Эдвард Эдингер
Душа в античности
Глава 11
Плотин
Плотин (Plotinus) жил с 204 по 270 г. н.э., 200 лет спустя после Филона и почти 600 лет после Платона, кого Плотин считал своим учителем. Плотин – отец нео-платонизма, главной школы поздней греческой философии. И хотя он скромно подчеркивал, что просто цитирует то, что уже есть у Платона, считается, что он внеc значительный вклад и дополнения в доктрину Платона. Он систематизировал и рационально разъяснил ее, и перенес ее на человеческий опыт, чего у Платона не было.
Его работы дошли до нас благодаря его студенту Порфирию (Porphyry), который редактировал его записи, придав им форму возможного для восприятия материала. Порфирий также предварил его работы, названные шестью Эннеадами, биографией Плотина. Согласно Порфирию, Плотин родился и вырос в Александрии. В возрасте двадцати семи лет он влюбился в философию как в свое призвание. Он обучался философии более 11 лет у александрийского учителя Аммония Саккаса (Ammonius Saccus). В 40 лет он переехал из Александрии в Рим, где и провел остаток своей жизни. Порфирий пишет:
Многие мужчины и женщины из числа самых знатных [в Риме] перед смертью приносили к нему своих детей, как мальчиков, так и девочек, доверяя их и все свое имущество его опеке, словно был он свят и божествен. Поэтому дом его полон был подростков и девиц...
Он терпеливо принимал отчеты от управителей детским имуществом и следил за их аккуратностью: пока дети не доросли до философии, говорил он, нужно, чтобы имущество их и доходы были при них целыми и неприкосновенными. (145)
Это дает нам представление о личной жизни Плотина. Может сложиться впечатление, что он не уделял большого внимания материальным вопросам, но точно можно сказать, что он был человеком большой доброты и что в своей жизненной деятельности он относился в уважением к вопросам материи. Порфирий также говорит, что у Плотина никогда не было врагов.
Однажды египетский жрец вызывал «главенствующего духа» Плотина. Вызывая духа, жрец воскликнул: «Счастлив ты! Хранитель твой — бог, а не демон низшей породы!» (146), указывая на его великодушие в изначальном смысле этого слова, его megalothymia, величие его души.
Основная система Плотина – это великолепная философская фантазия об устройстве Вселенной. Он несомненно был человеком с экстраординарным воображением и интуицией. Как будто его дар интуиции позволил ему разглядеть основную структуру психэ, и затем увидеть это во Вселенной. И так как, говорит Юнг, в те дни не было эпистемиологической критики, эта развернутая фантазия позволяет нам увидеть то, как психэ описывает свою структуру и природу, что делает этот материал актуальным для нашего времени.
Плотин представлял Вселенную как четверичную структуру, хотя он не уделял слишком много внимания вопросу о том, что на самом деле это была тройственная структура, оставляя второстепенные ремарки по этому вопросу. В начале есть hen, или то, что называется Единое - источник, из которого все происходит, или исходит, или рождается. Следующим идет nous, божественный разум, или, как это называли в более ранней терминологии, kosmos noetos, умопостигаемый мир. Ниже уровнем идет психэ, душа, которая состоит из двух частей: высший аспект души, ориентированный на то, что над ней – nous, и низший аспект, который проникает в природу и материю. И, наконец, в низу этой структуры, хотя Плотин уделяет этому очень немного внимания, находится hyle, или материя, которая соотносится с kosmos aisthetos (в более ранней терминологии), означающим чувственный мир.
При широком рассмотрении это похоже на структуру психэ, представленную Юнгом, если помнить, что в процессе анализа психэ открывает саму себя в движении снизу вверх, нежели чем сверху вниз, как это указано у Плотина. В анализе процесс начинается с эго, эквивалентному уровню материи, и затем движется в сторону Самости. Сначала движение идет через тень, дубль эго, и потом переходит к первой автономной сущности, фигуре души – аниме или анимусу, которые обеспечивают связь с архетипической психэ или коллективным бессознательным.
Как говорил Юнг, подчеркивая важность эго:
Материя представляет конкретность замысла Бога, и, следовательно, является тем, что делает возможным индивидуацию со всеми своими последствиями. (147)
Материя символически эквивалентна эго, и акцент на этом показывает большое различие между юнгианской психологией и поздними греческими философами, которые склонялись в одностороннему духовному sublimatio.
Классический ученый А.Х.Армстронг (A.H.Armstrong) делает особенно ценные замечания по Плотину:
Философия Плотина – пример упорядоченной структуры реальности жизни, которая всегда происходит из трансцендентной Первопричины, Единого или Блага, и проходит в ненарушаемом порядке стадии от Божественного Интеллекта и Форм и затем через Душу с ее различными уровнями опыта и деятельности к самым последним и низшим реалиям, формам тела: и это также показывает путь, по которому человеческая душа... может получать опыт и быть деятельной на каждом уровне бытия, и получить возможность восходить с помощью постепенного очищения и упрощения к соединению с Благом, которое только и есть то, что может удовлетворить душу. Есть два типа движения во Вселенной Плотина: одно – от единства к постоянно увеличивающемуся разнообразию и другое – возврат к единству и объединению. (148)
Армстронг продолжает обсуждение Единого. (Здесь нам необходимо помнить, что это будет простоватое описание природы Самости, так как Самость к тому времени не была еще открыта.) Единый также называется Благом, что обозначает тенденцию к sublimatio, потому что в этой терминологии оно как «Благо» лишено своей противоположности, хотя в остальном оно обладает противоположностью:
Плотин настаивает, что... благо лежит за бытием, для бытия есть всегда то, что является чем-то, что имеет определенные границы и характеристики... а Единое – это не вещь, и не сумма определенных реальных существовований... [Это абсолютное бытие, содержащее все определенные реальности в своей архетипической форме, но до их практического воплощения, потому что воплощение происходит в nous.] И снова Плотин настаивает, что Единое не думает, потому что мысль для него всегда подразумевает определенную дуальность, разделение между мыслью и объектом осмысления. Это то, что он исключал, когда говорил о Едином... [Итак, думание происходит в nous, но в Едином этого не случается] (149)
Это очень похоже на описание Юнга парадоксального Богообраза как выражения Самости, в преддверии сознания. Сознание разделяет субъект и объект. Не может быть актуального мыслительного процесса до тех пор, пока не будет мыслителя и осмысляемого. Происходит сознательное различение, и оно происходит на уровне материи, эго. Это делает материю крайне важной, так как она конкретизирует и делает видимой реальность скрытого замысла Бога.
Армстронг продолжает, описывая nous умопостигаемого мира:
Из Единого происходит первая производная реальность, Nous, Божественный Разум, который также и Мир Форм и Идей, совокупность истинного бытия в платоническом смысле… Путь, которым Nous происходит из Единого... достаточно неопределенно и расплывчато описано как эманация. (150)
Плотин часто использовал метафору солнца, испускающего свет. Мысль об этом как об излучающем феномене соотносится с тем, что в юнгианских терминах понимается как коллективное бессознательное или архетипическая психэ, чьими составляющими являются архетипы. Они – видимые и детальные проявления Самости, которая в своей чистой форме имеет общую нуминозность. Эта нуминозность передается в архетипы, и при столкновении с архетипом человек переживает это как Самость, сияющую сквозь них. Это единство мысли и формы в одной описанной Армстронгом реальности представляет природу nous.
Армстронг комментирует далее, что средние платонисты «уже знали, что Формы [платонические Формы] были “мыслями Бога” (151), поэтому эта идея, возникшая у Фомы Аквинского, уже была у Плотина:
Но Плотин идет много дальше этого... [так как nous или божественный разум] больше не структура, логически или математически осмысляемая, статических универсальных норм, а живая общность взаимопроникающих сущностей, которые являются одновременно Формами и мыслями, все «бодрствующее и живое», в котором каждая часть думает и потому в прямом смысле целостное. (152)
Это точное описание архетипической психэ, с которой сталкиваешься в юнгианском анализе. Платонический образ был статичным. Платон не думал о формах, eide, как об органических сущностях со своими собственными целями, своей энергией и направлением. Он думал о них как о статических абстракциях; это было более интеллектуальным восприятием, тогда как у Плотина развита идея живого опыта. У него была очень богатая внутрення жизнь, о которой можно догадаться по его работам. Это то, за что его называли «отцом мистиков».
Армстронг пишет о терминах психэ и душа:
Душа... это великий посредник между мирами интеллекта и чувств [т.е. материи]… Она происходит из Nous и в него возвращается... Плотин колеблется с ответом на вопрос... происходит ли [душа] из [мира nous, чтобы придать] форму и является ли материальная вселенная падением, актом незаконного своеволия и самонадеянности, или это благая и необходимая часть вселенского порядка. [Касательно этой низшей вселенной] Плотин не желал принимать это, [но на самом деле принял] принцип четырех измерений, и у этого есть свое особое имя – Природа. (153)
Эта «природа» соотносится с hyle, материей. Складывается впечатление, что Плотин, без осознавания этого, показывает нам четверичность, хотя и говорит только о троице, и его троичный ход мыслей был настолько определен, что многие христианские теологи переняли его и ассимилировали его в христианскую Троицу.
Плотин обсуждает вопрос как, при “нисходящем процессе”, отдельная душа отчуждается от своего источника:
Когда некоторое время уже длится это бегство от Всего, и душа разделением утверждает себя в отдельности и не взирает [долго] на умопостигаемое, тогда она превращается в часть и индивидуализируется, тогда она становится бессильной. предпринимающей множество дел и обращенной к части; в своей отдельности от Це-лого, душа хватается за какую-нибудь вещь, затем бежит от нее в иной: это обращается для нее тем и ведет к тому, что всякое индивидуальное при любом стечении обстоятельств бывает разбито совокупностью других [индивидуальностей]; оставив Целое, частичная душа управляет своей отдельной частью с огромным трудом; теперь уже душа привязывается и служит внешним вещам, она присутствует и глубоко погружается в отдельную часть. На этом этапе происходит то, что был названо «облинянием крыльев» и возникновение в «оковах тела». (154) (пер.Т.Г.Сидаша)
Эти оковы души - основная тема, с которой можно столкнуться в работе со снами и мифами, например, образ красивой девушки, прикованной к скале. Это образ души, падшей в материю или эго, и потерявшей, как описывает это Плотин, свою связь с источником в Едином. Он продолжает:
Поскольку душа теряет ту нетленность, которой она обладала. пока вместе с целой Душой пеклась о лучшем; ей было во всех отношениях лучше, прежде чем она выступила наружу; она пала, была поймана и окована: она действует чувством, потому что ее новое начало мешает ей действовать умом - это Платон называет «быть погребенным» и «быть в пещере»; но когда душа оборачивается к мышлению, она освобождается от оков и восходит, когда берет из воспоминаний [anamnesis] начало видения истинно сущих. поскольку несмотря ни на что, она имеет нечто возвышающееся [над этим способом своего существования]. (155) (пер.Т.Г.Сидаша)
Плотин пишет об этом, как романист, он настолько прекрасно и ясно это описывает, что его работы выглядят достаточно современно. Например:
Что же погрузило души в забвение Отца, Бога, познания себя и Его, хотя они части, пришедшие Оттуда, и всецело принадлежат Тому? Началом их зол было возникновение, первичная инаковость и стремление быть собой. Поскольку они явно насладились собственным самовластием, поскольку в них возобладали исходящие от них же движения, производящие противоположное [их изначальной жизни], приведшие к величайшему отпадению, постольку они перестали знать и то, что они Оттуда; точно так же и дети, сразу же отторгнутые от родителей и долгое время возраставшие вдали, не знают ни себя, ни родителей. (156) (пер.Т.Г.Сидаша)
Плотин продолжает обсуждать состояние отчуждения, которое также присутствовало в учении гностиков. Эти отчужденные души забывают свою ценность:
Души, живя долгое время без созерцания Бога и без осознания своего к Нему отношения, теряют, забывая о своем происхождении, прирожденное достоинство, прельщаются внешним, считая его более ценным, чем самих себя, отдавая ему уважение, любовь и все лучшие чувства, все более и более порывая связь со всем высшим, божественным, отдаляясь от него и отвращаясь с пренебрежением.
Таким образом, почитая и любя чувственное больше, чем самих себя, души доходят до забвения Бога, ибо, коль скоро душа избирает что-либо предметом своего восхищения и искания, то тем самым она признает это за высшее и лучшее, а себя – за низшее и худшее. Когда же она свыкается с мыслью, что сама она хуже всего того, что подвержено рождению и тлену, что и по достоинству, и по праву на существование она несравненно ниже всего того преходящего, которое чтит и любит, тогда она бывает уже не в состоянии постичь силу и природу Божества.
Поэтому, если кто-либо пожелал бы помочь людям, находящимся в столь плачевном состоянии, то есть постарался бы направить их мысли в противную сторону и довести их до высочайшего, единого и первоначального, тому пришлось бы, во-первых, показать им всю ничтожность тех вещей, которые они так высоко ценят, и, во-вторых, напомнить о происхождении и высоком достоинстве души. Второй пункт должен предшествовать первому, поскольку, будучи разъяснен, он прольет свет и на первый. (157)
Можно описать это двойственное обучение в психологических терминах: демонстрация душе невысокой ценности того, что она почитает в данный момент, соотносится с аналитическими проекциями, а напоминание о том, какова ее природа и самоценность, относится к аналитическому анамнезу, который включает в себя изучение продукции бессознательного, что постепенно открывает и восстанавливает связь эго со своим источником. Это две достаточно явные параллели между философией Плотина и юнгианской психологией.
Эссе Плотина «О красоте», возможно, самая известная из его работ. Это дальнейшее развитие темы отрывка из Симпозиума (Пира) Платона. В этом фрагменте Сократ говорит о природе любви и во время своей речи рассказывает о том, чему его научила Диотима, старая мудрая женщина. Это похоже на сон внутри сна: Платон делает Сократа выразителем своего мнения, а во время этого диалога Сократ делает Диотиму выразителем своего, показывая особую глубину, откуда исходит эта мудрость. В конце этого фрагмента Диотима рассказывает Сократу, как любовь к красивым объектам и людям постепенно превращается в любовь к божественному – как перевести либидо от любви в чувственном мире к любви к Богу. Она говорит:
...Начав с отдельных проявлений прекрасного, надо все время, словно бы по ступенькам, подниматься ради самогó прекрасного вверх – от одного прекрасного тела к двум, от двух – ко всем, а затем от прекрасных тел к прекрасным нравам, а от прекрасных нравов к прекрасным учениям, пока не поднимешься от этих учений к тому, которое и есть учение о самом прекрасном, и не познаешь наконец, что же это – прекрасное. И в созерцании прекрасного самого по себе, дорогой Сократ, – продолжала мантинеянка [т.е. Диотима], – только и может жить человек, его увидевший. Ведь, увидев его, ты не сравнишь его ни со златотканой одеждой, ни с красивыми мальчиками и юношами, при виде которых ты теперь приходишь в восторг, и, как многие другие, кто любуется своими возлюбленными и не отходит от них, согласился бы, если бы это было хоть сколько-нибудь возможно, не есть и не пить, а только непрестанно глядеть на них и быть с ними. Так что же было бы, – спросила она, – если бы кому-нибудь довелось увидеть прекрасное само по себе прозрачным, чистым, беспримесным, не обремененным человеческой плотью, красками и всяким другим бренным вздором, если бы это божественное прекрасное можно было увидеть во всем его единообразии? (158)
Это формула для sublimatio, и она подходит для всех архетипов, а не только архетипу красоты. Это схоже с аналитическим процессом осознавания архетипических паттернов, которые лежат за определенным опытом, определенными симптомами и поглощенностью пациента и образностью снов. Когда сон разговаривает с нами архетипическими образами, надо искать общую форму, архетип, скрывающийся за этим. Бессознательное хочет быть понято в этих образах. Мы следуем этому, потому что цель – это более широкий контекст и перспектива, узнавание общего бессознательного окружения, выраженного в личном опыте. Нахождения этого аспекта sublimatio, конечно, несет облегчение, но это не значит, что личное должно быть отвергнуто. Личное амплифицируется с помощью архетипов. Если следовать sublimatio очень строго, как это делали Платон и Плотин, целью станет совершенство, а не целостность. Для юнгианского анализа sublimatio – один аспект индивидуации, но не ее цель, потому что оно не объединяет противоположности. За sublimatio должно следовать coagulatio.
Очевидно, однако, что идеализация sublimatio, которая началась с Платона и очень заметна у Плотина, является центральной темой христианской эры. Это основной образ, лежащий в основе платонизма, стоицизма и христианства. Как отмечает Юнг, христианские и гностические спасители приходят с небес, нисходят на землю и обучают человечество пути восхождения на небеса, по которому они вернутся. В противоположность этому, у алхимического спасителя, Философского Камня, другой маршрут. Согласно Изумрудной Скрижали Гермеса, «Он восходит от земли к небесам и нисходит обратно на землю, и получает силу Высшего и Низшего.»(159) Это совершенно другое движение. Первый процесс – это движение sublimatio, а второй – это coagulatio.
К символизму sublimatio против coagulatio относится вопрос материи как зла – тема, которая проходит через все работы древних. Говоря психологическими терминами, вопрос звучит как: лежат ли корни развития эго во зле? Является ли воплощенное человеческое существование делом благого Бога-Творца, или это результат «падения» или «преступления» из-за мятежного духа человеческого непослушания?
Вернемся на мгновение к обсуждению в главе второй: согласно Анаксимандру все разделенные и определенные вещи должны возместить несправедливость факта их существования. Похоже и у Эмпедокла, что является частью орфических взглядов, - воплощенные души должны подвергнуться очищению, чтобы избавиться от изначального преступления. Также это было поздней гностической идеей, что плоть и материя – это тюрьма, к которой принуждает нас злой демиург.
В отрывке, приведенном ранее, Плотин не совсем ясен в этом вопросе, он колеблется. Армстронг говорит об отношении Плотина:
Его отношение к видимой вселенной было совершенно другим, чем у гностиков. Для них она была тюрьмой, испорченной в самой своей природе, возникшая в результате падения духовной силы, с чем человек (или хотя бы гностик), который пришел сюда, упав с высших сфер, не имеет ничего общего, которую он совершенно отвергает и пытается сбежать отсюда с помощью gnosis. Для Плотина, в этой абсолютно платоновской доктрине, видимая вселенная – это благо, это основная часть природы вещей, а не результат падения или ошибки. Это спонтанное распространение божественной благости и заполнение ей всего существующего, сотворение божественным разумом наилучшего материального образа духовной вселенной. Человек был создан по образу и подобию и должен благородно чтить, как себя, божественные души, передвигающие звезды... Несомненно человек по праву принадлежит духовному миру и должен искать путь туда, выходя за пределы материального даже в своем теле: но он должен делать это без неприязни, нетерпимости или отрицания благости видимой вселенной и своих реальных задач здесь. (160)
С другой стороны, доктрина Плотина о материи как тьме и принципе зла выглядит, как доктрина гностицизма, и это указывает на то, что Плотин так и не разрешил эту амбивалентность.
Материя и тело символически эквивалентны эго, и такое обесценивание материи равно криминализации эго. Отсюда вытекает другой вопрос: ответственно ли за себя эго? Плотин говорит об этом. Пол Хэнри (Paul Henry), иезуит, пишущий, как католический мыслитель, комментирует:
Ни Сократ, ни Платон не делали акцента на факторе воли. В их учениях нет места – как нет этого и у Аристотеля - для греха и неограниченной ответственности. В этом вопросе Плотин борется – безуспешно, как он понимал – чтобы привнести гармонию в противоречивые утверждения Платона: с одной стороны, душа свободна, сама побуждает себя к действию, ответственна за свое «падение»... с другой стороны, ее нисхождение необходимо для обеспечения управления, жизни и порядка во Вселенной...
Центральной доктриной Сократа было то, что главная добродетель – это знание. Плотин соглашается. Интеллект, с чем ассоциируется душа с самой высокой фазе своей жизни, сам без греха и совершенно не может быть греховным. «Зло – это не извращение ума, а состояние, когда он бездействует...[Так что для Платона и Сократа нет такого явления как грех. Есть только невежество, незнание чего-то.] Грех – это во многом не бунт и неповиновение, а беспорядок и скука.» Где грех попросту не существует, там, конечно же, нет места для прощения, искупления или спасения. [Вместо наказания и покаяния есть только забывание. Человек забывает что он знал когда-то.]… Противопоставление Библейских откровений и определенных течений Древнего Ближнего Востока завершено. Где христианин видит трагическое противоречие, неоплатоник обнаруживает слабость и неспособность. (161)
Вопрос греховности эго и ответственности за себя – важные вопросы в психотерапии. Конечно, на этот счет существуют разные точки зрения, и вы не услышите много о грехе и ответственности в большинстве психотерапевтических школ. Этот вопрос может быть понят как исходящий из других уровней развития эго. Степень развития эго пациента определяет, на каком аспекте аналитик должен сделать акцент.
В целом, молодое эго требует дисциплины во взятии на себя отвественности за свои импульсы. Если человек не чувствует вины за потакание своим антисоциальным импульсам, то это прямой путь к личностному расстройству. Такое поведение как воровство из магазина или уклонение от налогов без чувства вины, должно встречаться с моральной позицией и считаться преступным. Моральный закон должен быть тем, что Кант определил как категорический императив: поведение, которое не может быть универсальным правилом поведения для всех без причинения вреда обществу, является аморальным и недопустимым. Если эго совершает такие действия, оно должно чувствовать вину, - это процесс, который отделяет эго от тени, задача, включающая в себя определенное количество подавления и расщепления.
На поздней стадии, когда тень должна быть ассимилирована, подход меняется. Не то, чтобы преступное поведение может быть оправдано, а, скорее, человек приходит к заключению, что преступные и теневые тенденции – часть его природы. Никто не может делать лицемерные заявления о моральном превосходстве. Это делает нас скромнее и связанными с людьми, высвобождая нас из проекции тени. К этой стадии подходит утверждение Юнга: «Страдания человека происходят не из его грехов, а от создателя его недостатков, парадоксального Бога». (162)
Юнг возвращается к Плотину в Mysterium Coniunctionis при обсуждении текста алхимики Герхарда Дорна (Gerhard Dorn) о coniunctio:
Сомнительно, чтобы Дорн знал также и Плотина. В четвертой Эннеаде Плотин рассуждает на тему, не являются ли все индивиды просто одной душой, и полагает, что у него есть достаточно оснований для утвердительного ответа на этот вопрос. Я упоминаю Плотина, потому что он был одним из первых, кто заговорил об идее unus mundus. "Единство души" эмпирически покоится на общей для всех душ базовой психической структуре, которая, хоть невидима и неосязаема, в отличие от структуры анатомической, тем не менее, является не менее реальной. (163)
Юнг здесь приводит Плотина как доказательство реальности коллективного бессознательного. «Девятый трактат» четвертой Эннеады предшествует концепции коллективного бессознательного. Юнг ссылается на эту доктрину Плотина как на параллельную его взглядам на синхронию. Плотин пишет:
Будет ли истинным сказать, как это мы утверждаем, что душа каждой отдельной вещи – одна, потому что она присутствует как целое повсюду в теле, и действительно таким образом существует как одна, не имея одну часть в одном месте тела, а другую - в другом, и что чувствующая душа в существе, обладающем чувствами, и растительная душа в растении присутствуют таким способом, будучи как целое повсюду, в каждой из отдельных частей; нельзя ли точно так же утверждать, что моя душа, твоя и все души суть одна? И во Вселенной не во всех ли вещах - одна душа, не разделенная на части посредством тяжести тел, но одна и та же повсюду? Почему во мне душа должна быть одна, а во Вселенной не одна? Потому что там нет ни тяжести, ни тела. Если и моя, и твоя душа - из Души всего, и та Душа – одна, то они должны быть каждая одной. Также, если допустить, что душа всего и моя душа произошли от одной души, опять же, все души будут одной...
Действительно, учение, исходящее из противоположности [т. е. абсолютной раздельности душ, не может отрицать] и взаимную симпатию, и сострадание при виде чужого страдания, и сопереживание радости, и естественное влечение в дружеской любви - никогда [раздельность душ] не была бы причиной любви.
И если заклинания и магические действия влекут людей друг к другу и заставляют их сопереживать, находясь на расстоянии друг от друга, то это происходит потому, что все души - одна душа.
И тихо сказанное слово воздействует на находящегося вдали [человека], и делает слышащим находящегося на непреодолимом расстоянии; по одному этому можно достоверно знать. что все души суть одна. (164) (пер.Т.Г.Сидаша)
Сегодня мы называем тот же феномен по-другому: синхрония. (165) Интересно, что Плотин приводит магические заклинания в качестве доказательства своих философских идей.
Плотин, с высоты своего более позднего исторического взгляда, разьяснил стоический термин autarchia, самообеспечение или самоуправление, который был важной концепцией стоиков и был одним из качеств стоика-мудреца. Стоики не проводили различий между эго и Самостью, и они подразумевали, что самообеспечение эго – это добродетель; то, что сейчас рассматривалось бы как инфлированное состояние. Для Плотина autarchia – качество не эго, а Единого:
Если же и в самом деле должно быть нечто наисамодостаточнейшее [autarchia], это должно быть Единое, Которое есть именно то, что не испытывает нужды: ни нужды в Себе, ни нужды в ином. Ибо Оно не ищет ничего ни для того. чтобы обладать бытием, ни для того. чтобы обладать благобытием, ни для того, чтобы утвердиться [на Своем месте]. Поскольку Оно есть причина иных [вещей]. Оно не от них имеет то, что Оно есть; и зачем, действительно, Его благобытию было бы быть вне Него? Так что Его благобытие не есть для Него что-то случайное. но есть Он Сам. Оно не имеет места, ибо не нуждается в том, чтобы утверждаться в нем, как если бы было неспособно Само понести Себя; те, что были утверждены [на своем месте], суть вещи неодушевленные, массы объемы], падающие без поддержки. [Здесь мы можем прочесть «эго», «Что было утверждено на своем месте эго, суть падающее без поддержки] Иные вещи утверждаются благодаря Ему, благодаря Ему они сразу
же существуют и имеют место для своего существования. (166) (пер. Т.Г.Сидаша)
Плотин также разработал платонический термин eidos – идеи формы. Он подтвердил, что eide существует для идивидуумов. Платон описал eide как общие определяющие формы для конкретных существ, но Плотин делает шаг вперед и говорит, что есть вечная форма, вечный eidos для каждого индивидуума. Это соотносится с христианской идеей бессмертной души, с идеей об имени каждого, начертанных на небесах, и имеет параллель с нашим психологическим пониманием природы Самости как противопоставления эго. В завершающем предложении «Ответа Иову» Юнг выражает это так:
Даже просветленный человек останется тем, кто он есть, и никогда ему не быть чем-то большим, нежели ограниченное Я, в сравнении с Тем, кто на него нисходит и чей образ не имеет познаваемых границ, охватывая человека со всех сторон, ибо уходит в глуби земли и высится в просторах небес. (167)
Плотин также в своей финальной Эннеаде описывает отношения эго и Единого:
Единое не устремлено к нам и не движется около нас – напротив, мы к нему стремимся, мы всегда движемся вокруг Него, но, увы, не всегда направляем на Него свои взоры. В этом случае мы уподобляемся хору певцов, которые, хотя всегда окружают корифея, но иногда поют нестройно, не в такт, потому что, отвернувшись от него, обращают взор и внимание на что-нибудь постороннее, между тем, как, если бы они были постоянно обращены лицом к нему, то пели бы стройно, составляя все как бы одно с ним. Подобным образом и мы всегда находимся вокруг верховного существа, ибо в противном случае, то есть, если бы мы совсем отделились от Него, то тотчас перестали бы существовать, но только не всегда мы направляем на Него свои взоры. Зато всякий раз, как удостаиваемся узреть Его, мы достигаем последнего предела наших желаний, успокаиваемся, не внося более никакого диссонанса в окружающий Единого божественный хор. (168)
145 – Steven MacKenna, trans., Plotinus: The Enneads, стр.7
146 – там же, стр.8
147 – “A Psychological Approach to the Dogma of the Trinity”, Psychology and Religion, CW 11, par.252
148 – Armstrong, trans. and ed., Plotinus, pp.27f
149 – там же, pp.31f
150 – там же, стр.33
151 – там же, стр.35
152 – там же
153 – там же, стр.37
154 – Elmer O’Brien, The Essential Plotinus, стр.66
155 – там же
156 – там же, стр.91
157 – там же, pp.91f
158 – процитировано по тому же источнику, pp.190f
159 – процитировано по “The Spirit Mercurius”, Alchemical Studies, CW 13, par.280
160 – Armstrong, Plotinus, pp.24f
161 – в MacKenna, Plotinus: The Enneads, p.xxxviii
162 – “Jung and Religious Belief”, The Symbolic Life, CW 18, par.1681
163 – CW 14, par.761
164 – в MacKenna, Plotinus: The Enneads, pp.364ff
165 – см. “Synchronicity: An Acausal Connecting Principle”, The Structure and Dynamics of the Psyche, CW 8
166 – в O’Brien, ed., The Essential Plotinus, стр.81
167 – Psychology and Religion, cw 11, par.758
168 – O’Brien, The Essential Plotinus, стр.84