Глава 8. Откровение: части 17, 18

Эдвард Эдингер

Юнгианский комментарий к "Откровению Иоанна Богослова".

Глава 8.

Откровение: части 17, 18

Вавилонская блудница

Вот начало семнадцатой части книги Откровения:

И пришел один из семи Ангелов, имеющих семь чаш, и, говоря со мною, сказал мне: подойди, я покажу тебе суд над великою блудницею, сидящею на водах многих; с нею блудодействовали цари земные, и вином ее блудодеяния упивались живущие на земле. И повел меня в духе в пустыню; и я увидел жену, сидящую на звере багряном, преисполненном именами богохульными, с семью головами и десятью рогами. И жена облечена была в порфиру и багряницу, украшена золотом, драгоценными камнями и жемчугом, и держала золотую чашу в руке своей, наполненную мерзостями и нечистотою блудодейства ее; и на челе ее написано имя: тайна, Вавилон великий, мать блудницам и мерзостям земным. (17:1-5)

Отвратительный образ, ничего не скажешь. Для начала хочу заметить, что перед нами описание, так сказать, деградировавшей Венеры, извращенное толкование того, как ее представляли в античности (см. рисунок 8.1).

Рисунок 8.1 Уильям Блейк. Вавилонская блудница. Акварель. Британский музей, Лондон.

Сравните, к примеру, насколько по-другому изображал Венеру Лукреций, римский поэт и философ (умер в 55-м году до н.э.), в поэме «О природе вещей». Во время написания этой поэмы Рим еще не был в упадке, хотя старая религия уже изживала себя. Вот как представляет себе Лукреций Венеру, мать Энея, основателя Рима:

Рода Энеева мать, людей и бессмертных услада,
О благая Венера! Под небом скользящих созвездий
Жизнью ты наполняешь и всё судоносное море,
И плодородные земли; тобою все сущие твари
Жить начинают и свет, родившися, солнечный видят.
Ветры, богиня, бегут пред тобою; с твоим приближеньем
Тучи уходят с небес, земля–искусница пышный
Стелет цветочный ковер, улыбаются волны морские,
И небосвода лазурь сияет разлившимся светом.
Ибо весеннего дня лишь только откроется облик,
И, встрепенувшись от пут, Фавоний живительный дунет,
Первыми весть о тебе и твоем появленьи, богиня,
Птицы небес подают, пронзенные в сердце тобою.
Следом и скот, одичав, по пастбищам носится тучным
И через реки плывет, обаяньем твоим упоенный,
Страстно стремясь за тобой, куда ты его увлекаешь.
И, наконец, по морям, по горам и по бурным потокам,
По густолиственным птиц обиталищам, долам зеленым,
Всюду внедряя любовь упоительно–сладкую в сердце,
Ты возбуждаешь у всех к продолжению рода желанье. (1:1-25)[1]

Как мы видим, в счастливые для Рима времена Венера отвечала за сакральные жизненные силы. Ее влияние, однако, сильно ослабло с установлением империи.

Процитированный отрывок из книги Откровения лишний раз показывает, что все, связанное с женским началом (земля, природа, тело, материя), подверглось жесткому порицанию с наступлением христианского эона. Нельзя, однако, винить в этом исключительно христианскую религию; в том же направлении, двигались такие философские направления, как стоицизм и платонизм, а они возникли раньше христианства. Эллинизм, христианский гностицизм не уступали им в этом отношении. Учитывая, что мы живем в эпоху с иными ценностями, считаю необходимым предупредить читателя, что у любых событий и тенденций есть свои скрытые причины. Думаю, что философский «принцип достаточного основания» необходимо применять и к явлениям психологического характера, в противном случае эго поддастся соблазну занять высокомерную позицию и объявить многие факты из истории коллективной психики ошибками, которые можно было предотвратить. Их нельзя было предотвратить, они произошли в соответствии с внутренними законами психической природы. Наивно было бы заявлять, что мы знаем, как могло бы быть лучше. Правда состоит в том, что, эволюционируя, психика западного человека прошла через стадию обесценивания женственности; нам остается только признать, что и это звено было необходимым в цепочке исторических событий.

Лично я согласен с Юнгом в том, что длинный путь становления коллективной психики, который лежит за историческими событиями, в начале христианской эры нуждался в формировании крепкой духовной основы, могущей противостоять тому буйству инстинктов, которое имело место на закате античного мира. Коллективная психика, или коллективное бессознательное, прописало само себе операцию под названием sublimatio, чтобы суметь подняться над материальным, телесным, осязаемым уровнем бытия. В этом весь смысл sublimatio: оно дает возможность взглянуть на происходящее сверху. И согласитесь, что если вы захвачены истязающей вас агонией, не так-то просто возвыситься над происходящим и посмотреть на себя со стороны. Юнг писал о том, что происходило в Риме времен упадка: «Мы почти совершенно не знаем всех тех смерчей и ураганов, которые поднялись в результате сбросившего свои оковы либидо, бушевавшего на улицах и площадях, в городах и весях Римской империи»[2]. Именно такое положение дел и потребовало соответствующей реакции: уничижительного бичевания тела, материи, - всего, что имеет отношение к женскому началу, всего того, что привязывает нас к вечно страдающей плоти.

Золотая чаша

Мы с вами уже встречались, когда разбирали изливающиеся на землю бедствия, с образом золотой чаши, наполненной веществами поистине ужасными. Здесь снова речь идет о подобной чаше, которая на это раз наполнена «мерзостями и нечистотою блудодейства»: что ни говори, перед нами парадокс, если учесть, что образ золота несет на себе исключительно положительные коннотации. Подобные парадоксальные высказывания, на мой взгляд, лишний раз подтверждают аутентичность данного Иоанну откровения. Книга Откровения, безусловно, позаимствовала немало образов из Ветхого Завета. Тем не менее, видения Иоанна возникали спонтанно и непосредственно. Мы можем заключить, что оценочные суждения были добавлены уже после пережитого откровения. Юнг писал о том, что образ Солнечно-Лунной жены сам по себе является ярким доказательством оригинальности текста, то же самое мы можем сказать и о парадоксах. Теперь зададимся следующим вопросом: допустим, что Вам или Вашему клиенту приснилась чаша из золота, как следует понимать данный образ? Почти всегда, вне зависимости от контекста, золотая чаша означает Самость в ее женском аспекте.

Я хочу привести один занимательный рассказ, в котором также фигурирует образ золотой чаши, что лишний раз служит подтверждением тому, что психика автономна, развивается и, вместе с тем, продолжает себя бесконечно, сохраняя одни и те же образы через века и являя их разным людям в разных обстоятельствах, формируя подчас неожиданные переклички. Так, разбираемый нами был подобран алхимиками, в частности, он фигурирует в притче сэра Джорджа Рипли под названием «Cantilena». Юнг весьма подробно разбирает эту притчу в «Mysterium Coniunctionis»^[3]. В общих чертах сюжет притчи таков. Бесплодный король, который сам себя именует «Ветхими Днями», решает возродиться, вернувшись в утробу своей матери. Он вползает в утробу, говоря: «Я к грудям матери покорно припаду, На элементы разложусь и в том покой свой обрету» (строфа 12). Беременная мать отправляется в покои. И вот она в своих покоях, в ожидании срока:

Тем временем павлина мясо поедает

Вкусное блюдо сие кровью зеленого льва запивает.

Которую Меркурий, копьеносец страстный,

Принес в чаше золотой, вавилонской, прекрасной. (строфа 17)

Итак, королева-мать, ждущая повторного рождения некогда бесплодного короля-сына, сидит, как заметил Юнг, на «диете для беременных», поедая мясо павлина и утоляя жажду кровью льва. Все эти яства подаются ей «в чаше золотой, вавилонской, прекрасной», в той же самой расчудесной чаше, которую мы видели и в нашем Апокалипсисе.

Приведенная выше притча многозначительна, те из вас, кто умеет внимательно и вдумчиво читать, наверняка разгадали, что она повествует о смерти и возрождении Бога, богообраза. Данный алхимический ряд образов вновь напоминает нам о том, что перед современным человеком стоит задача воссоединить разделенные в христианскую эпоху (что нашло отражение и в книги Откровения) противоположности, в том числе мы должны ассимилировать и то, что крайне пренебрежительно именуется «мерзостями и нечистотами блудодейства». Повторюсь: в притче сэра Рипли символически говорится о том, что должны сделать мы с вами, то есть о необходимости ассимилировать те стороны жизни, которые христианство вытесняло в тень, считая их неприемлемыми. Павлин намекает нам на возрождение Юноны, а Юнг говорит, что «Пища Царицы-Матери — мясо павлина и кровь льва — состоит из атрибутов самой богини, то есть можно сказать, что она ест и пьет саму себя»^[4]. Вот как он развивает эту мысль:

Поэтому совершенно ясно, что царицу безжалостно потчуют ее собственными психическими субстанциями. Ей нужно интегрировать животные субстанции, "расцветшую душу" — павлина и льва с их отрицательными и положительными качествами; и их порция подается ей в чаше прелюбодейства, которая еще сильнее подчеркивает эротическую природу льва, его похоть и жадность. Подобная интеграция заканчивается расширением сознания посредством глубокого озарения.

Но почему царице прописывают эту несъедобную диету? Явно потому, что старому царю недостает чего-то, без чего он дряхлеет: темного, хтонического аспекта природы. И не только этого, но также и ощущения, что все творение было образом Бога, этой древней любви к природе, которая в Средние Века считалась ложным путем и отклонением. Поскольку земля темна и непостижима, ее звериные символы несут в себе не только уничижительный, но также оптимистический и духовный смысл. Они — парадоксальны, ибо указывают одновременно вверх и вниз. Если содержимое такого рода интегрируется в царицу, это означает, что ее сознание расширяется в обоих направлениях. Эта диета естественным образом приведет к обновлению царя, восстановив недостававший элемент. Вопреки чисто внешнему впечатлению, это — не только тьма животной сферы, а, скорее, духовная природа или природный дух, у которого даже есть много общего с тайной веры, о чем не уставали говорить алхимики[5].

В приведенном пассаже Юнг описывает тот процесс, который прямо сейчас протекает в коллективной психике: сегодня она ест мясо павлина и пьет кровь льва, или, если оставаться в рамках той образности, что предлагает нам книга Откровения, психика поедает те самые пресловутые «мерзости и нечистоты». Кое-что из того, что приходится переваривать несчастной психике, в которой рушатся прежние устои, и вправду мерзко, ведь в нее устремляется поток всего того, что было вытеснено. Вспышки кровожадной жестокости, агрессивной сексуальности и животных инстинктов – все это побочные эффекты процесса ассимиляции, но не забудем, что то, что предлагают нам ассимилировать, находится не где-нибудь, а в золотой чаше. Другими словами, эти ужасы ведут к познанию Самости. Остается только надеяться, что они не уничтожат нас прежде, чем мы ее достигнем.

Город порока

Блудница, как прямо заявляется в книге Откровения, помимо прочего, представляет собой «Вавилон великий». Таким образом, первый город, который ассоциируется с образом блудницы – Вавилон. Однако некоторые переклички (например, намек на семь холмов Рима), а также то, что автор Откровения жил в Римской империи, дает нам основание считать, что под блудницей можно в одинаковой мере разуметь и город Рим. Есть также мнение, что блудница – нечестивый Иерусалим. Книга пророка Иеремии, тем не менее, повествует о том, как Вавилон победил народ Израиля, захватил город Иерусалим, а его жителей взял в плен, в ответ на что Иеремия получил следующее пророчество:

Так говорит Господь:

вот, Я подниму на Вавилон

и на живущих среди него

противников Моих.

И пошлю на Вавилон веятелей,

и развеют его, и опустошат землю его;

ибо в день бедствия

нападут на него со всех сторон.

Пусть стрелец напрягает лук

против напрягающего лук

и на величающегося бронею своею;

и не щадите юношей его,

истребите все войско его.

Пораженные пусть падут

на земле Халдейской,

и пронзенные - на дорогах ее…

Вавилон был золотою чашею в руке Господа,

опьянявшею всю землю;

народы пили из нее вино

и безумствовали. (Иер. 51:1-7)

Читатель может отметить, что кое-что из процитированного выше прямо повторяется в видении Иоанна. Кроме того, если говорить о том, какой город представляет в книгах Нового Завета образцово злым и нечестивым, пальму первенства, несомненно, получит пресловутый Вавилон. Правда, ко времени написания Откровения Вавилон уже давно был разрушен, что избавило Иоанна от необходимости изрекать гневные пророчества. Однако образ Вавилона, этого олицетворения зла, крепко засел в иудо-христианской картине мира (см. рисунок 8.2).

Рисунок 8.2 Падение Вавилона. Cloisters Apocalypse, 1310-1320. Иллюстрация. The Cloister Collection. Метрополитен-музей, Нью-Йорк.

А вот изображение Иерусалима как блудницы. Книга Иезекииля повествует:

И было ко мне слово Господне: сын человеческий! выскажи Иерусалиму мерзости его и скажи: так говорит Господь Бог дщери Иерусалима…. И проходил Я мимо тебя, и увидел тебя, брошенную на попрание в кровях твоих, и сказал тебе: "в кровях твоих живи!" Так, Я сказал тебе: "в кровях твоих живи!" Умножил тебя как полевые растения; ты выросла и стала большая, и достигла превосходной красоты: поднялись груди, и волоса у тебя выросли; но ты была нага и непокрыта. И проходил Я мимо тебя, и увидел тебя, и вот, это было время твое, время любви; и простер Я воскрилия риз Моих на тебя, и покрыл наготу твою; и поклялся тебе и вступил в союз с тобою, говорит Господь Бог, - и ты стала Моею…

Но ты понадеялась на красоту твою, и, пользуясь славою твоею, стала блудить и расточала блудодейство твое на всякого мимоходящего, отдаваясь ему. И взяла из одежд твоих, и сделала себе разноцветные высоты, и блудодействовала на них… И при всех твоих мерзостях и блудодеяниях твоих ты не вспомнила о днях юности твоей, когда ты была нага и непокрыта и брошена в крови твоей на попрание. (16:1-22)

Некоторые исследователи, опираясь на данный пассаж, делают заключение, что в книге Откровения говорится о предавшей Бога, умертвившей его пророков, а потому достойной божьего наказания «дщери» - Иерусалиме.

Все же большинство сходятся во мнении, что Иоанн имел в виду город Рим, справедливо полагая, что олицетворением зла для христиан того периода выступал именно этот город, не раз и не два подвергавший их гонениям и мучениям. Однако этим список возможных толкований не исчерпывается, - мы с вами уже не раз сталкивались со множественностью интерпретаций тех образов, которые нам предлагает книга Откровения. Так, ранние протестанты отождествляли блудницу с католической церковью. В наше время некоторые фундаменталисты считают, что за современными тенденциями к всемирному объединению разных ветвей христианства стоит идолопоклонничество, разврат и извращение истинной веры, - не забудем, что развратность Иерусалима также заключалась в искажении единственно праведной веры.

Говоря об архетипах, мы можем сказать, что перед нами особый архетип - Город Порока. В конце Откровения мы встретимся с его противоположностью – Небесным Городом. Город порока, разврата и зла – универсальный архетип; разные города являются его манифестацией, вспомним тот же Нью-Йорк. Спенглер, похоже, считал городом зла любой мегаполис, во всяком случае именно их он обвиняет в упадке Запада.

Архетип города

Давайте рассмотрим подробнее тему города в целом, в отрыве от его оценки. Город представляет собой архетипический символ мандалы. Юнг разбирает символ города в работе «Психология и алхимия», анализируя серию снов, в которых мелькает этот образ. Юнг цитирует гностический текст, написанный по-копски, в котором город определен как Монада или Единое, то есть как первичный принцип, заключающий в себе совокупность всех вещей: «Тем же самым является Мать-Город [mhtropoliz] Единородных [monogenhz]»^[6]. К счастью для нас, Юнг также подобрал и греческий эквивалент для обозначения Матери-Города: metropolis. Так или иначе, город – как воплощение чего-то, что содержит в себе все – имеет женскую природу; логично предположить, что если город порочен, он будет изображаться в виде развратной женщины. Или, например, в виде чаши, этого сугубо женского символа. А вот что пишет Юнг далее:

Монада женского рода, подобно падме или лотосу, основной форме ламаистской мандалы… В Книге Откровения мы находим Агнца в центре Небесного Иерусалима. И в нашем коптском тексте нам сообщали, что Сет обитает в сокровенных и святейших тайниках Плеромы, городе с четырьмя вратами (эквивалент индуистского Города Брахмы на мировой горе Меру)[7].

Город как образ, появляющийся в снах, репрезентирует Самость в ее организованном, четко структурированном аспекте. Согласно исследованиям историков, на заре цивилизации существовал особый обряд основания города: очертить территорию будущего города кругом, а затем разделить его на четыре сектора. Мы можем разглядеть здесь очертания простейшей мандалы. Город – это temenos, или место священного.

У города, однако, есть и очевидная, зримая сторона. Город – колыбель цивилизации, оба английских слова город («city») и цивилизация («civilization») происходят от одного латинского слова civitas. В самом деле, цивилизация взращивается и произрастает в городах. Это тоже своего рода живой и наглядный образ Самости, данный нам непосредственно, вне умозрительных психологических анализов, что позволяет взглянуть на вопрос архетипов и их жизни с другой стороны. Конечно, в наше время жизнь организована, упорядочена и подчинена цивилизации повсюду, и античные примеры устарели. Образ города распространился на государство, и символизм города-Самости теперь уместно рассматривать в контексте целого государства. Государство становится как бы единым городом, вполне наглядно воплощая в себе образ коллективной, политической целостности, или Самости. Из Самости такого рода черпает силы национализм. Многие чувствуют за государством эту трансперсональную мощь, и оно пользуется этим, приписывая себе, воплощению Самости, поистине архетипическую власть. Чего стоит одна только заносчивость чиновников от бюрократии.

В гораздо меньшей степени, но то же можно сказать и про церковь, которая также является земным воплощением Самости. Сейчас, правда, церковь куда менее опасна, чем государство, и власти у нее меньше. Но так было не всегда; когда у церковных институтов была возможность развернуть свою, позаимствованную из трансперсонального источника Самости, власть, она ею беззастенчиво пользовалась.

Тема города как символа была подробна разработана Августином в начале пятнадцатого века. В работе «Град Божий» Августин противопоставляет два типа города: Град Земной и Град Божий, он же – Град Небесный. Первый населен теми, кто любит только себя, закоренелыми эгоистами; жители второго преисполнены любовью к Богу. Воплощением города первого типа является Вавилон, второго – Небесный Иерусалим, о котором говорится в нашей книге Откровения. Заметим, что Августин здесь весьма осторожен и не допускает, в отличие от многих его последователей, грубого отождествления Града Божьего с христианской церковью. Напротив, он пишет, что посещение церкви на земле вовсе не гарантирует вхождение в Град Божий. Очевидно, что для Августина Град Небесный представлял собой сущность исключительно духовного уровня, а не какой-то конкретный город. Мы, психологи, могли бы сказать, что Град Земной символизирует эго, а Небесный – Самость. У Самости есть своя «планировка», ее в той или иной мере копирует эго, когда строит свой город, свою крепость. В конце концов, сам Юнг утверждал, что Самость является прообразом эго[8].

Много позднее, немецкий философ Гегель также обратился к архетипическому значению города. Гегель рисует масштабную картину исторического процесса. По его мнению, историей, личной и общественной, управляет мировой дух. Как пишет философ в 1820-ом году, своего высшего выражения дух достиг в организации государства. Согласно Гегелю, именно так проявляет себя Бог за земле. В этом, конечно, можно увидеть просто попытку подвести обоснование под немецко-прусский национализм, и многие критики и обвиняли в этом Гегеля, да и сама манера его письма располагает к подобным обвинениям. Мысль Гегеля все же несколько более тонка. Он был захвачен идеей города как архетипического выражения Самости. Из этого образа он выстроил многосложное понятие идеального общества-государства, в котором права и свобода каждого индивида существуют в согласии с обрамляющими их общественными ценностями и задачами, выполнение которых ложится на государство, - предполагается, что именно его трансперсональная природа и позволяет ему взять на себя такую ответственность[9].

Так ведет себя коллективная психика. Она проецирует образ Самости на государство, чем питает чувство национального единства. Этот психологический механизм стоит за конфликтами между Палестиной и Израилем вокруг Иерусалима, между южной и северной Ирландией, между правоверными и стремящимися к секуляризации церкви мусульманами. Когда Самость проявлена таким, вполне осязаемым, образом, являют себя и все те противоположности, которые в ней содержатся, что чревато конфликтами. И этот конфликт, заложенный внутри богообраза, разворачивается на подмостках человеческой истории, провоцируя войны, превращая людей в пешки, которые оказываются безвольными перед всевластием охватившего их архетипа.