Клуб Касталия

Джеймс Хиллман

Мыслить сердцем

Речь не от языка, а от сердца.

Язык — просто инструмент, которым можно говорить.

Немой нем в своем сердце, а не в языке…

Когда ты говоришь, говорит твое сердце.

Парацельс

Глава 1

Плененное сердце

Те из вас, кому посчастливилось посетить на протяжении долгой жизни Анри Корбена его лекцию, оказывались на манифестации мышления сердцем. Вы становились свидетелем его творческого воображения, его теофанической мощи привнесения божественного лика в видимое. Ваши сердца также поведают вам, что коммуникация посредством мысли сердца осуществляется способом, в котором Корбен был мастером: как “а recit”*, представление воображаемой жизни как путешествия среди воображаемых сущностей, представление сущностного. В его воображении виделось совершенное присутствие. Присутствие самого воображения, того воображения, в котором и посредством которого дух движется от сердца ко всем созданиям.

Вы бы также видели и слышали темы, которые я попытаюсь представить в этом эссе, в виде физической реальности этого живого человека – Анри Корбена: мысль сердца, как суверенная и благородная, как тонкая и духовная, смелая, отважная и ободряющая, как услаждающая в интеллектуальных формах и непреклонная в их защите, одинаково присутствующая в своем сострадании и визионерской силе, формирующая красоту в языке образов.

*a r`ecit (фр.)- вид драматического монолога в прозе . Прим. Переводчика

Благодаря тому, что он совершил в своей работе, и тому, что продолжает свершаться (поскольку присутствие человека определяется не только его видимым присутствием), невидимый Анри Корбен присутствует среди нас и благодаря ему фундамент нашей работы уже подготовлен. Мы не должны заново устанавливать главный принцип, утверждающий, что мышление сердцем есть мышление образами; что воображение – это аутентичный голос сердца. Так что, когда мы говорим от сердца, мы должны говорить на образном уровне. Поскольку главный принцип уже был задан им, мы можем исследовать ответвления от главного русла.

Наша работа будет меньше вдохновлять сердце декламацией жизни в воображаемом, как это делал он, но больше открывать заново сердце в его непосредственном актуальном воображении, в его изгнании; в воображении, которое Корбен называет «плененным» (SB:146), где мысль сердца деградирует в наши современные болезни сердца: персоналистский сентиментализм, брутальность эффективности, восхваление власти и простые религиозные излияния.

Это был дар Анри Корбена дать нам возможность понять мысли, которые пришли из другого языка и культуры так, как будто они пришли из наших собственных сердец. Он выражал своей речью самое заветное, он проявлялся в своих словах. Эта риторическая сила воображения «himma», о которой Корбен пишет в своем исследовании об Ибн Араби (1):

«Эта сила сердца, которая определяется словом himma, словом, чье содержание, возможно, наилучшим образом представлено греческим словом enthymesis, которое означает акт медитации, постижения, воображения, проекции, страстного желания, — другими словами, обладание присутствующего в thymos, которое является витальной силой, душой, сердцем, намерением, мыслью, желанием…» (CI:224).

Как он продолжает объяснять, эта himma – мысль сердца согласно Ибн Араби, столь могущественна, что делает реальным внешнее существование для человека, находящегося в состоянии enthymesis. Himma делает реальными фигуры воображения, те сущности, с которыми мы спим, гуляем

и говорим; ангелы и демоны, которые, как говорит Корбен, находятся вне собственно способности к воображению. Himma — это метод, посредством которого образы, которые, как мы думаем, мы создаем, реально приходят к нам не как результат наших усилий, а как подлинно сотворенные аутентичные креатуры. И, как Корбен продолжает утверждать, без дара himma мы впадаем в современные психологические иллюзии. Мы не понимаем способа существования этих образов, фигур в наших снах или персонажей нашего воображения. Мы верим, что эти фигуры субъективно реальны, когда подразумеваем воображаемую реальность: иллюзия, что мы сотворили их, что они часть нас, наши фантазмы. Или мы считаем, что эти фигуры реальны на внешнем уровне, когда мы подразумеваем сущностную реальность – иллюзии парапсихологии и галлюцинации. Мы путаем воображаемое с субъективным и внутренним, и мы также заблуждаемся, принимая сущностное за внешнее и объективное.

Мы не можем идти вперед без этого предисловия с Корбеном, поскольку мы лишены в нашей культуре адекватной психологии и философии сердца, а следовательно, также и воображения. Наши сердца не могут принять того, что они воображаемо-думающие сердца, поскольку нам так долго говорили, что разум думает, а сердце чувствует; и что воображение уводит нас от обоих. Даже когда сердце принимает что-то, как ему кажется, по собственным причинам, основа этого – вера или чувство, поскольку мы забыли, что философия сама по себе – наиболее сложная и глубокая демонстрация мысли, а не «мудрости» или «истины» в абстрактном смысле «sophic» (2). Скорее философия начинается в philos и поднимается в сердце нашей кровью, вместе со львом, раной и розой. Если бы мы вернули себе воображаемое, нам бы пришлось вначале восстановить его орган – сердце, а также его философию.

Философия формулирует мир в образах слов. Она должна взрасти в сердце, чтобы правильно корреспондировать с миром, поскольку, как говорит Корбен, это тонкий орган, который улавливает корреспонденции между искусностью сознания и уровнями бытия. Эта интеллигенция утверждается посредством образов, которые являют третью возможность наряду с разумом и миром. Каждый образ координирует внутри себя качества сознания и качества мира, представляя в одном и том же образе взаимопроникновение сознания и мира, но всегда и только как образ, который первичен к тому, что он координирует. Эта воображающая интеллигенция пребывает в сердце: «интеллигенция сердца» позволяет одновременно познавать и любить посредством воображения.

В такой философии есть место событию сердца, события сердца могут рассматриваться как философические. Работа сердца – это мысль воображения, даже если она маскируется в терминах философии, которые кажутся не связанными с образами и сердцем. Такая мысль воображения может даже маскироваться под философию или психологию своей собственной природы, то есть в теориях сердца. Нам придется рассмотреть некоторые из них, чтобы очистить от этих маскировок истинную философию, рожденную в самом воображающем сердце, сердце Корбена.

Но вначале мы должны сопоставить воображающее сердце Корбена с сердцем глубинной психологии Фрейда. Поскольку Фрейд дает парадигматическую возможность для появления мысли сердца в том западном сознании, которое лишено философии для адекватной медитации в собственном сердце. Хотя связь Фрейда с Корбеном может показаться притянутой, она стоит каждого предпринятого усилия, поскольку Корбен может спасти Фрейда от Падения (Fall), от редукции к низшему. Такая связь позволяет нам смотреть на Фрейда всегда воображающим глазом Корбена.

Например, начало психоанализа отмечено двумя сигнальными событиями. Глядя на них глазами Корбена, мы можем видеть их как имеющие общий источник. Таким событием, как вы помните, была первая пациентка, на которой коллега Фрейда Йозеф Брейер опробовал новый метод и которая влюбилась в старого доброго доктора; этот «перенос», как он стал называться, навсегда отдалил Брейера от психоанализа.

Вторым событием было то, что когда пациенты освобождали свои сердца в детальных образах памяти, их истории шли от факта к фантазии, от мирских воспоминаний к фантастическим изoбретениям (in-venio = вторжения, вхождения), от истории к воображению.

Любовь и воображение вошли в психоанализ одновременно. С самого начала психоанализ пробуждал thymos сердца, которое было названо желанием, Wunsch, как априорно объясняющий принцип. Пациент был творением enthymes, в котором пробуждалась himma, и присутствие аналитика Фрейда или Брейера приводило к тому, что он становился носителем воображаемых фигур. Перенос, да, но откуда перенос? Не только детство и редукция к «низшему», но платоническое детство и априорное воспоминание воображаемых образов переносятся с нами в эту жизнь и являются источником ее любви.

Когда мы влюбляемся, мы начинаем воображать, и когда мы начинаем воображать, мы влюбляемся. До сих пор глубинная психология не способна наладить необходимую связь между любовью и воображением, для определения которой еще не создана подходящая философия. Она пока не рассматривает Корбена как классика психоанализа. Она спотыкается в сердце без философии его мысли.

Теперь о маскировках. Когда в нашем изгнании мы пребываем в современном сердце и воображаем посредством него, наши образы движутся в различных направлениях, каждое из которых базируется на своей философии сердца. Давайте рассмотрим эти распространенные образы как проявления сердца в нашей культуре.

Во-первых, мое сердце это моя человечность, моя смелость жить, моя сила и мои страсти. Благодаря этому ничто не чуждо мне (3), все может быть допущено к царству величия. Мои самые благородные порывы исходят из сердца: верность, героическая храбрость, сострадание. Давайте назовем такое сердце сердцем Льва, Coeur de Lion.

Во-вторых, мое сердце – телесный орган. Это мышечный насос, сложный механизм и тайный держатель моей смерти. Давайте назовем такое сердце «насос» как Харви (Harvey).

В-третьих, мое сердце это моя любовь, мои чувства, местонахождение

моей души и чувства персоны. Это место интимной внутренности, где обитают грех, стыд, желание, а также непостижимое божественное. Давайте назовем это персональное сердце сердцем Августина.

С с ы л к и

Работы Анри Корбена, цитируемые в тексте:

Творческое воображение в суфизме Ибн Араби, Bollingen Series (Princeton Univ. Press, 1969; на французском – Paris, Flammarion, 1958) = CI;

Духовное тело и небесная земля, Bollingen Series ( Princeton, Princeton Univ. Press, 1977; на французском – Paris, Buchet-Chastel, 1960) = SB;

Человек света в иранском суфизме, Boulder and London: Shambala, 1978) = ML.

(2) См. ниже стр. 45 «sophia» — вторая половина слова философия

(3) Я добавил к сердцу Льва сердце как местонахождение sensus communis, как место естественного закона, соединяющего людей друг с другом и с миропорядком. То как sensus communis постигает этот порядок обсуждается во 2-й части. Различные импликации sensus communis, имеющие важное значение для теории сердца, не могут быть рассмотрены в этой главе из-за недостатка места. См. M-G. Gadamer, Истина и метод (NY, Seabury Press, 1975), стр. 19-39.

Coeur de Lion (Сердце Льва)

Первое из этих сердец приходит из фольклора, астрологии, символической медицины, физиогномики. Сердце льва подобно солнцу: круглое, наполненное и целое. Классический символизм сердца это золото, король, красный свет, sol, сера, тепло. Оно блистает в центре нашего бытия и распространяется вовне, благородное, патерналистское, воодушевляющее.

Фичино говорил, что природа сердца теплая и сухая и что тепло наилучшим образом соответствует вселенной. Мысль льва так согревает жизнь и находится в таком согласии с миром, что она едина с волей, проявляющей себя в мире, царствует на троне; она желтая как дневной свет, громкая, как рык, постоянная, как догма. Мысль проявляет себя как воля, настроение или как любовь, как витальность, как сила или воображение и не признает себя как мысль, поскольку она не рефлексивная рационализация, абстрагированная от жизни и интроспективная.

Критичным для сердца льва является то, что оно верит, и оно верит в то, что оно не мыслит. Поэтому его мысль проявляется в мире как проекция, желание, озабоченность, миссия. Мышление и действие идут вместе. Это смелая мысль, которая ведет нас в битву, поскольку Марс едет на красном льве, а герои – Давид, Самсон, Геркулес, — должны идти навстречу жажде мира деяний, бурлящей в их широких грудных клетках.

Итак, первая фундаментальная характеристика coeur de lion это то, что мысль не проявляется как мысль, поскольку она эманирует как солнце в мире и остается непроявленной в этом согласии с его движением.

Вторая фундаментальная особенность сознания сердца была описана D.H. Lawrence в его символической психологии:

«В сердечном сплетении (plexus)… здесь, в центре груди мы обретаем великое солнце значения и бытия… Здесь только я осознаю великое откровение, что ты есть ты. Чудо больше не во мне, не в моем темном, центробежном, торжествующем эго. Чудо не со мной. Чудо находится вне меня… Я смотрю с удивлением, с нежностью, с радостной жаждой к тому, что вне меня, что превосходит меня…»(4)

Крайнее отличие этого направления это движение вовне и за пределы, которое создает то, что Юнг называл «темным телом» («dark body») в ядре эго-сознания, его слепоту к себе. Поскольку это сердце не только не знает, что оно мыслит, но его мысль полностью сгущается (coagulate) в его объектификацию. В результате в целом его любовь и воля едины, оно и иное едины, оно и Бог едины, так что его видение космоса монистично, монархично (5) соответствует единому началу (arche), монотеистично; при этом сердце всегда цельно. Монархическая цельность сердца характеризуется его типичной психопатологией, психопатологией интенсивности: сердечный ритм, систола и диастола, усиливается, становится существенно сингулярным, односторонним, его проявления либо маниакально-депрессивны, либо щедры или эгоистичны, либо агрессивны или ленивы.

Таким образом, задачей сознания для coeur de lion является принятие архетипической конструкции его мысли, того, что его действия, желания и страстные верования – все являются воображениями, порождениями himma – и то, что оно испытывает как жизнь, любовь и мир, есть его собственный enthymesis, представленный вовне как макрокосм.

Алхимическая психология прекрасно конденсирует обе характерные черты сердца льва – конформность его мысли и его объектификацию в алхимической субстанции серы (6), в принципе горения («combustibility») (7), magna flamma. «Где нужно искать серу?»- спрашивает Крамер, английский бенедиктинец 14-го века. «Во всех субстанциях, все вещи в мире – металлы, растения, деревья, животные, камни, — являются ее рудой» (8). Все, что внезапно озаряется, вызывает нашу радость, блистает красотой — каждый куст пламенеет Богом: это алхимическая сера, пламенеющее лицо мира, его флогистон, ореол желания, enthymesis повсюду. Полнота добродетели, которую мы пытаемся достичь как потребители, есть активный образ в каждой вещи, активное воображение anima mundi, которое воспламеняет сердце и провоцирует его. Одновременно с тем, что сера загорается (conflagrates), она также сгущается (coagulates); это то, что склеивает, гуммиарабик, клей, соединитель, клейкость соединения (9). Сера воплощает

желание сердца в то мгновение, когда thymos восторгается. Горение (conflagration) и сгущение (coagulation) происходит одновременно. Желание и его объект становятся неразличимыми. То, что я сжигаю, привязывает меня к нему; я запачкан грязью моего желания, пленен моим собственным энтузиазмом и таким образом нахожусь в изгнании от моего сердца в тот самый момент, когда кажется, что я наиболее владею им. Мы теряем нашу душу в момент, когда мы ее обретаем: «Милая Елена, — говорит Фауст Марло, — сделай меня бессмертным своим поцелуем. Её губы высосали прочь мою душу, смотри, где она витает!» Поэтому Гераклит должен был противопоставить thymos и psyche: «То, что thymos желает, он приобретает за счет души» (D.-K.: 85)*

Психология теперь называет эту любовь в сердце льва компульсивной проекцией. Алхимический фундамент такого рода проекции – непосредственное присутствие серы в сердце, которое не признает его как воображаемый орган. Объективная himma воплощается в объекты этого желания. Воображение отбрасывается вовне, впереди себя. Таким образом, задача состоит не столько в том, чтобы вернуть эти виды проекций (кто возьмет их назад и куда их поместить?), сколько в том, чтобы последовать за проекцией (10), регенерируя её как воображение, таким образом признавая, что himma требует, чтобы образы всегда ощущались как независимые от чувств фигуры (11). Существуют разные виды проекций, это не унитарный механизм. Проекция сердца требует соответствующего львиного образа сознания: гордости, щедрости, храбрости. Желать и видеть посредством желания — это храбрость, которую требует сердце.

Как говорит Юнг: «Сера представляет собой активную субстанцию солнца…, мотивирующий фактор в сознании; с одной стороны, это воля, с другой стороны, принуждение (compulsion)» (12).

*Примечание переводчика. Принятый русский перевод фрагмента: «С сердцем бороться тяжело, ибо чего оно хочет, то покупает ценой души (= «жизни»)». «Фрагменты ранних греческих философов», Наука, 1989.

Принуждение становится волей посредством храбрости; операции над серой выполняются в сердце. Мы вернемся к этим операциям во второй части. Пока достаточно признать компульсивную проекцию как необходимую активность серы, как способ, которым это сердце мыслит, где мысль и желание едины.

Унитарная цельная мысль этого сердца представляет психологию с животным (animal) способом рефлексии. Эта рефлексия, в которой воображение и перцепция, мышление и чувство, самость и мир едины, — это не поворот назад, следование за событием и прочь от него. Вместо этого рефлексия осуществляется осознанием его блеска и яркости, игрой его огней скорее, чем светом сознания, который я привношу; каждая вещь мгновенно отражает его образ в ностальгирующем сердце – ментальная рефлексия редуцирует к животному рефлексу.

Животное сердце непосредственно направляет, чувствует и отвечает как унитарное целое. Цельность в акте присутствует как качество акта. Такое сердце мы находим разработанным у Аристотеля, который описал его как самую горячую часть тела (493 а 3, 743 b 27, 744 b 29) и центральный источник нашей крови и нашего органического тепла (667 b 17, 665 b 32, 766 b 1). Оно чувствует и реагирует непосредственно, поскольку органы, которые ощущают мир, обращаются к сердцу (781 a 21, 647 a 25ff, 703 b 24, 743 b 26), в особенности вкус (13) и осязание обеспечивают эту непосредственную связь сердца с миром.

Формулировка Аристотеля coeur de lion в его психологии восприятия сравнима с определением Парацельса. Оба полагают, что сердце микрокосма в нашей груди является местом воображаемого, которое воображение связывает с макрокосмическим сердцем мира – солнцем. Животное сердце здесь становится животным солнцем там, в одушевленном мире (14). Мир – это место живых образов, и наши сердца являются органами, которые говорят нам об этом.

Если сердце это место образов, то инфарктное сердце является засоренным сердцем ( farctus – засоренный, забитый, заполненный,

ожиревший), сердцем, забитым продуктами своего воображения. Оно забито (засорено) своими собственными серными богатствами, которые не участвуют в циркуляции. Либо они были ограничены сужениями, и у них не было прохода, либо они рассматривались как буквальные действия в миру (actions-in-the-world), вместо того, чтобы быть воображением сердца, принадлежать к внутренней циркуляции. Этот самый буквализм серы сердца возвращается в самих теориях сердечных болезней, где жир, сужающий циркуляцию (действие в миру, тип А персональности) вновь появляется как объяснение. Эти объяснения свидетельствуют, что нас атакует наш собственный лев в груди, наше сердце наполнено himma, чья «magna flamma» утверждает, что enthymesis никогда не прекращается, что каждое биение сердца терзает нашу жизнь, и излечение возможно только, если начать мыслить сердцем.

С с ы л к и

(4) D.H.Lawrence, Fantasia of the Uncouscions (London: Heinemann, Phoenix, 1961) стр. 33.

(5) Ph. Wolff, Die Gekronten (Stuttgart: Kiett, 1958), стр. 182, отмечено, что геральдический лев всегда один. Только один лев, также как один король.

(6) Цитируется по CW 14: стр. 134-53 прекрасная подборка алхимических высказываний о сере. Юнг отмечает ее связь с Венерой (стр. 139), также Titus Burckhardt (Alchemy. London: Stuart and Watkins, 1967, стр. 140) отмечает ее связь с анимой или космической витальностью вселенной, ощущаемой как жар сердца. В серном «принуждении» («compulsion») и «недостатке свободы» (Юнг, стр. 151-52) находится, как я полагаю, проблема плененного воображения (в смысле Корбена), делающего необходимыми те операции на сердце (отбеливание серы), которые обсуждаются ниже во 2-ой части.

Работы Юнга цитируются по Collected Works of C.G.Jung, Bollingen Series (Princeton: Princeton Univ. Press and London: Routledge & Kegan Paul) = CW;

Memories, Dreams, Reflections, записанные и отредактированные Aniela Jaffe (NY: Vintage Books, 1961) = MDR

(7) John Read, Through Alchemy to Chemistry (London; Bell, 1957), стр. 18

(8) «New Chemical Light» в Hermetic Museum (London: Stuart and Watkins, 1953), II; 154.

(9) Цитируется по: Парацельс, The Hermetic and Alchemical Writings, пер. A.E.Waite (NY: University Books, 1967), I: 127. О некоторых других атрибутах серы – «тучность земли», её «очень сильное действие», «огненная природа», «клей» («gum») и «тотальная дымчатость» см. Libellus de Alchimia (приписывается Albertus Magnus), пер. Virginia Heins (Berkeley: University of California Press, 1958), стр. 22

(10) Я заимствовал эту мысль из Wolfgang Giegerich, “Der Sprung nuch dem Wurt – Uber das Einholen der Projektion und den Ursprung der Psychologie”, Gorgo I (1979): 49-71.

(11) Ceра, согласно Парацельсу (I:245), «создает тело, субстанцию и строение» для воображения алхимии. «Тело, которое соответствует тому, что взято у серы». «Тело, конечно, имеет много значений, зависящих от алхимика и контекста операций, но здесь я беру тело, подразумевая soma в древнегреческом смысле, как то, что мы называем теперь «физической персоной» (Hirzel, ссылка 27 ниже)

(12) CW 14: стр.151.

(13) Сера ответственна на «вкусы и запахи металлов» Albertus Magnus, Book of Minerals, пер.Dorothy Wyckoff (Oxford: Clarendon, 1967),стр. 194-95.

(14) Цитируется по Allen G.Debus, The English Paracelsians (London: Oldbourne, 1965), стр. 113-16 о солнце Флуда (Fludd) как «сердце неба» и сердце, как солнце тела, соединенных посредством «воздуха», и о циркуляции обоих в макрокосме и микрокосме крови.