанная книга будет опубликована меньше чем через две недели, и я думала начать другую, которая будет посвящена изучению некоторых этических дилемм, с которыми меня сталкивает профессия.

Я заметила, что большой кусок сала, прикрепленный к кормушке, отцепился. В тот же момент голос в моей голове сказал: «Джанет, если ты начнешь поднимать все то, о чем думаешь, придется заняться проблемой зла. Ты к этому готова?» Тут же налетела ворона, схватила весь кусок сала и улетела в лес, победоносно каркая. Я выбежала наружу с криками и руганью. Чертова жадная птица. Она уселась на огромную ель и потешалась надо мной.

Внутри я продолжала размышлять. В прошлом я обнаружила, что когда начинала фокусироваться на архетипической теме, чтобы написать об этом, архетип часто активировался в моей жизни. Что произойдет, если я займусь проблемой зла? В голове всплыли строки из «Алисы в Зазеркалье»:

«Но ворон, черный, будто ночь,

На них слетел во мраке,

Герои убежали прочь,

Совсем забыв о драке».

Бессмысленные стишки? Возможно, но психологическая истина так часто скрывается за кажущейся бессмыслицей, что я решила присмотреться к ней получше. Рассмотренное символически, стихотворение предполагает, что эмоциональная реакция на силы тьмы может примирить сражающиеся в психике противоположности. Соответствующая реакция – это ужас.

«Ты не сможешь избегать этой темы вечно», - сказал голос в моей голове.

«В конце концов, ты родилась в субботу».

Я вздрогнула. Согласно детской песенке, субботнее дитя тяжело зарабатывает на жизнь, но это эвфемизм, написанный для детей, не говорящий и половины правды. Суббота относится к Сатурну, богу, связанному с тьмой, депрессией, холодом, тяжестью и смертью. Часто приравниваемый к Сатане, Сатурн призывает обратить внимание на аспекты жизни, кажущиеся злом. Мрачный, молчаливый и упрямый, он останавливает свет, поддерживая целостность, знающую добро и зло.

Как субботнее дитя, я, похоже, обречена сталкиваться с темными, бессознательными реальностями, которые большинство людей предпочитает избегать. Однако, моя личная судьба все больше связана с коллективной судьбой эпохи, в которую мы живем, ведь можно сказать, настал последний день, суббота двадцатого столетия и эона, времени, когда, как считал Юнг, мы должны найти общий язык со злом. В письме своему другу Адольфу Келлеру он писал:

«Импульс бессознательного к массовому убийству в глобальном масштабе – совсем не радостная перспектива. Переход между эонами, похоже, всегда был связан с меланхоличными и отчаянными временами, как, например, во время крушения Древнего Царства в Египте ... между Тельцом и Овном, или меланхолия августовых времен между Овном и Рыбами. А теперь мы движемся к Водолею, о котором Сивиллины книги говорят: ...Водолей воспламеняет дикие силы Люцифера. И мы только в начале этого апокалиптического развития! Я уже дважды прадедушка и вижу эти растущие отдаленные поколения, которые, после того, как мы уйдем, проведут свою жизнь в этой тьме. Я бы обвинил себя в старческом пессимизме, если бы не знал, что водородная бомба готова предоставить факт, в котором, к сожалению, невозможно сомневаться».[3]

Какая огромная разница с наивным оптимизмом мышления Новой Эры!

Часть меня боролась, чтобы держать Илану подальше от сознания, но что-то другое сатурническое подговаривало пустить ее ближе. Позже в этот день я отправилась в видеосалон, чтобы взять видео на прокат. Фильм под названием «Звезда 80» чуть ли не тянулся и хватал меня. Прочитав аннотацию на обложке, я отнеслась к нему скептически. Обычно мне такие вещи не нравятся, но коробка светилась, как глубоководное морское животное, и я все время возвращалась к ней. Наконец, я взяла ее домой. В тот вечер мы с Шоном посмотрели историю о жестоком убийстве двадцатиоднолетней Дороти Стрэттон ее мужем Полом Снайдером, который уговорил прекрасную молодую женщину стать моделью Playboy. Хотя природная скромность Стрэттон делала идею позирования обнаженной отвратительной, Снайдер имел над ней неестественную власть. Мало-помалу она пожертвовала своими благими инстинктами ради его жадности к деньгам и власти. Когда она, наконец, избавилась от его очарования и попыталась уйти, он замучил и убил ее, затем застрелился.

Последние кровавые сцены подошли к концу, и я включила свет. Шон нажал на перемотку, сказав: «Ну и жуть!»

Я не могла не согласиться. Пол Снайдер был на редкость омерзителен. Но меня беспокоило кое-что другое. Почему невинная молодая девушка так готова идти за ним, делать все, что он говорит, снова и снова, неважно, насколько это ужасно?

«Что-то в ее бессознательном, должно быть, хотело славы и денег так же, как хотел он, иначе она просто послала бы его», - сказала я Шону. «В конце концов, она работала в Dairy Queen с четырнадцати. Кто бы не соблазнился легким способом сбежать?»

Шон резко посмотрел на меня. «Да перестань! Не хочешь ли ты сказать, что это она виновата в том, что он с ней сделал?»

«Нет, нет, дело не в вине. Просто... Разве ты не понимаешь? Она шла на такие крайности, чтобы ублажить его... В чем-то они были близки. Он ее околдовал или что?»

В моей голове вспыхнула картина. На этой неделе одна из моих кошек поймала мышь и принесла в дом. Она была не голодная и поиграла с жертвой, прежде чем убить. Когда кошка давала мыши убежать, та сидела и смотрела ей в глаза почти с обожанием, словно невидимое силовое поле связывало их обоих. Будучи пойманной, мышь оказалась добровольным партнером по игре, которая закончится ее смертью.

Дороти точно так же вела себя с Полом. «Словно он Бог», - сказала я. – «Не прекрасный светлый бог, а темный первобытный бог, требующий человеческих жертвоприношений».

Мы долго говорили об этом, пытаясь рассмотреть проблему под каждым углом. Нам не найти единственного пути понять ее, так как человеческая психика имеет много уровней, и взаимодействие между двумя людьми бесконечно сложно.

Один из способов объяснить влюбленность заключается в том, что ваша бессознательная психология отражается в возлюбленном. Технический термин для этого – проекция. Если образ бога проецируется, он гипнотизирует вас. Тогда вы рабстве у бога, отраженного в другом человеке, делаете то, что хочет возлюбленный, даже если это противоречит тому, что вы знаете и чувствуете осознанно. Сила бога вас ошеломляет, так что вы теряете волю.

Обычно этот процесс не выходит за рамки обычных сложностей. Но Пол Снайдер был слабым человеком, опьяненным сверхчеловеческой силой, которую ему дала Дороти Стрэттон. Чем больше силы он получал, тем более опасным становился, потому что не имел ограничивающих человеческих этических ценностей.

«Должно быть, он так слабо осознавал себя, что чувствовал, как исчезнет, если она его покинет», - сказала я.

«Я бы сказал иначе», - ответил Шон. – «Она была его частью. Потерять ее значило потерять руку или ногу».

«Да», - сказала я, - «и мне кажется, что так поначалу было для них обоих. Ни один не чувствовал себя целостным без другого. Она была такой светлой и невинной. А он таким темным и грязным, что между ними запустилось coniunctio. Темный бог и светлая богиня, пытающиеся слиться».

Архетип coniunctio oppositorum, единства противоположностей, выражает стремление психики к целостности. Изображенные как Христос и Сатана, противоположности добра и зла чудовищно расколоты в нынешней коллективной психике, необходимость их сближения невероятно велика. Если вы любили человека, с которым не могли быть, но не могли от него отстать и думали, что умрете, если он вас покинет, то знаете, что такое энергия coniunctio. Она как притяжение между полюсами магнита. Люди в другие времена и в других местах называли это жаждой Бога, но теперь такое встречается редко.

Небрежно, словно я думала об этом каждый день, я сказала Шону: «То же самое случилось с одним знакомым мне человеком. Это случилось через год после убийства Стрэттон практически день в день. Ее звали Илана Табари, и она была альпинисткой». Затем я рассказала ему всю историю. Этого я еще никому не рассказывала, и прежде всего самой себе.

В ту ночь мне снилось, как машина, за рулем которой я была, внезапно оказалась у края скалы. Чтобы ехать дальше, мне пришлось спуститься по крутому вертикальному склону, обрывавшемуся так круто, что он аж заворачивался обратно.

Сон меня насторожил. Очевидно, как и Илана, я «спустилась», вероятно, дальше или жестче, чем было возможно для выживания. Тогда как она упала с высоты, я должна была спуститься под землю. Юнг однажды сказал: «Я живу в глубочайшем аду, и оттуда не могу пасть глубже»,[4] но я не достигла того завидного устойчивого состояния. Я жалела, что так много раздумывала о проблеме зла. Однако, тема сама меня выбрала, никак не иначе, и заставлять себя думать приятные мысли не особенно помогало. Скорее наоборот.

В ту неделю я с удвоенными усилиями старалась следить за происходящим внутри и снаружи, каждый день делая записи в дневнике. В понедельник я записала: «Я чувствую ужасную тревогу, такую сильную, что пыталась утопить ее в бренди. Какая ошибка! Теперь я пьяная и встревоженная. Безрассудство! Вот бы Шон был рядом. Может, собрать людей и объявить сбор пожертвований на Таманавас?»

Таманавас был фондом по сбору средств на помощь группам, поддерживающим людей в эмоциональном кризисе. Мы работали с пациентами у них дома, как альтернатива обычному больничному лечению острого психоза. После нескольких звонков по сбору средств я чувствовала себя менее возбужденной.

Вторник: «Мне страшно. Интересно, не связано ли навязчивое желание выпрашивать деньги для Таманавас со мной. Я схожу с ума?»

Среда: «Мне лучше. Может, я и не схожу с ума. Звонила Розмари и спрашивала, как идут дела с Таманавас. Прошлой ночью ей снилось, как кто-то звонил из будки у дороги и спрашивал Таманавас, потом повесил трубку. Она что, за мной подхватывает?»

Четверг: «Шону явилась фантазия об убийце с оружием, приближающемся к дому. Он думает, что мы тут слишком уязвимы».

Когда я разбудила Шона утром в пятницу, мне снилась сумасшедшая с жуткой зубной болью. Я взяла ее к дантисту, а потом поспешила за великолепными тонкими плитками шоколада с вдавленными в него пчелами.

Сумасшедшая и ее боль придали графическую форму моему несчастью, но каков был смысл утыканного пчелами шоколада? Я предположила, что что-то подобное и вызвало зубную боль женщины. Через несколько недель я вспомнила, что шоколад – это дьявольская еда, но в то время не понимала, что несусь в Аид, как пчела на мед.

Я была еще в постели и не совсем отошла ото сна, когда Шон спросил, не хотела бы я встретиться с ним на уличном концерте в этот день. Я пыталась одолеть иррациональную убежденность, что буду занята чем-то другим. Наконец, я ответила: «Не знаю. Это непредсказуемый день». Озадаченный, Шон выглянул в окно на солнечное небо. Я сказала: «Я не о погоде». Я не могла объяснить, что имела в виду. Это прояснилось позже, когда то, что я предчувствовала, стало реальностью.

Все началось с сообщения на автоответчике от терапевта из другого города. Через год я слышала, что ее цитировали как эксперта по сатанинским культам, но когда она мне звонила, Лиз Хантер была незнакомкой. Ее голос вырывался из автоответчика быстрыми очередями, как из пулемета, перемежаемый смехом, противоречившим мрачной сути ее слов: «Я знаю, что вы умеете поддерживать людей в кризисе, и у меня есть пациент в кризисе, которого нужно поддержать с этого вечера до завтрашнего полудня. Это годовщина убийства ее дочери. Она уверена, что умрет сегодня ночью. Пожалуйста, позвоните до 6:00, если можете помочь».

Странность в том, что я даже не подумала ответить «нет». Вопреки всякому здравому смыслу, я сделала следующий шаг, словно я была заколдованной. Я не только не испытывала страх, который был бы уместен, но и неописуемое чувство мира снизошло на меня. Оглядываясь назад, я думаю, это был тот же сладостный покой, который излучают некоторые люди, когда решают совершить самоубийство, вроде тишины в центре урагана. Я полагаю, то, что Книга общеупотребительных молитв называет «Божьим покоем, превосходящим всякое понимание» всегда обретается в Великой Тайне, даже когда принимает форму смерти. Хотя я не могу быть уверена, мне кажется, что мое настроение не сильно отличалась от того, что было у Иланы Табари, когда она карабкалась все выше и выше во время бури.

Я полагала, что у пациентки Лиз был бред, и потому ей нужна группа поддержки Таманавас. Вскоре выяснилось, что мое предположение неверно. Лиз верила, что история Серены буквально правдива, что это не безумная фантазия. «Семья», убившая ее дочь, требовала от Серены, чтобы она присутствовала на ритуальном убийстве в ту ночь. Она чувствовала себя вынужденной подчиниться. Лиз и ее друг намеревались похитить ее и искали место, где ее можно спрятать до полудня следующего дня.

В Таманавас не было мест для человека из другого города, но я все равно согласилась помочь. Ведомая чем-то непостижимым в моей психике, я предложила комнату в собственном доме, в том самом месте, о уязвимости которого Шон говорил днем раньше.

«Ее семья – это сатанинский культ?» - спросила я.

«Возможно. Я не хочу говорить об этом сейчас. Этот телефон может прослушиваться».

«Когда нам ожидать вас?»

«Она придет в мой офис на терапевтический сеанс в 6:00. Мы отправимся, как только посадим ее в машину и прибудем между девятью и десятью. Не говорите мне свой адрес. Я позвоню из телефонной будки по дороге».

«Что?» - воскликнул Шон. – «Гостевая комната? Здесь?»

Я вздрогнула, уже не уверенная, что поступаю правильно. Пытаясь улыбнуться, я сказала: «Не думаю, что мне удастся теперь от этого отделаться. Они уже в пути».

Это было долгое ожидание. Нас грел огонь дровяной печи, но беспокойный ветер тревожил лес за домом, так что я постоянно бегала глазами к плотной тьме за окнами от пола до потолка. Когда Шон встал, я думала, он собирался подбросить дров в огонь, но вместо этого он подошел к шкафу и принес яркий красный рюкзак. Он прислонил его к стене возле стула, очень долго устраивая его там. Что-то в глубине моего ума задалось вопросом, что он делает, но я не спросила. Я думала о машине, едущей к нам сквозь ночь.

Когда мы снова и снова вспоминали о случившемся, все за пределами нашего маленького круга света лампы начало казаться нереальным. К тому времени, когда раздался телефонный звонок, было почти 10:00, и мы уже перестали в него верить. Разговор с Лиз не помог. Прежде всего, связь обрывалась, так что ей приходилось перезванивать. И потом, ее голос изменился, и послеобеденный нервный смех исчез. Я начала сомневаться, что разговаривала с тем же человеком.

«Где вы?» - спросила я.

«В телефонной будке недалеко от вас, но теперь нам придется ехать в больницу в Кейп-Фримен. Они похитили Серену, изрезали и, вероятно, изнасиловали».

Я была сбита с толку. Мне не пришло в голову спросить, как «семья» могла похитить Серену из движущейся машины, или как Лиз ее вернула. Все было полной бессмыслицей. Представив расчлененное тело, я только тупо повторяла «изрезали?» Морг, кажется, был уместнее больницы.

«Они вырезали знак культа на ее груди», - выпалила Лиз.

«Почему вам не отправиться в больницу здесь? Кейп-Фримен в часе езды».

«Да, но у них есть эксперт, который дает судебные заключения об изнасиловании. Оно нам нужно. Можем мы позвонить вам, если они выпишут ее сегодня? Вероятно, будет очень поздно, но вы единственное безопасное место, которое мы знаем».

«Конечно», - ответила я, не дрогнув.

Как только я положила трубку, ум начал задавать вопросы. «Слушай», - сказала я Шону, - «мне начинает казаться, что все это чья-то злая шутка. Ну или этот так называемый терапевт сумасшедшая, а Серена только выдумка ее безумного воображения. История не складывается. Почему они ехали сюда, только чтобы развернуться и отправиться в Кейп-Фримен?»

Чем больше мы об этом говорили, тем более неуверенными становились. В полночь Шон позвонил в полицию на случай, если нам потребуется помощь. Затем я позвонила в приемное отделение больницы в Кейп-Фримен. «Я хочу знать, все ли в порядке с пациенткой, которую я к вам направила», - солгала я. – «Ее изнасиловали и изувечили. Она с женщиной по имени Лиз Хантер и...»

Врач прервала меня. «Они добрались благополучно. Несколько минут назад». Трепет в его голосе подсказал мне, что услышанное от Лиз не было ни шуткой, ни бредом, а чистой правдой, хотя я больше никогда не сталкивалась с Лиз.

В три часа мы отправились спать, а в девять на завтрак пришла Розмари. Шон и я вспоминали события ночи. Розмари потянулась за бубликом и медленно съела его, прежде чем что-то сказать. Когда все было изложено в словах, и каждый неотвратимый шаг следовал за другим, история казалась ужасной, гораздо более зловещей, чем мне казалось.

Розмари доела бублик. «Ну и ну!» - сказала она. – «Словно большое черное облако встало прямо над вашим домом. Но по какой-то причине оно двинулось дальше и миновало вас. Вам действительно повезло».

«Да», - сказал Шон. – «Я серьезно волновался. Настолько волновался, что приготовил ствол».

Я уставилась на него, ум мой двигался со скоростью замороженного меда. Ствол? О чем он говорит? Постепенно образ принял форму, и я поняла, что он имел в виду свой пистолет, который обычно хранил в шкафу в своей студии. Не за этим ли он так осторожно располагал свой рюкзак прошлой ночью, не потому ли держал у кровати, когда мы спали, и не потому ли даже сейчас, когда мы сидим тут, до него легко дотянуться? Потому что в нем был ствол?

«В твоем рюкзаке?» - спросила я.

Он кивнул. Впервые я поняла, как он заботился о нашей безопасности. Внезапно меня переполнили эмоции, от которых мне удалось отделаться на последние шестнадцать часов, тревога, рожденная необходимостью в самозащите. Голова моя прояснилась, и слова, сказанные некогда Илане Табари, вернулись ко мне: Не каждый, сделавший то, что сделала ты, получает второй шанс. Я начала дрожать. Я вошла на территорию культа настолько же безвозвратными шагами, как и шесть миллионов евреев в газовые печи Гитлера. Словно что-то внутри меня отзывалось на несчастье Серены. Я тоже могла стать жертвоприношением. Что овладело мной?

Во моем сне симпатичный и идеалистичный мужчина, мой знакомый, готовит ужин. Я думаю, нет ли у него на уме романтических отношений, и чувствую себя тревожно, так как замужем за кем-то другим. Чтобы быть полезной, я решаю приготовить чаю. Я нахожу стакан, вроде тех, что есть у меня дома, наполняю горючей жидкостью и поджигаю. Она горит прекрасным янтарным цветом. Стакан слишком горячий, чтобы держать его в руках. Я ставлю его и пытаюсь разместить на нем чайник, но все рушится, и горящая жидкость разливается.

Сон ставит меня перед проблемой, которой я делюсь с теми, чьим духовным нуждам не отвечает традиционная религия. При отсутствии пригодного вместилища для того, что Юнг называл numinosum, огненной сущности божественной силы, мы перегружаем обычные человеческие ситуации, вроде любовных отношений, проецируя в них Бога. Встреча с numinosum в романтических отношениях подобна разжиганию огня в обычном стакане. Идеализм – это не замена осознания последствий. Наивно вовлеченное в буквальную реальность, божественное становится демоническим.

Сон не указывает решения. Если не будет найден подходящий сосуд, такой огонь превратится во всесожжение. Удержанное в религиозном контексте, всесожжение – это священное подношение, огненная жертва, но тот же огонь, вырвавшийся из-под контроля в профанном мире, породил одну из величайших трагедий в двадцатом столетии.

Вскоре после сна статься в журнале Time указала на подобный очаг в нынешнем мире:

Слова «одержимый поклонник» вызывают дрожь у современных знаменитостей. Все чаще они видят, как самые страстные поклонники превращаются в безумных злоумышленников. Проблема стала очевидной с начала десятилетия, когда Марк Дэвид Чепмен убил Джона Леннона. ... Была целая череда отвратительных сцен, некоторые были смертоносными, некоторые просто неприятными.[5]

Эксперты приписывают это явление к безответной любви, но мой сон предполагает, что для постижения того, что кажется влюбленностью, потребуется более широкий контекст. Мне представляется, что одержимый поклонник, который убивает, одержим драмой, которая началась с древних богов плодородия и достигла кульминации в распятии. Можете называть это архетипом жертвенного бога. Поскольку для многих людей образ Христа – это больше не живой символ, огонь этого архетипа вырвался на улицы. Высококлассная знаменитость – это молниеотвод для энергии жертвенного бога. Поклонник, захваченный этим образом и не способный принести эту одержимость в жертву, например, постижением и символизированием, вместо этого приносит в жертву объект одержимости, человека, несущего на себе образ бога.

В глубине души я верю, что сбившая с пути божественная сила – это ключ к судьбе Иланы Табари. Она не одинока. Подумайте о Третьем Рейхе, всей нации в рабстве у слабого и харизматичного человека; или «семье» Мэнсона, готовой даже на убийство по приказу хиппи с чарующими глазами, который считал себя Иисусом Христом. Представьте уважаемого священника и гуманиста по имени Джим Джонс, каким-то образом преобразившегося в самозваного спасителя, который отправил больше девяти сотен загипнотизированных последователей на смерть в Гайане.

Кто из нас не становился жертвой сверхчеловеческой силы, находящейся не на своем месте? Кто не подчинял свою глубинную истину воле харизматичного лидера, не становился с готовностью чьим-то другим спасителем, неосознанно делал жертвой другого человека или сам был жертвой? Кто может заявить, что защищен от темной стороны Бога?