Дженет Даллет
Дитя субботы. Встречи с темными богами.
Благодарности
В первую очередь хочу поблагодарить своего мужа, моего ближайшего друга и frater mysticus нашей общей алхимии, который в этой книге носит имя Шон. Он проживал вместе со мной внутренний смысл этой книги, а также многие внешние события, сопровождавшие ее написание. Более того, его преданность своему собственному писательскому труду и любящая поддержка моего стали отцом и матерью этой работы.
Моим вдохновением был Эдвард Эдингер, как аналитик, писатель и как человек. Его верность взглядам Юнга и своим собственным, особенно в том, что касается травмирующей реальности божественного воплощения в человеческой душе, поддержала мою решимость рассказать о моем опыте переживания данного процесса и его темной стороны, преобладающей в том случае, если он остается неосознанным.
Я также очень признательна пациентам, коллегам и друзьям, чьи жизни, наряду с моей, оказались вплетены в ткань этой книги; а также членам Writer's Group, без чьих терпеливых и компетентных замечаний я бы точно не справилась.
Посвящается Лилит и Вотану.
Без их покровительства эта книга не была бы написана.
Я прошу их благословить ее и молюсь, чтобы она послужила их окончательному искуплению.
Каким кошмарным скрипом колыбели
Разбужен мертвый сон тысячелетий,
И что за чудище, дождавшись часа,
Ползет, чтоб вновь родиться в Вифлееме.
Йейтс Уильям Батлер «Второе пришествие»
Мысль, что добро и зло — это находящиеся вне нас духовные силы, и что человек оказался в гуще борьбы между ними, вынести гораздо легче, чем осознание того, что противоположности являются настолько неистребимыми и обязательными условиями всей психической жизни, что жизнь уже сама по себе является виной.
К. Юнг «Mysterium Coniunctionis»
Бог перестал быть таким, каким его описывает религия, он слился с человеческим бессознательным, иными словами, он воплощается. Наше бессознательное охвачено беспокойством, причина которого Бог, который хочет знать и быть узнанным.
Э. Эдингер «Творение сознания»
Предисловие
Долгое время мне был очень близок блейковский "тигр, тигр, жгучий страх" и его загадочный вопрос: "тот же ль он тебя создал, кто рожденье агнцу дал?". Тигр, снова и снова преследовавший меня в самых моих ранних повторяющихся снах, но чьим величием я научилась восхищаться в своем сердце лишь намного позднее.
Этот зверь, бушевавший в нашем доме, преследовал и мою мать, приняв форму постоянного страха сгорающего дотла дома и повторяющейся каждый декабрь фантазии о том, что рожедственская елка непременно должна воспламениться. Я легкомысленно считала, что источник огня и тигра коренится в неосознаваемых эмоциях, кипящих глубоко под поверхностным слоем нашей "ой-какой-приличной" семьи. Но еще на более глубоком уровне, моя мать интуитивно чувствовала, что ее вежливая, воскресная религия способна прорваться в жизнь и породить такого Христа, который сказал: "Кто близок ко мне, тот близок к огню". И хотя моей матери не предназначалось увидеть неопалимую купину, у нее были веские основания остерегаться возможности такой встречи. Ибо самое ужасающее, что может произойти, это оказаться в руках живого Бога.
Из-за огня и тигра эту книгу было очень трудно писать, и у меня не раз возникало искушение забросить это дело. Только начав, я тут же столкнулась с одним тревожным подозрением и, одновременно, с одним неприятным вопросом. Подозрение заключалось в том, что в сегодняшнем мире проблема зла столь сильно переплелась с проблемой воплощения в человеческой душе Бога, что они оказались практически неразличимы. Вопрос же состоял в следующем: есть ли между мной и закоренелым преступником какое-то различие, и если есть, то в чем оно заключается?
Как я говорила, я постепенно пришла к пониманию, что человечность, этическое чутье, способность сдерживать и реально осознавать свою темную сторону, все это может не только предупредить разворачивание в жизни сатанинского аспекта божественности, но, возможно, даже совершить его трансформацию. Я также поняла, что именно моя готовность принести себя в жертву темным импульсам и эмоциям и отличает меня от преступника, который их всего лишь отыгрывает. Юнг неоднократно и с разных сторон описывал это, но я должна была все понять заново на собственном опыте.
Работая над последней главой, я внезапно застопорилась и никак не могла продвинуться дальше. А потом вдруг между мной и моим мужем вспыхнул старый конфликт. Как раз о нем я и писала, все это время радуясь тому, что это уже давно осталось в прошлом. На следующее же утро я проснулась очень злой. Гнев для меня - знакомое чувство, но такой ярости я никогда раньше не испытывала. Космическая. Убийственная. Мне казалось, что моя голова вот-вот взорвется. Было очень неприятно осознавать, что я способна испытывать такие чувства.
Это был ужасный опыт, но без него я бы не испытала инсайт, позволивший мне закончить главу. Что еще добавить? Честно предупреждаю - эту книгу породило множество тигров.
Глава 1
Что за опасный зверь?
Наступающий век будет настолько же отличаться от нашего, насколько мир девятнадцатого столетия отличался от двадцатого, с его атомной физикой и психологией бессознательного. Никогда прежде человечество не было так разорвано на две части, и никогда еще человеку не принадлежала такая сила абсолютного уничтожения. Сила, подобающая богу, оказалась в руках человека.
Юнг, Письма
Помню как однажды в детстве мать взяла меня с собой в похоронное бюро, чтобы взглянуть на тело своей умершей подруги, которую звали Руби Лэмб (англ. ruby - рубин; lamb - ягненок). Я была очень взволнована, поскольку это имя буквально ослепило мой внутренний взор прекрасными образами чего-то красного и белого. Заглянув в гроб, я увидела неподвижно лежащую в нем Руби. Щеки ее были не красными, а белыми как снег, а волосы мягкими и светлыми как шерсть новорожденного ягненка. Волосы у меня на затылке встали дыбом, как у испуганной кошки, я была абсолютно уверена - что-то тут не так. Я совершенно не удивилась бы, если бы Руби вдруг открыла глаза и подмигнула мне. Раздался ужасный плач, и моя смущенная мать увела меня домой.
Это нечто, что я почувствовала в похоронном бюро, стало для меня неким критерием оценки в вопросах, касающихся духовности. В церкви, куда мать водила меня каждое воскресенье, я не испытывала ничего подобного, и в пять лет я перестала посещать воскресную школу. В тот день в школе, мисс Миниш, старая дева тридцати лет с влажными карими глазами и строгим ртом, попросила класс представить себе, что бы мы одели в церковь, если бы жили в провинциальном городке. Весь класс захихикал, а губы мисс Миниш сжались еще плотнее, когда я сказала, что надела бы комбинезон. Тогда учительница спросила другую девочку, которая ответила, что Господь хочет, чтобы мы одевали самую лучшую одежду из той, что у нас имеется, даже если мы живем в захолустье. Я была просто в бешенстве, когда мисс Миниш похвалила ее за правильный ответ. Тому Богу, которого знала я, было совершенно не интересно, какую одежду я ношу, и я заподозрила, что мисс Миниш обманывает нас, преследуя какие-то свои темные цели.
Я подросла, а мой опыт продолжал расходиться с опытом приходских дам, которые, казалось, верили, что сам Господь разделяет их ценности. Когда человек, о котором я заботилась больше, чем о ком-либо еще свете, умер от тромба, не дожив и до пятидесяти, горе породило во мне неизбежный вопрос: если существует Бог или что-то во вселенной, что обладает большей властью, чем я, то почему он позволил умереть такому хорошему человеку таким молодым?
Без какой-либо надежды на ответ, я каждый день злилась на Бога. В приступах злобы, я делала рисунки. Руки будто сами рисовали, без какого-либо сознательного намерения с моей стороны. Однажды я нарисовала часы. Циферблат располагался посередине страницы. На его краю, рядом с двенадцатью часами, была изображена крохотная фигурка падающего в пространство человека. Через всю сцену протянулась гигантская шестипалая рука с длинными зелеными пальцами, похожими на лепестки цветка плотоядного растения. Я уставилась на свой рисунок, и внезапно я совершенно ясно поняла - Богу нет дела до вещей, до которых есть дело мне.
Эта мысль разозлила меня. Я подумала: если Богу все равно, то почему должно быть не все равно мне?
Ответ пришел мгновенно: Если Бога это не заботит, то на мне еще лежит еще большая ответственность. Ведь если не позабочусь я, не позаботится никто.
Я была ошеломлена от сознания того, что мои чувства имели такое большое значение, охватывая столь широкое пространство вещей, что даже присущая человеку способность заботиться о ком-то превышала эту способность Бога. Разумеется, это была ересь.
Это случилось за несколько лет до того, как я прочла автобиографию Юнга, и тот факт, что у него тоже возникали еретические мысли, успокоил меня. Особенно мне нравилось видение, посетившее Юнга в юности, в котором он видел, как экскременты Бога падают на церковь и разрушают ее. Уже позже я наткнулась на прекрасную работу Юнга "Ответ Иову", в которой он выплескивает свой гнев на несправедливость и, да-да, на аморальность Яхве, ветхозаветного Бога, и приходит к шокирующему выводу, что Иов превосходил Яхве по моральным качествам, который так жестоко с ним обошелся. До тех пор, пока Иов не преподал ему урок, Бог просто не мог поступить иначе, не зная, что можно вести себя лучше. Таким образом, Юнг предполагает, что Бог не может развиваться иначе, нежели через конфронтацию с человеческими ценностями. Если он прав, то моя забота действительно имела значение.
* * *
Однажды, ранней весной, ко мне, как к юнгианскому аналитику, обратилась одна пациентка. Она придерживалась идей Нью-Эйджа, в которых нет ничего нового, поскольку корнями они уходят в благородное респектабельное викторианство и однобокое христианство, которое уже две тысячи лет как сваливает все плохое в бессознательное. Такой подход создает иллюзию духовного роста, поощряя при этом подавление и отрицание неприятных событий и эмоций. Фрэнси постоянно улыбалась, но у нее были кошмары. Она не отдавала себя отчета в том, что для реального духовного развития ей необходимо осознать темную сторону себя, мира, и пережить ее. Говоря о своем счастливом детстве и близкой к идеалу нынешней жизни, она и понятия не имела, насколько плохо себя чувствует, зато продолжала говорить и говорить, так быстро, что и сама себя не слышала, и мне не давала возможности прервать себя.
«У меня всегда при себе волшебная палочка» - говорила она, - «Если случается что-то плохое, я взмахиваю ей и думаю о хорошем»
Задаваясь вопросом, о том, с чего она решила, что ей тогда нужна я, я покашляла, чтобы остановить ее и успеть хоть что-то сказать:
«Как насчет зла?»
Фрэнси некоторое время молчала, по ее лицу пробежала тень, но тут же вернулась улыбка. А потом, тоном читающего наизусть молитву ребенка, сказала: «Я не верю во зло. Зло, это лишь отсутствие добра».
Этого было достаточно. Пожалуй, даже слишком. Я улыбнулась в ответ, в тайне надеясь, что она не станет записываться на вторую встречу. Я сомневалась, что она когда-нибудь сможет впустить меня и позволить увидеть тот тяжелый и темный материал своей жизни и своих снов, сможет говорить о своих чувствах и о тех вещах, которые ее действительно заботят. В оставшееся время я больше не вмешивалась в этот поток слов, из которых Фрэнси соткала в пространстве между нами некое подобие паутины, в которую я должна была попасть, если бы попыталась приблизиться. У меня стали слипаться глаза и я не могла сфокусироваться на том, что она говорит. Вместо этого, голос в моей голове снова задал вопрос: Так как насчет зла? И вдруг я вспомнила, как неделю назад, переправляясь по пути домой на пароме через залив Пэйджел Саунд, я кое-что увидела. Кое-что, что до сих пор не могу забыть.
Сначала я подумала, что это какое-то большое черное здание на горизонте, но мы были слишком далеко от берега. Приглядевшись, я увидела, что оно движется в нашу сторону. Быстро. Я стояла одна у перил, глядя поверх площадки для автомобилей, но потом и другие люди, вышедшие из зала, присоединились ко мне, вглядываясь и вытягивая шеи. Какой-то ребенок заплакал на руках у матери, а какой-то старик стал кричать, пытаясь перекрикивать ветер, и показывать своей трубкой на ту штуку, которая должна была столкнуться с нами, если бы мы остались на том же курсе. К тому времени, когда мы замедлили ход и стали поворачивать, на палубе уже было битком народу. Тут, наконец, я поняла, что я увидела. В моем уме загорелись слова:
Ядерная подлодка. Трезубец. (англ. Trident — баллистическая ракета, размещаемая на подводных лодках)
Малыш перестал плакать. Во внезапно повисшей тишине, мимо нас, подобно темному, едва видимому телу какого-то древнего чудовища, пожирающего дневной свет, чернее, чем самое черное, что я могла себе представить, скользила боевая рубка, которую я и приняла по ошибке за здание. Все молчали. Через сотню футов позади проплыл плавник этого создания, меньше акульего, похожий на вертикально поднятое жало гигантского скорпиона. Кто-то вздохнул, положив конец неестественной тишине. Снова заплакал ребенок. Толпа медленно разбредалась, а я все продолжала созерцать эту гротескную эпифанию, пока она не растворилась вдалеке.
«Хотел бы я на это взглянуть» - сказал Шон, мой жених, когда я позже ему все рассказала. Он прочел об этой лодке больше, чем я могла себе представить. Он рассказал, что она может проплыть вокруг света, а потом еще два или три раза, не сбавляя хода и ни разу не всплывая на поверхность. Еще он сказал, что она несет на себе двадцать четыре ракеты, с восемью-десятью боеголовками в каждой.
«Ты знаешь, что каждая из этих ракет в пять раз превышает мощность бомбы, сброшенной на Хиросиму?»
Я этого не знала. Глядя в пол и поджав губы, я попыталась сосчитать. Тысяча Хиросим. В пятнадцать раз больше, чем убитых в фашистской Германии евреев. Затаившаяся под водой черная тень, готовая уничтожить девяносто миллионов человек.
Слово «зло» (evil) происходит от индо-европейского корня upo, одно из значений которого «переходить границы дозволенного». От корня upo также происходят «под» (under), «из-под» (up from under) и «над» (over). Интересно, что к этому корню относятся порой противоположные по значению группы слов. Некоторые из них, такие как «наверху» или «выше», подразумевает некое превосходство, в то время как, например, приставка под- (sub-) и слова «слуга» (valet) и «вассал» (vassal) подразумевают подчиненное положение. Уловка подразумевает секретность, но подслушивать и открывать, напротив, секретность разоблачают. Однокоренные слову «зло», слова opal и Upanishad, происходят от санкритского корня, означающего «вблизи». Таким образом, само происхождение этого слова как бы намекает нам, что зло где-то поблизости, возможно, даже ближе, чем мы думаем. Оно обитает в потаенных уголках, готовое выскочить в тот момент, когда тайное становится явным. Каждый раз, когда активизируется архетип власти, неважно, идет ли речь о властвовании над кем-то или о подчинении, на свет выход скрытый доселе вопрос зла. Зло однобоко. По какому бы пути оно не пошло, оно всегда далеко заходит.
Сейчас модно говорить о том, что технологии зашли слишком далеко. Мы считаем, что человеческая этика не поспевает за техническими возможностями, и возлагаем вину за это на сами машины. В "Всемирном обозрении" была опубликована характерная для такого взгляда статья. В ней говорилось, что компьютеры - соблазняющие льстецы, помешанные на скорости, вводящие писателей в заблуждение. Автор статьи предположил, что компьютеры - это демоны. Давая писателю возможность обойти стороной нудный и болезненный процесс редактуры, они ответственны за выхолащивание писательского стиля.
Не требуется большого ума, чтобы понять, что это именно человек, а не компьютеры, спешат по жизни, скользя лишь по поверхности вещей. У людей есть способность, которой нет у компьютеров, способность остановиться и подумать о себе и о том, что они делают. Они могли бы этим воспользоваться, если бы хотели. Это не механический, а этический выбор. Лень, поверхностность, неспособность к рефлексии, спешка и падкость на лесть - все это качества плохого писателя, но не машины. Порой, спроецировав своих внутренних демонов на компьютер, я ругалась на моего механического помощника, когда он виртуально шлепал меня по руке со словами «неправильная команда или имя файла», если я не могла выполнить его жесткие требования, но я отдавала себе в этом отчет. Стоило мне взять на себя ответственность, как машина стала лишь средством, помогающим в работе.
Когда я впервые стала размышлять об этих вопросах, мне приснился сон:
«Я живу в доме на вершине холма, через который проходит оживленная городская улица. На дороге припаркована моя машина. Дождавшись момента, когда никого нет рядом, я снимаю машину с тормоза и легонько подталкиваю ее вниз с холма. Потом я ухожу обратно в дом.
Я жду, когда из полиции сообщат о происшествии, проходит пол дня, но ничего не происходит. Меня охватывает беспокойство, и я выхожу, чтобы разведать обстановку. Я прохожу несколько кварталов и, наконец, вижу свою машину. Она перевернулась и похожа на мертвое животное, вытянувшее вверх свои лапы. Ее крыша расплющилась, а на боку видна огромная вмятина, похожая не звезду из ломаных линий. Сразу ясно, что это след от столкновения, и я начинаю осознавать, что кто-то мог пострадать. Может быть, кого-то убило? Я представляю, как ко мне приходят полицейские и говорят, что мой автомобиль взбесился и, вырвавшись на свободу, убил двоих людей. Затем я представляю, как всю оставшуюся жизнь я проживаю с мыслью о том, что я убила двух человек. Я раздавлена горем. Это просто невыносимо.»
Помимо скрытого личного значения, данный сон раскрывает некоторые важные аспекты во взаимоотношениях технологии со злом. Можно наивно думать, что моя машина сама все это натворила, но в действительности вся вина за произошедшее лежит целиком на мне. Если бы я осталась в водительском кресле, взяв на себя всю ответственность за машину, ничего плохого бы не случилось. Но с другой стороны, у этого есть неприятные побочные эффекты. Ведь я могу причинить кому-нибудь вред, или даже убить, бессознательно, даже если никто не сможет доказать мою виновность. Я, конечно, могла бы сказать, что события во сне не могли бы произойти, если бы люди не изобрели автомобили, но это так инфантильно. Технологии существуют. Что сделано, то сделано. Пришло время повзрослеть и принять на себя ответственность за свое творение.
Трезубец, говорится в «Словаре Американского Наследия», это «длинные, трех-зубчатые вилы или оружие; наиболее известен как атрибут древнегреческого бога океана, Нептуна или Посейдона».
На языке символов, море - это образ духовной/психологической матрицы человека, это бульон, из которого рождается всякое индивидуальное сознание. Юнг называет этот «бульон» коллективным бессознательным. Посейдон был раздражительным, жестоким и неуравновешенным источником землетрясений и штормов. Несмотря на это, эту деструктивность уравновешивало его огромная плодовитость и творческая мощь.
Светлая христианская троица - отец, сын и святой дух — уравновешивается ее трех-зубчатым отражением, находящимся в бессознательном. Темная троица состоит из душевных качеств, подавление которых сделало возможным развитие патриархальности, достигшей своего пика в христианстве. Сатана, вытесненный брат Христа, является лишь одним аспектом темного Бога. Второй зубец отвергнутой троицы составляют качества Великой Богини, в то время как материальный мир природы и тела составляют третий. Таким образом, в современной душе зло, женственность и природа имеют склонность переплетаться, запутываться друг в друге.
Юнг полагал, что духовной задачей эры Водолея должно стать объединение противоположностей, света и тьмы, добра и зла, а это требует совершенно другого к ним отношения, нежели было у Фрэнси. Он пишет:
«Тогда дело будет уже не в том, чтобы не признавать зла, потому что оно - просто privatio boni, тогда придется признать его реальное существование. Однако решать эту проблему - не философии, не политической экономии, не политике, не мировым религиям, но лишь отдельному человеку, а это то же, что решать ее, отправляясь от изначального переживания живого Духа».
Феминистское и экологическое движение уже положило начало разделению двух зубцов бессознательной троицы. Теперь мы должны стать более сознательны в отношении зла, его реальности и того места, которое оно занимает. Идентификация с добром, светом, правдой и красотой, либо отрицание того, что обитает в поруганной тьме, не могут более считаться адекватной позицией.
Мы, американцы, создали Трезубец. Не какие-то Они, не безличные правительственные службы, но Мы. Я, моя семья, друзья и все остальные жители этой страны. По нашим с Шоном подсчетам, каждый мужчина, женщина, каждый ребенок в Соединенных Штатах несет ответственность за четыре с половиной кубических дюйма этой подлодки. В общей сложности, это 18 тысяч 700 тонн психо-ядерной энергии, состоящей из деструктивности, ненависти и ярости 230 миллионов человек, тех качеств, существование которых не признается, вытесняется и отрицается.
Что произойдет, если каждый заберет обратно принадлежащие ему четыре с половиной кубических дюйма? Что случится, если мы возьмем на себя ответственность за те свои качества, которые сами в себе презираем, вместо того, чтобы ненавидеть их в других людях, проецировать на компьютеры или на Трезубец? Что будет, если мы перестанем бояться быть неравнодушными?