Глава 10. Троянская война

Эдвард Эдингер

Вечная драма

Глава 10. Троянская война

«Илиада», эпическая поэма о Троянской войне, очевидно в древности была значительно популярнее «Одиссеи». Когда Александр Великий взял с собой «Илиаду» Гомера в свои военные походы она лежала в его рюкзаке или на прикроватной тумбочке и это говорит нам о взаимосвязи Троянской войны и «Илиады» с главными событиями первой половины его жизни и психологической жизнью.

Обстоятельства начала войны позволяют нам выдвинуть множество психологических предположений. Конфликт зародился в событии, известном как суд Париса. Эрида, богиня раздора, бросила в собрании богов золотое яблоко, на котором было написано «Прекраснейшей». Гера, Афина и Афродита хотели обладать им, и было решено призвать Париса, младшего сына Приама, царя Трои, дабы он решил вопрос о том, кому должно принадлежать яблоко. Эта картина являет собой еще один пример изречения, приписываемого Гераклиту из Эфеса: «Война – отец всего сущего». Эрида возбудила вражду, из которой разгорелась Троянская война и все ее последствия.

Парис был молод и простодушен. Несмотря на благородное происхождение, он был отправлен в сельскую местность в качестве пастуха. Он символизирует Эго в начальной стадии развития. Парису внезапно явился Гермес, посланник богов, и предложил ему выступить судьей в неразрешимом вопросе – назвать прекраснейшую из богинь, которая будет обладать трофеем. Каждая из богинь пыталась подкупить Париса. Гера предложила ему господство над Азией и несметные богатства, Афина пообещала, что ему всегда будут сопутствовать победы и мудрость, Афродита же сказала Парису, что если он выберет ее, то самая прекрасная женщина на земле будет принадлежать ему. Подытожив, можно сказать, что Гера предложила ему силу, Афина – мудрость, Афродита – красоту. Парис попытался выйти из сложившейся ситуации и предложил разделить яблоко на части, но ему было отказано. Он вынужден был принять решение, и выбрал Афродиту, Гера и Афина пришли в ярость, что и повлекло за собой начало Троянской войны.

Эта история показывает нам условия, необходимые для развития Эго. В определённый момент на пути психического развития должно быть принято решение о высшей ценности жизни. Этот выбор неизбежен, если индивид хочет развивать определенную область компетенций. Также этот выбор означает отказ от других возможностей. Миф говорит нам, что отвергнутые в результате выбора возможности обиженно переходят в бессознательное, и становятся причиной внезапных проблем. Действительно трагично, что необходимо делать этот выбор на заре жизни. В «Психологии и алхимии» Юнг приводит картину под названием «Пробуждение спящего Царя как Суд Париса»[i]. Парис и три соревнующиеся обнаженные богини стоят над спящим на земле царем. Вынося решение о том, которая из феминных ценностей является для него наиболее важной, Парис одновременно будит спящего царя, силу внутреннего авторитета, которая ранее была бессознательной. Экстраполируя, мы можем сказать, что не имеет значения, какое решение будет принято. Некоторые люди выбирают красоту, отвергая остальные ценности, некоторые – мудрость или силу, но Троянская война все равно неизбежно начнется из-за отвергнутых ценностей. Афродита выполнила свое обещание дав Елену Парису, который выкрал ее из дворца мужа и увез в Трою. Гера и Афина побуждали греков вернуть ее.

Стоит более подробно рассмотреть образ Елены. Она являет собой классическую фигуру Анимы западной цивилизации. Гилберт Мюррей (Gilbert Murray) в своей книге «Восхождение древнегреческого эпоса» (The Rise of the Greek Epic):

«Подумайте о том, как красота Елены жила в веках … сейчас она бессметна. Главным источником этой концепции является «Илиада». Хотя в самой «Илиаде» практически нет описания Елены, все наше знание о ее красоте мы черпаем из нескольких строк в третьей части, описывающих то, как Елена идет к стенам Трои, дабы видеть бой Менелая и Париса: «Так говорила и дух ей сладким желанием наполнила первого мужа увидеть, родителей милых и город. Тонкою белой тканью покрылась она и поспешно, нежные слезы роняя, из комнаты вон устремилась». Старейшины Трои были на стене и когда увидели приближение Елены «начали между собою крылатою речью шептаться: «Нет, невозможно осуждать ни троян, ни ахейцев, что за такую женщину они без конца беды выносят! Страшно похожа она лицом на богинь вечноживущих»». Вот и все, что нам известно, у нас нет ее описания. Она была покрыта тканью, она роняла слезы, она была страшно похожа лицом на богинь вечноживущих. И старцы, стремящиеся к миру, никого не могли обвинить в этой войне … плач Елены не является фантазией одного из великих поэтов, но аккумулированной эмоцией, можно сказать, многих последующих поколений, заново воссоздавших древние величие и красоту. Они как знамена великих свершений, ради которых множества людей боролись и умирали; заряженная первой любовью мужчины, она теперь светит нам несметным количеством огней, сила этого света возросла и теперь она огромна.»[ii]

Это описание архетипического образа датируется 1907 годом - оно было дано до разработки теории архетипов. Образ Елены проходит сквозь литературу и мифологию Западного мира. Она появляется в мифе о Симоне Маге, гностическом искупителе, который находит Елену в публичном доме в Тире. Согласно мифу она была воплощением падшей Софии, падшей мудрости Бога. Симон Маг забрал ее из публичного дома и она стала его спутницей в странствиях. Эта история является прототипом истории Фауста, и Елена присутствует в обеих версиях этой истории. В «Трагической истории доктора Фауста» Кристофера Марло она появляется после того, как была вызвана Мефистофелем. Фауст восклицает:

«Вот этот лик, что тысячи судов

Гнал в дальний путь, что башни Илиона

Безверхие сжег некогда дотла!

Прекрасная Елена, дай изведать

Бессмертие в одном твоем лобзанье!

Ее уста всю душу исторгают!

Смотри, летит! Верни ее, Елена!

Я жить хочу – в устах твоих все небо!

Все, что не ты – один лишь тлен и прах!

Я – твой Парис! Из-за тебя, как Трою,

Весь Виттенберг отдам на разграбленье.

И я сражусь со слабым Менелаем

И преданно на оперенном шлеме

Твои цвета одни носить я стану.

Я снова поражу в пяту Ахилла

И возвращусь к Елене за лобзаньем.

О, ты прекрасней, чем вечерний воздух,

Пронизанный сиянием тысячи звезд!

Ты солнечней, чем пламенный Юпитер,

Пред бледною Семелою представший,

Милее ты, чем радостный царь неба

В объятиях лазурных Аретузы!

Возлюбленной мне будешь ты одна!»[iii]

Вскоре Фауст должен будет заплатить по счетам и спуститься в ад. Зловещий подтекст уже уловим в строках: «Ты солнечней, чем пламенный Юпитер, пред бледною Семелою представший». Семела была матерью Диониса, настоявшей на встрече с Зевсом, или Юпитером, в его истинном обличии, и не сумела вынести увиденного и умерла. Это то, что в действительности случилось с Фаустом. Он использовал Елену в своих целях, а подобное отношение к архетипу разрушительно.

Образ Елены проходит через «Фауста» Гёте в качестве основной движущей силы произведения. В первой части воплощением Елены предстает Гретхен, во второй части появляется сама Елена и прославляет вечную женственность. Можно сказать, что «Фауст» Гёте завершает «Илиаду», так как образ Елены как Анимы восстановлен в своей значимости и признан божественным, что выражается в последних строках второй части этого произведения в переводе Луиса Макниса:

«Кающиеся грешники, взгляните

На ту, что спасет вас,

Так вы искупите свои грехи,

и избавление снизойдет на Вас,

Позвольте ей возвысить нас,

Дева, Мать, Царица всего,

Богиня все еще благоволит нам!

Все это – часть нас,

Все отражается в нас,

Все, что потерянно в нас

Здесь восстанавливается

Весь восторг

Мы здесь узнаем,

Вечная женственность,

Возносит нас.»[iv]

Это гимн Елене западной литературы.

В «Илиаде» вечная женственность на примитивном уровне приводит мужчин к кровавой войне. Юнг говорил про образ Анимы как про архетип жизни, его динамизм вызывает индивида к жизни, так же как и вводит его в болезненные, сложные, амбивалентные ситуации. У Елены была сестра. История гласит, что отцом Елены был Зевс, явившейся ее матери в форме лебедя, отцом же ее сестры Клитемнестры был смертный Тиндарей. Сестры были женами братьев: Елена была женой Менелая, Клитемнестра – Агамемнона. Большая часть тяжкой расплаты за похищение Елены и все последовавшие за ним события легла на Клитемнестру и Агамемнона, а не на Елену и Менелая. Клитемнестра и Агамемнон олицетворяют человеческий уровень бытия, а Елена – и благодаря близости с ней – и Менелай – представляют божественный или архетипический уровень, который не был затронут. Менелай и Елена по возвращению домой продолжили вести свой привычный образ жизни, жизнь ж Клитемнестры и Агамемнона приобрела трагическую окраску.

Елена была украдена из своего микенского дворца и внезапно все изменилось. Анима больше не в уютной знакомой обстановке. Внезапно она исчезает, ее увозят в Трою и вся Греция должна быть мобилизована, дабы вернуть ее. С точки зрения психологии эта ситуация может быть рассмотрена как проецирование Анимы: Анима вместо того, чтобы переживаться как внутренняя, обнаруживается где-либо во внешнем мире. Эго активируется, чтобы снова овладеть ею, Агамемнон, как лидер греческого войска олицетворяет Эго. Во время мобилизации даже герои пытались уклониться от нее. Одиссей узнал от оракула, что если он поедет в Трою, то не вернется домой в течении двадцати лет. Когда он узнал о приближении рекрутеров, то симулировал безумие. Его обнаружили в поле, которое он вспахивал, запрягши в плуг осла и быка. Его обман обнаружился когда Одиссей изменил направление плуга, чтобы избежать убийства своего сына, случайно оказавшегося на пути плуга, доказав тем самым, что он в своем уме. С точки зрения психологии мы можем сказать, что трудных вызовов индивидуации подобные уловки не помогут избежать, так как отказ от него предполагает убийство ребенка, ребенка, символизирующего потенциал будущего, которое будет разрушено непринятием вызова.

Когда экспедиция под руководством Агамемнона была собрана и готовилась к отплытию в Авлиду, ветер внезапно изменил свое попутное направление, так как если бы дух был против путников – объективный трансперсональный дух. Прорицатель сообщил им, что причиной этому является обида Артемиды и она требует в жертву дочь Агамемнона Ифигению. После напряженных попыток уклониться от этого деяния Ифигения все таки была принесена в жертву.

Здесь нам показывают, что ради маскулинного предприятия - большой военной компании против Трои - молодой феминный элемент психики должен быть принесен в жертву. Это соотносится с определенной стадией психологического развития молодых мужчин, на которой феминное содержание, феминные ценности молодого мужчины должны быть обесценены, дабы дать маскулинного принципу энергию для функционирования. На этой стадии результатом столкновения двух разнонаправленных систем ценностей является остановка, иммобилизация, как если бы на корабль одновременно дули два разнонаправленных ветра – в таких условиях он не сможет покинуть гавань. На определенном этапе своего развития молодой человек почти автоматически, по велению инстинкта, занижает значимость женщин и феминности. Миф говорит нам, что это – преступление, и оно влечет за собой тяжкие последствия, которые обнажаться в дальнейшем развитии истории. Такое обесценивание работает в краткосрочной перспективе, в первой половине жизни, но не позже, когда мужчине приходится отвечать за ранее принятые решения.

Образ Ифигении также может действовать в психике женины и действие его разрушительно. В качестве примера можно привести женщину, которая в детстве была предметом шуток и жестокого обращения мужчин, своего рода «козлом отпущения» для мужского Эго в его попытках сохранить свое иллюзорное чувство собственного превосходства. В определенном смысле результатом стало то, что она начала идентифицировать себя с Ифигенией и ее образом. Однажды этой женщине приснился сон, о том, что написали ее портрет. Предназначением портрета было выражение ее души, ее естества и он носил название «Ифигения, смотрящая на море».

Вернувшемуся домой спустя десять лет Агамемнону пришлось ответить за жертву принесенную ради путешествия в Трою. Клитемнестра ждала его, дабы отомстить, и Эсхил ясно указывает на то, что основной грех, за который Агамемнон должен умереть – высокомерие, гордыня, как называли его древние греки (англ. hybris). По прибытии Агамемнона Клитемнестра распорядилась, чтобы его дорога от колесницы до дворца была устлана роскошной пурпурной тканью. Агамемнон возразил так:

«Твои слова под стать разлуке длительной:

Ты говорила долго. Но приятнее хвалы

Почетный дар из уст чужих принять.

Не услаждай речами – я не женщина.

Не нужно предо мной, как перед варваром,

С отверстым ртом сгибаться в три погибели,

Не нужно всем на зависть слать мне под ноги

Ковры. Такие почести к лицу богам.

А я ведь только смертный, и по пурпуру

Мне без страха и сомнения нельзя шагать.

Пусть не как бога чтут меня - как воина.

Не пышные подстилки пестротканые –

Молва меня прославит. Да, умеренность –

Вот лучший дар богов, и тот, кто кончит жизнь

В благополучье, тот блажен поистине,

Так я сказал и слову буду верен я.»[v]

Но, несмотря на возражения, Агамемнон поддался и пошел по пурпуру во дворец, на встречу собственной смерти.

У греков был большой страх перед гордыней. В своем первоначальном значении термин «гордыня» использовался для обозначения необоснованной жестокости или необузданной страсти, проистекающих из гордости – в терминах психологии мы можем назвать это инфляцией. Человеческая гордыня приписывает человеку божественное, или в психологических терминах приписывает Эго то, что принадлежит трансперсональному уровню психики. Гордыня – это преодоление присущих человеку границ и Гилберт Мюррей говорит о ней так:

«Это невидимые барьеры, которые человек, имеющий почтение [греческое слово «эйдос»], не переступает. Гордыня переступает через все эти барьеры. Гордыня не видит, что бедняк или напасть ниспосланы Зевсом [как видели Филимон и Бавкида]: гордыня это наглость непочтительности, жестокость силы … Это грех сильных и гордых. Он рожден … пресыщенностью – «слишком хорошей жизнью». Он с презрением отвергает слабых и беспомощных. [Это] типичный грех, осуждаемый древними греками.»[vi]

Если мы рассматриваем историю Агамемнона как типичный процесс психологического развития, то необходимо признать, что переживание опыта гордыни на этом пути неизбежно. Как свидетельствуют другие источники, сама возможность существования Эго и способность заявить о себе как об обособленном центре сознательного бытия наполнены гордыней, и этот психологический факт далее связывается с образом первородного греха, который является символическим примером гордыни.

Насколько нам известно, предтечей «Илиады» была поэма «Гнев Ахиллеса» и заглавные строки «Илиады» также указывают на Ахиллеса как на центральную фигуру. Вот они:

«Пой, о, богиня, про гнев Ахиллеса, Пелеева сына,

Гибельный гнев, причинивший ахейцам

страданья без счета,

Ибо он в область Аида низринул могучие души

Многих и славных мужей, а самих на съедение бросил

Птицам и псам кровожадным, - так воля

свершилась Зевса,

С самого дня, как впервые взаимной враждой разделились

Богоподобный Ахилл и властитель мужей Агамемнон.»[vii]

В этих строках заглавия гнев Ахиллеса фактически провозглашается первопричиной войны, кроме того, в результате его действий эта война затянулась и унесла намного больше жизней. Ахиллес был неуязвимым героем, или почти неуязвимым. Этим он обязан своей матери Фетиде, которая после рождения окунула его, держа за пятку, в воды реки Стикс и в результате все тело героя, кроме пятки, обрело неуязвимость.

Как мы можем интерпретировать этот факт с точки зрения психологии? Можно сказать, что Ахиллес олицетворяет жизнь и смерть психического фактора, который неуязвим в силу того, что имел опыт переживания абсолютной материнской любви и принятия в детстве. Ахиллес «мамин сын» в лучшем смысле этого слова и это является весомым доказательством в пользу того, что безусловное любящее принятие матери в действительности наделяет определенным видом психологической неуязвимости, создавая уверенность в себе и собственной ценности, из которых такая неуязвимость и состоит – индивид будто бы погружается в неуязвимость. В качестве примера Ахиллесова опыта можно привести Фрейда: он был первенцем у обожающей его матери, которая не раз предрекала своему сыну грядущее величие. В дальнейшем Фрейд писал: «Человек, который был бесспорным любимцем своей матери, через всю свою жизнь проносит чувство победителя и уверенности в удачу, которые нередко приводят к действительному успеху.»[viii] Звучит очень соблазнительно, однако не стоить забывать про пяту, ибо любое прохождение процесса добавляет новый дефект к уже существовавшим. Целостность не может быть обретена в результате только внешнего по характеру процесса-воздействия; на самом деле только монстр может быть полностью неуязвим. Можно сказать, что уязвимость Ахиллеса спасает его человечность. Из «Илиады» мы видим, что уязвимости Ахиллеса в психологическом смысле проистекает из гнетущих его обид. В начале войны Агамемнон должен был отказаться от выигранной в бою своей любимой наложницы, которую он должен был отдать богам, чтобы те вернули ее отцу, оставляя его в недопустимом положении отсутствия женщины, в то время как все его соратники наслаждались женским обществом. Агамемнон пытался разрешить эту проблему отдав наложницу Ахиллесу, тем самым вызвав в последнем такое негодование, что он отказался принимать дальнейшее участие в военной компании и сидел в мрачном расположении духа в своей палатке.

Здесь мы сталкиваемся со вторым случаем потери женщины - но потери иного уровня - оказавшим влияние на Троянскую войну, разгоревшуюся из-за потери Елены. Уязвимость Ахиллеса проистекает из неспособности принять объективный авторитет других. Агамемнон обнажает эту его черту в своей речи к Ахиллесу:

«Но человек сей, ты видишь, здесь хочет всех перевысить,

Хочет начальствовать всеми и всеми решительно править,

Хочет указывать всем: но не я покорятся намерен.

Или что храбрым его сотворили бессмертные боги,

Тем позволяет ему мне в лицо говорить оскорбленья?»[ix]

Отказываясь признать власть Агамемнона Ахиллес был крайне огорчен проблемой власти. Так как в реальности он ничего не мог противопоставить Агамемнону, но выступал против него, мы могли бы назвать это настроением Анимы – обида, угрюмость, замкнутость в себе. И такое поведение действительно присуще психологии «маминого любимчика», потому что его привычка получать все, чего пожелает, делает трудным, если не невозможным, подчинение объективному авторитету других. В сущности, реакция Ахилла подрывала все предприятие греков, олицетворявшее его собственные намерения.

Ахилл в конечном итоге расстался с жизнью из-за ранения своей единственного уязвимого места – пятки, но «Илиада» не заканчивается на этом. «Илиада» как произведение искусства обладает началом и концом, и заканчивается она иначе, развязкой. Это чрезвычайно жестокое произведение, которое берет свое начало из гнева Ахиллеса и развязкой которого является примирение между Ахиллесом и Приамом. Ахиллеса в конце концов подтолкнула к возобновлению участия в боях другой личный мотив: его ближайший друг, Патрокл, был убит. Так гнев Ахиллеса с Агамемнона был перенаправлен на Гектора, убившего Патрокла. Гектор - выдающийся троянский воин, сын Приама, царь, был убит мстительным Ахиллесом, который протащил его тело за своей колесницей. Но престарелый Приам с помощью Гермеса проник в стан противника и прибыл к палатке Ахиллеса как проситель:

«Ты умертвил и его, за отчизну сражавшегося храбро,

Гектора! Я для него прихожу к кораблям мирмидонским;

Выкупить тело его приношу драгоценный я выкуп.

Храбрый! почти ты богов! над моим злополучием сжалься,

Вспомнив Пелея отца: несравненно я жалче Пелея!

Я испытую, чего на земле не испытывал смертный:

Мужа, убийцы детей моих, руки к устам прижимаю!"

Так говоря, возбудил об отце в нем плачевные думы;

За руку старца он взяв, от себя отклонил его тихо.

Оба они вспоминая: Приам - знаменитого сына,

Горестно плакал, у ног Ахиллесовых в прахе простертый;

Царь Ахиллес, то отца вспоминая, то друга Патрокла,

Плакал, и горестный стон их кругом раздавался по дому.

Но когда насладился Пелид благородный слезами

И желание плакать от сердца его отступило,-

Быстро восстал он и за руку старца простертого поднял,

Тронут глубоко и белой главой, и брадой его белой;

Начал к нему говорить, устремляя крылатые речи:

"Ах, злополучный! много ты горестей сердцем изведал!

Как ты решился, один, при судах мирмидонских явиться.

Мужу пред очи, который сынов у тебя знаменитых

Многих повергнул? В груди твоей, старец, железное сердце!

Но успокойся, воссядь, Дарданион; и как мы ни грустны,

Скроем в сердца и заставим безмолвствовать горести наши.

Сердца сокрушительный плач ни к чему человеку не служит:

Боги судили всесильные нам, человекам несчастным,

Жить на земле в огорчениях: боги одни беспечальны.»[x]

Это завершение, разрешение сюжета, в котором их обоюдная человечность была пережита в совместном плаче и в понимании их одинакового отношения к богам. Это была coniunctio, объединение противоположностей. Война, разгоревшаяся между противоположностями, завершилась их печальным примирением.