Джеймс Хиллман
О Паранойе
Часть 1
Начну с двух утверждений, высказанных авторитетными в сфере религии авторами, чтобы рассмотреть тему моего исследования, «паранойя», в более широком контексте этой конференции, в соотнесении со Скрытым. Хочу сразу заметить, что в данной лекции психологию невозможно полностью отделить от религии, религии как системы отношений с божественным началом и с обществом, то есть, психология должна принимать во внимание и теологию, и политику.
Первое высказывание принадлежит психологу Вильяму Джеймсу:
«Религиозную жизнь человека в самых широких и общих выражениях можно определить как веру в существование невидимого порядка вещей и в то, что наше высшее благо состоит в гармоническом приспособлении к нему нашего существа. Эта вера и внутренняя жизнь в гармонии с ней образуют то, что можно назвать религиозным состоянием души».[1]
Второе высказывание взято из большого теологического словаря Киттеля, начало статьи «Откровение»:
«Любая религия, так или иначе, связана с манифестацией божества. Это заключается в устранении сокрытия. Не может быть прямого доступа к божеству… божество сокрыто. Даже первобытный человек знает б этом. С другой стороны, не могло быть никаких сделок, не говоря уже об общении, с Богом, который оставался постоянно скрытым. В широком смысле, любая религия зависит от откровения… оно является частью природы божества, чтобы божество могло проявиться. Что действительно имеет значение, это правильный метод…»[2]
«Что действительно имеет значение, так это правильный метод». Важно не откровение как таковое, но правильное откровение, или, словами Джемса, «гармоническое приспособление нашего существа» к невидимому порядку.
Определения правильного откровения относятся к богословию, в то время как определения неправильного, ложного или обманного откровения относятся к патопсихологии и её категории паранойи (используемый мной в дальнейшем термин объединяет понятия параноидный, параноидальный, параноидоподобный и т.д.). В частности, именно в данном стиле поведения и типе характера можно найти искренние попытки соединиться с невидимым порядком. Жизнь в соответствии с откровением – как следует из двух авторитетных вступительных утверждений – имеет право называться религиозной. И все же, паранойя – это глубокое, тяжелое, часто губительное, хроническое психическое расстройство. Хотя вначале мы сфокусируем внимание на неправильном или параноидальном методе откровения, нашей целью является большее; поскольку есть предположение, что, исследуя то, что неправильно или бредово, можно получить представление о правильном или откровении. Надеемся, это поможет выяснить, почему дискурс правильного и неправильного настолько важен в контексте, как паранойи, так и откровения.
Психиатрия и Паранойя
Паранойя: психическое расстройство, помешательство, делирий, безумие. «Para» + «Noia»: около-мышление, мышление, которое выключилось, ошиблось, сбилось с дороги, сошло с рельс, от-влеклось. Согласно Эсхилу (Семеро против Фив, 756), именно паранойя свела Иокасту и Эдипа. Согласно Еврипиду (Орестея, 822), убийство, совершенное Клитемнестрой, было параноидальным. В платоновском «Теэтете» (195а), где идёт дискуссия о правильном мышлении, слово «паранойя» используется относительно человека, который постоянно видит, слышит и думает невпопад, помещает вещи не на те места. Плотин (VI, 8, r3: 4) понимает paranoetheon как отход от строгой логичности мышления к его ослаблению.
Несмотря на то, что термин получил дальнейшее применение в Корпусе Гиппократа (где паранойю описывают наряду со многими подобными терминами — parakruein, paraphron, paraphrosine и т. д.), его снова стали употреблять в общепринятом значении, поскольку современная психиатрия развивается в частности благодаря Фогелю, Хайнроту, Сандеру, Вестфалю, Калбауму и, наконец, Крепелину. Вместе с тем возникают споры о структуре паранойи, её происхождении, характере развития, лечении и, особенно у Ясперса, о её истинной природе. Ибо, если бы можно было установить сущностное определение паранойи, мы бы действительно смогли дать определение истинному безумию и помочь поврежденному рассудку. И паранойя продолжает завлекать важные умы в свои сети: Жака Лакана, чья медицинская диссертация посвящена паранойе; Элиаса Канетти, который завершил свою работу «Толпы и Власть» главой «Господство и Паранойя».
Среди большого разнообразия клинических картин, тех будоражащих образов, что составляют историю медицинской психологии, паранойю выделяют в качестве единственного синдрома, который не ограничивается физиологией[3]. В то время, как причины мании и меланхолии, шизофрении и даже патологических расстройств личности в органических основах биогенетики или биохимии, паранойя остается, независимо от определяющей ее школы, по-настоящему психическим, ноэтическим синдромом, расстройством ума (nous)[4]. Поскольку паранойя подтверждает подлинную возможность Разума обезуметь, а также само по себе существование душевной болезни (Geisteskrankheit), паранойя подтверждает автономию и несомненную черствость души (Geist), это тема, подходящая для Эраноса.
Такие вопросы психиатрии, как возникновение паранойи, её основная структура, характер протекания и возможное лечение, находятся не только в медицинской плоскости, но и в топосе философского реализма (в средневековом понимании), которого мы тоже будем придерживаться в этой статье, даже при рассмотрении отдельных случаев. Предположим, что существует референт к термину, что термин имеет полноценную реальность, что можно анализировать состояния ума отдельно от индивидуальных умов, что универсальное охватывает и предоставляет информацию о частном.
Независимо от того, определяется ли он французкоязычной психиатрией, как monomanie, folie raisonnante или délire chronique, или немецкой, как primäre Verücktheit, определяющей характеристикой паранойи является наличие бреда (Wahnideen). «Бред», пишет Нил Миклем, «является психической сущностью психоза. Паранойя представляет бредовое расстройство максимально непосредственно и открыто …»[5] Итак, паранойя действительно является парадигматическим психическим расстройством. Бред может быть связан с чувством преследования (за мной наблюдают, меня преследуют, надо мной насмехаются); ревности (моя жена посылает сигналы мужчинам за моей спиной); наличия знаков — ипохондрических, эротических или раздражающих — (другие являются причиной того, что происходит со мной); и, в-четвертых, бред величия или мегаломания (я избранный, имею высокое происхождение или переживу грядущую катастрофу). Независимо от того, насколько необычным является бред, и как долго или крепко он держится, нужно помнить о чём твердят все учебники, что «как правило, поведение, эмоции и интеллект больных, так страдающих хорошо сохраняются, так что, если же их предпосылки были верны их общее отношение и разговор могут протекать практически нормально»[6]. «Общее поведение, разговор и … реакции остаются без изменений …»[7] «Нарушения повседневных функций редки. Интеллектуальные и профессиональные функции обычно сохраняются, даже при хроническом расстройстве».[8]
Классическая психиатрия наиболее просто определяет бред как ложное убеждение. Обычное ложное убеждение неверно, но параноидальный бред неисправим; он не поддаётся убеждениям, апеллирующим к чувствам, логике и доказательствам ощущений.
Например, эта классическая психиатрическая история: человек считает, что он мертв. Он говорит своей семье: «Я мертв». Семья отправляет его к специалисту. Мужчина и врач сразу начинают спорить. Доктор апеллирует к его чувствам, связанным, с жизнью и семьей. Затем врач убеждает его, показывая явное противоречие в утверждении: «Я мертв», ведь мертвые люди не могут сказать, что они мертвы, потому что это и подтверждает, что они мертвы. Наконец, врач прибегает к доказательству с помощью ощущений. Он спрашивает человека: «У мертвых идёт кровь?» «Конечно, нет», — говорит пациент, пренебрежительно реагируя на медицинские доводы, — «все знают, что у мертвых не может идти кровь». При этом доктор внезапно прокалывает палец человека. Пациент и доктор смотрят на каплю крови. «Ну, знаешь, Док, — говорит мужчина, — у мертвых идёт кровь!»
Неисправимо. Ощущения и убеждения скорее поддерживают, чем противоречат тому, что он мертв. Чувство, разумный довод и факт вносят свой вклад в объяснение, систематизированную защиту первичного опыта, который является состоянием ума, ноэтической реальностью, в которой пациент зафиксирован и которая придает смысл всем другим событиям. «Окружающая среда предлагает мир новых значений. Все мышление — это размышление о значениях … Существует непосредственное, навязчивое знание смысла, и именно это само по себе является бредовым опытом».[9] Паранойяд – это расстройство смысла.
И теперь возникает вопрос: можем ли мы отличить бред – это «непосредственное навязчивое знание», этот «момент фиксации», когда «осознание смысла и таким образом реальности становится бредовым»[10] от откровения, как оно определено Ричардом Нибуром: «… это понятное событие, которое делает все другие события понятными ».[11]
Теперь мы рассмотрим три случая с прицелом на то, чтобы отличить иллюзию от откровения.
Три случая
Наш первый случай касается Антона Бойзена, протестантского священника, автора многих работ по психиатрии, пастырской психологии и религии, который в 1960 году опубликовал описание своего расстройства, которое случилось с ним сорок лет назад[12]. В своем «Предисловии» Бойзен пишет: «Я предлагаю это в качестве примера по-настоящему религиозного опыта, который одновременно являлся самым глубоким и настоящим безумием».
В возрасте сорока четырех лет, прежде чем впервые начать службу в Церкви, он уединился для изучения своего религиозного опыта, чтобы сформулировать Символ Веры (стр. 78). Когда он писал Символ, как он отмечает позже, на третьем абзаце у него случился «переход в аномальное состояние» (стр. 81) Он точно указывает момент: «Внезапно в моей голове с необычайной мощностью возникла эта идея» (стр. 81), «что слабые и несовершенные должны быть готовы отдать свои жизни, несовершенные совершенным, а слабые сильным … семья должна состоять из четырех членов, а не двух, из сильных и совершенных и ангелов-хранителей … » (стр. 8o). «Наряду с этим возникла любопытная схема, которую я записал механически и продолжал повторять, как бы заучивая урок» (стр. 81): Четверичная схема из слабых и сильных, совершенных и несовершенных (стр. 82, 88). «Эффект был потрясающим, и я чувствовал, словно попал в иной мир» (стр. 82).
«Тогда всё начало крутиться. Казалось, мир подходил к концу … Произошло какое-то изменение. Только несколько маленьких атомов, которые мы называем «людьми», должны были быть спасены. Я должен был быть одним из них. Я мог бы, однако, помочь другим» (стр. 83).
Через три дня Бойзен был доставлен в Бостонскую психиатрическую больницу, и оставался под постоянным наблюдением врачей в течение пятнадцати месяцев, временами он был буйным – пел, кричал и бил по стеклу (стр. 87, 94). Он говорил, что умерев, может родиться снова (стр. 107); неоднократно он бился головой о кирпичную стену (стр. 106) и пытался утопиться в ванной комнате, где он провел много дней без сна на полу. В первом письме вместе со своим Символом Веры Бойзен пишет: «мотив, который поддерживал меня на протяжении всего, что со мной происходило, – это убеждение, что я действительно действовал в соответствии с божественной волей» (стр. 85). Он был одержим «идеей о надвигающейся мировой катастрофе и … семье из четырех членов», которая представляла собой циркулирующую четвертичную диаграмму, стремящуюся к центру» (стр. 88). Семья из четырех членов стала бы средством предотвращения сифилитической инфекции (стр. 119). В этот период интенсивного бредового мышления «казалось, что мир был весь во внимании, и слова, которые я говорил, станут причиной моей гибели» (стр. 86). Ему «удалось подняться на солнце» (стр. 95) и он настойчиво занимался луной (стр. 100), где он временами обнаруживал себя и «где все интересы были откровенно и открыто связаны с … размножением и сексом … при пришествии на Луну пол, скорее всего, изменяется, и … врачи пытаются определить, мужчина вы или женщина. «Его не признали ни тем, ни другим» (стр.94), хотя он считал, что пожертвовать означает «стать женщиной» (стр. 89), и что он был женщиной Магдалиной и «сошел с ума, чтобы жениться» (стр. 89). В дальнейшем он поверил, что «должен опуститься на низший уровень» и часто лежал голым в разных позах на полу (стр. 120), побуждая санитаров жестоко избивать его (стр. 100).
Бойзен постоянно размышлял, часто о планах победы над врагами, что требовало «постоянной бдительности» (стр. 120). Докторам нельзя было доверять. «Все имело какой-то более глубокий смысл. Пациенты … санитары и врачи. Разные виды пищи что-то обозначали… и всегда было трудно понять, что можно есть, а что нельзя» (стр. 120). Он был вовлечён в великое космическое событие, «формировались новые миры. Всюду были музыка, ритм и красота» (стр. 89). В верхней комнате рождался маленький ягненок (стр. 90), и в то же время происходило ужасное мировое бедствие – «христианская цивилизация кажется обреченной», (стр. 119) – все это породило «титаническую борьбу, которая всё ещё не была выявлена» и иногда зависела от него одного (стр. 107). Для руководства он наугад открыл Библию (стр. 53-4), и затем, оглядываясь на сорок лет назад, сделал вывод, что «те отрывки из Писания с удивительной прямотой соответствовали самым важным для моего ума вопросам». «В этом было нечто большее, чем совпадение» (стр. 200).
Бойзен выздоровел. Его отчет о выздоровлении, конечно, включает и глубокое проникновение в сущность расстройства. В данном случае я имею в виду сдвиг или художественный приём внутри самого откровения, из-за чего одна и та же идея обретает другой смысл. Этот сдвиг – именно то, что мы ищем, поскольку оно будет ни чем иным, как средством для разграничения правильного или религиозного и неправильного или психопатологического метода откровения.
Бредовые идеи убедили Бойзена, что «палата психиатрической больницы была местом встречи между этим миром и потусторонним» (стр. 119), и что он разбил стену между медициной и религией» (стр. 91, 119). Он считал, что выздоровление происходит не из-за восстановления стены, которая препятствует галлюцинациям, а в результате «преданного терпеливого проживания самой галлюцинации» (стр. 101), благодаря «целебным силам религии, которые в значительной степени отвечали за болезненное состояние» (стр. 99). Содержание таких перечисленных им бредовых идей (стр. 204-05), как идея повторного рождения, самопожертвования, смерти и всемирной катастрофы, мистической идентификации с космосом и особой миссии является подлинно религиозным, и как таковое является источником параноидального состояния и выздоровления от него. В своей жизни Бойзен установил лазейку в стене между медициной и религией, добросовестно следуя своему бреду, который также был его призванием.
Из отзыва Бойзена мы можем установить три фактора, которые сделали его откровение неправильным (Киттель), сделали негармоничным его единение со скрытым порядком (Джеймс). Во-первых, он говорит: «Я зашел слишком далеко и попытался обобщить свой собственный опыт» (стр. 104-05). Во-вторых, «фундаментальной ошибкой было предположение, что идея была авторитетной из-за того, каким образом она появилась» (стр. 98). «Они нахлынули на меня с таким натиском» (стр. 99). В-третьих, эти идеи «становились авторитетными из-за того, что они абсолютно отличались от всего, о чем я думал или слышал раньше» (стр. 99).
Короче говоря, я могу сделать вывод из работы Бойзена, что откровение возникает в палате психиатрической больницы, после того, как его универсализируют, приходит в порыве энтузиазма и раскрывается, как нечто совершенно иное и новое. Он приписывает эти заблуждения самому себе – обычная mea culpa несовершенного человека[13]. Но, если откровение происходит именно так, то зачем обвинять только реципиента? Не могла ли причина быть также и в самой природе откровения?
Когда параноидальный бред религиозен по содержанию и стилю, религия предлагает ему убежище. Бог хаотично посылает и забирает его; но болезнь не устраняет Бога, если мы верны, как говорит Бойзен, самому бреду. Выздоровление означает восстановление божественного из беспорядка, потому что его содержание абсолютно религиозно. Этот бред может, после проведения анализа, оказаться психогенными; феноменологически, тем не менее, он являются теогенными, происходящим от Бога. Он не просто ментальный, но и ноэтический. Мы можем приписать его не только невидимой (бессознательной) психодинамике человеческого разума, но и динамике самого невидимого порядка. Рильке не нужно было терять своих ангелов, поскольку психиатрическая палата также является местом эпифании; пережитые там наказания имеют духовное происхождение, заточение также является школой богословия.
Больница как место для познания сокрытого Бога посредством бреда – это главная тема нашего следующего случая.
[1] В. Джемс, «Многообразие религиозного опыта», Москва: издание журнала «Русская мысль», 1910, начало Лекции 3, «Реальность невидимого» http://psylib.org.ua/books/james01/index.htm
[2] Theological Dictionary of the New Testament (G. Kittel, ed.), vol. 3, Grand Rapids: Eerdmans, 1965: Apokalypto; Sacramentum Mundi (Norbert Schiffers, Karl Rahner, Heinrich Fries), «Revelation», vol. 5, Herder & Herder, 1970.
[3] Навязчивые идеи, компульсии и фобии — даже являясь основными в заболевании, обычно считаются малыми, как неврозы, а не большими, как психозы; или они составляют часть клинической картины того или иного из основных психических расстройств.
Об опыте и диагностике параноидальных состояний см.: Dale Alfred Peterson, The Literature of Madness: Autobiographical Writings by Mad People and Mental Patients in England and America from 1436-1975, Stanford Univ. Ph. D. Diss, 1977; Ann Arbor: Univ. Microfilms International; Bert Kaplan (ed.), The Inner World of Mental Illness, N.Y.: Harper & Row, 1964; Morag Coate, Beyond All Reason, London: Constable, 1964; C. G. SCHulz & R.K. Kilgalen, “Treatment of a chronic paranoid patient”, in Case Studies in Schizophrenia, N.Y.: Basic Books, 1969; Werner Liebbrand & Annemarie Wettley, Der Wahnsinn: Geschichte der abendlandischen Psychopathologie, Freiburg: Karl Alber, 1961; Eug. Bleuler, Affektivitat, Suggestibilitat, Paranoia, D. W. Swanson, Ph. J. Bohnert and J.A. Smith, The Paranoid, Boston: Little, Brown, 1970; Nils Retterstol, Prognosis in Paranoid Psychoses, Oslo: Universitetsforlagen, 1970.
[4] В условиях влияния более значительных невидимых структур (nous (разума), мифических или библейских богов или духа, проявленного, как в случаях, описанных ниже), я признаю, что мой метод понимания самой паранойи отражает параноидальный стиль. Такая корреляция метода с темой соответствует принципу архетипического понимания, поскольку я представляю его в Эраносе: similis similibus curantur; например понимание эротического переноса (35-1966), истерических явлений (38-1969), девелопментаризма (40-1971), снов (42-1973) и патопсихологии в целом (43-1974). Чтобы понять клиническую картину, необходимо стать частью этой картины, и это справедливо для теоретического истолкования синдрома, как и для анализа в индивидуальных случаях терапии.
Один и тот же метод применяется к теории и терапии.
[5] Niel Micklem, «The Intolerable Image: The Mythic Background of Psychosis», Spring 1979, Dallas: Spring Publications, 1979, p. 8.
[6] David Henderson & r R. D. Gillespie, A Textbook of Psychiatry (7th ed.), London: Oxford Univ. Press, 1950.
[7] Lawrence C. Kolb, Modern Clinical Psychiatry, Philadelphia: Saunders, 1977, p. 481.o.18r.
[8] Diagnostic and Statistical Manual Disorders, 3rd ed., (DSM III) American Psychiatric Association, 1980, p. 195.
[9] Karl Jaspers, General Psychopathology (transl. by Hoenig & M.W. Hamilton), Chicago: Univ. Chicago Press, 1963, p. 99.
[10] Micklem, op. cit., fin. 5, p. 7.
[11] H. Richard Niebuhr, The Meaning of Revelation (1941), N.Y.: MacMillan, 1960, p. 69.
[12] Anton T. Boisen,Out of the Depth: An Autobiographical Study of Mental Disorder and Religious Experience, N.Y.: Harper, 1960.
[13] Эта привычка обвинять себя, чтобы компенсировать инфляцию откровения, является одним из главных заблуждений в христианских откровениях. Дух, который говорит, является высшим авторитетом, истинным и неоспоримым. См. Карл Ясперс, Философская вера и Откровение, http://www.gumer.info/bogoslov_Buks/Philos/jaspers/: «Откровение происходит из другого источника … никакая человеческая установка не может сказать, чем оно является». (стр. 8) «Мы можем определить откровение как прямое проявление Бога посредством слова, приказа, действия или события … Все это происходит путем объективного вторжения извне» (стр. r7). Эта хрупкость земного сосуда, mea culpa реципиента, является причиной долгой истории «неправильных» откровений: одержимостей, истерий, лжепророчеств и параноидального бреда, который мы рассматриваем здесь. См Кейт Томас, «Религия и упадок магии. Народная религиозность в Англии XVI-XVII вв.», 1997 (1-е изд.- 1971).