Эдвард Эдингер

Юнгианский комментарий к повести Мелвилла "Моби Дик

Глава 7

Капитан Ахав

Когда через несколько дней, уже в море, капитан Ахав наконец появляется на палубе, мы встречаем одну из самых значимых фигур в американской литературе. Это великий загадочный персонаж, который содержит в себе аспекты многих мировых мифов и сам по себе есть подлинный и оригинальный миф.⁵⁸ Подобно Иову, Эдипу и Фаусту, Ахав волнует каждого. Но он особенно дорог тем, чью культуру и язык он разделяет: у американцев трагическая фигура Ахава заслуживает особого внимания.

Будучи продуктом воображения Мелвилла, Ахав имеет очевидные связи с личной жизнью и отношениями Мелвилла, что также будет отмечено, но не это является главным предметом обсуждения. Ахав пришёл из глубоких мифологических слоёв коллективной психики, эдакое современное саморазоблачение коллективной психэ. Поэтому его образ затрагивает и волнует любого современного человека. Божественное откровение не прервалось резко две тысячи лет назад, новые мифологические сообщения продолжают появляться из архетипической психэ и транслируются через определённые творческие умы, выбранные в качестве рупора. Мелвилл был одним из таких умов, а мифическая фигура Ахава – таким сообщением.

Первым делом нужно рассмотреть имя Ахава. Оно означает «брат есть отец» или, как альтернатива, «брат отца», «дядя». Оба перевода имеют значение в жизни Мелвилла: его отец умер, когда мальчику было двенадцать лет, и его старший брат Гансворт принял на себя роль отца; а дядя Мелвилла, Питер Гансворт, мог бы считаться, в широком смысле, настоящим отцом писателя даже ещё до смерти Аллана Мелвилла.

Мало того, что дядя Питер часто спасал Аллана от финансовых трудностей своими подарками и кредитами, но также и мать Мелвилла, как она сама признаёт в своих письмах, любила своего брата Питера больше, чем собственного мужа.⁵⁹ Как видно из имеющегося материала, отец Мелвилла чувствовал себя не у дел, «обесточенным» более могущественным шурином, и причиной тому в одинаковой степени выступали и неспособность Аллана обеспечивать собственную семью, и привязанность его жены и детей к Питеру. Такое положение дел не могло не оказать влияния на психическую атмосферу детства Германа Мелвилла. Это, возможно, было не менее значимым, чем физическая смерть отца.

В еврейской мифологии Ахав является идолопоклонником и отступником, предателем завета Яхве. В девятом веке до Р. Х. царь Израилев, библейский Ахав женился на Иезавели, и под её влиянием разрешил идолопоклонство Ваалу. Пророк Илия осудил Ахава, напророчив тому падение из-за Ваала и его супруги Астарты – основных божеств финикийской матриархальной религии, которые вступали в оппозицию с патриархальной религией Яхве. Ахав, таким образом, является прототипом еретика. Нет никаких сомнений, что Мелвилл сам был еретиком. Вся книга была написана, чтобы продемонстрировать несогласие автора с христианской религией того времени.⁶⁰

Что Мелвилл думал о любого рода ортодоксии, показано в пассаже в 69-ой главе, когда описывается, как широкое кольцо белой пены вокруг плавающей туши мёртвого кита иногда ошибочно принимали за буруны вокруг рифов и скал и фиксировали это в судовом журнале:

«И многие годы спустя будут ещё корабли страшиться этого места, перепрыгивая через него, как прыгают на ровной дорожке безмозглые овцы потому только, что в этом месте подпрыгнул их вожак, когда ему подставили палку. Вот вам ваши хвалёные прецеденты, вот вам польза традиций, вот вам все эти живучие предания, никаких у них нет корней в земле, они даже, как говорится, и в воздухе не висят. Вот она, ортодоксальность!» (Глава 69)

Поиски, которые ведут человека в бессознательное, еретические по самой своей природе. Такие поиски не могут произойти, пока человек не потерял сознательную верность коллективным религиозным символам. Стремление к индивидуальному религиозному опыту всегда связано с аутсайдерскими чувствами, подобными чувствам Исмаила, когда существование в традиционных, догматических символах больше не является комфортным. Ахав и Измаил – две ипостаси еретика-аутсайдера. Исмаил – пассивная жертва, Ахав – активный мятежник.

Одним из важных различий между патриархальной религией Яхве и матриархальной религией Ваала является их различное отношение к идолам. Иудаизм, как и протестантизм, выступает против использования религиозных образов. Заповедь в Исходе (20:4) гласит: «Не сотвори себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли». Такая заповедь имеет истоки в глубокой патриархальной антипатии к образы-творящим силам психики, к воображению, которое коренится в матриархальном бессознательном. Мы можем сказать, что одним из значений идолопоклонства, в иудео-христианском контексте, является чествование воображения, спонтанных образов из бессознательного. Ахав представляет собой художественную личность, которая плывёт по бескрайнему морю фантазии, создавая идолов, вопреки запретам патриархального бога.

Табу на идолы существует по уважительным причинам: это аспект табу на инцест. Воображение имеет свои опасности: оно уводит либидо от реального мира. Для незрелого эго воображение легко может стать моделью исполнения желаний и способом побега от адаптации к реальности. Таким образом, в течение определённого этапа развития эго абсолютно необходимо амортизировать бессознательное, материнскую утробу эго, которая является источником воображения. Сознание личности должно отделиться от своих истоков, если оно хочет добиться какой-то автономии. Это цель всей патриархальной инициации.

Художник кажется не завершившим эту патриархальную инициацию; дверь остаётся открытой для материнского бессознательного с его богатым арсеналом образов, которые питают воображение. Художник никогда не демонстрирует полную преданность мужскому началу, а сохраняет неоднозначные отношения с женским. В сам?м иудейском каноне есть интересное исключение из запрета на идолы:

«И говорил народ против Бога и против Моисея: зачем вывели вы нас из Египта, чтоб умереть [нам] в пустыне, ибо здесь нет ни хлеба, ни воды, и душе нашей опротивела эта негодная пища. И послал Господь на народ ядовитых змеев, которые жалили народ, и умерло множество народа из [сынов] Израилевых. И пришёл народ к Моисею и сказал: согрешили мы, что говорили против Господа и против тебя; помолись Господу, чтоб Он удалил от нас змеев. И помолился Моисей [Господу] о народе. И сказал Господь Моисею: сделай себе [медного] змея и выставь его на знамя, и [если ужалит змей какого-либо человека], ужаленный, взглянув на него, останется жив. И сделал Моисей медного змея и выставил его на знамя, и когда змей ужалил человека, он, взглянув на медного змея, оставался жив». (Пятикнижие, «Числа», глава 21)

Яхве здесь нарушает свою заповедь об идолах. Медный змей – изображение, сделанное человеком – противодействует деструктивным эффектам, змеям, ниспосланным Богом. Образы творящей силы человека, его фантазии, таким образом, оказывают лечебное воздействие на раны, нанесённые Богом в поучительных целях. В психологическом плане, это говорит о том, что деструктивные силы бессознательного могут исцелять путём визуализации образов, причинивших боль. Змеи гнева и возмущения кусали израильтян и отравляли их; дабы увидеть образ того, что кусает и отравляет, человек экстериоризирует бессознательные аффекты и добивается разделения между ними и эго. Это эквивалентно росту сознания, что является лечебным фактором.⁶¹

Источник боли и исцеления един, это одно и то же, это трансперсональная психэ. Яхве послал змей, и их же он советует как средство исцеления от разрушительных последствий. Это соответствует парадоксальным описаниям алхимического Меркурия, который является и ядом и панацеей.⁶² Оба – Яхве и Меркурий – представляют объективную психику, энергия которой отравляет, когда она «кусает» эго, отождествляющее себя с ней и действующее в её интересах, но также исцеляет, когда эго может испытать её через объективные образы, которые повышают осознанность эго. Мы освобождаемся от яда аффектов, если мы видим образ, который лежит в основе аффекта.

Медный змей Моисея символизирует базовую потребность человека в образах. Наш жизненный опыт становится терпимым и мы можем смотреть на образ, лежащий за ним, потому что образ сообщает нам смысл и дарует понимание. Мы нуждаемся в образах; они жизненно необходимы для психики, как пища для тела. Для человека источником целительных образов становятся сны и воображение; на коллективном уровне – художественная литература, театр и искусство.

Двойственное отношение Яхве к идолам идёт параллельно с его амбивалентностью в вопросе размещения Древа познания в Эдемском саду и последующим запретом для Адама и Евы вкусить его плод. Если бы они вкусили плод, то стали бы «как Бог», и тем самым открыли бы собственные образы-творящие силы. Это акт Прометея, усиление индивидуальной личности, но и посягательство на прерогативы божества; это нарушение табу.

Существует также очевидная связь с личной психологией Мелвилла. Он был в курсе заносчивости и дерзости собственных творческих сил, но позволял им – как Измаил позволил Ахаву – вести себя в этом безрассудном и героическом путешествии в бессознательное. И совсем не маловероятно, что создание Мелвиллом «Моби Дика», как медный змей Моисея, было средством исцеления для писателя.

Когда капитан Ахав впервые появляется на палубе, нам сообщают о его странном шраме:

«Выбираясь из-под спутанных седых волос, вниз по смуглой обветренной щеке и шее спускалась, исчезая внизу под одеждой, иссиня-белая полоса. Она напоминала вертикальный след, который выжигает на высоких стволах больших деревьев разрушительная молния, когда, пронзивши ствол сверху донизу, но не тронув ни единого сучка, она сдирает и раскалывает тёмную кору, прежде чем уйти в землю и оставить на старом дереве, по-прежнему живом и зелёном, длинное и узкое клеймо». (Глава 28)

Неясно, был ли этот шрам у него с рождения, эдакая наследственная предрасположенность, или же это был результат «какой-то ужасной раны», то есть травмы в результате борьбы с окружающей средой. Это сомнение может соответствовать неопределённости Мелвилла в том, была ли его собственная судьба предопределена ещё до его рождения или же продуцирована травмой его личного опыта. Вот спор о наследственности и об окружающей действительности в двух словах. Никто не может быть уверен, обусловлены ли психологические дефекты особенностями раннего опыта, или же они являются врождёнными и предопределёнными. В любом случае, капитан Ахав – «помеченный», или «отмеченный» человек.

Быть отмеченным богом – это быть выделенным каким-то особым образом прикосновением божества. Дальше, ближе к концу повествования, когда Ахав хочет «чувствовать биение пульса» кита, он говорит: «О ясный дух ясного пламени, кому я некогда, как парс, поклонялся в этих морях, покуда ты не опалил меня посреди моего сакраментального действа, так что и по сей день я несу рубец». (Глава 119)

Находиться слишком близко к нуминозным энергиям психики означает, что человек будет постоянно подвергаться аффектам. Это неоднозначный вопрос – быть отмеченным богом. С одной стороны, это означает принадлежность к числу избранных, с другой стороны, это напоминает нам о Каине.

В «Omoo» Мелвилл описывает другого отмеченного человека, белого ренегата, который бросил родное:

«Изменник от христианства и человечества, белый человек, окружённый Южным морем, с татуированным лицом. Широкая синяя полоса растягивается на его лице от уха до уха, а на лбу – конусообразная фигура голубой акулы… Некоторые из нас смотрели на этого человека с чувством, похожим на ужас, не утихшем даже после того, как нам сообщили, что он добровольно нанёс это украшение на своё лицо. Это печать! Намного хуже, чем у Каина… Он рассказал мне свою историю. Для брошенного в этот мир подкидышем, собственное происхождение было для него загадкой в той же степени, что и генеалогия Одина; и, презиравший всех, он мальчиком бежал из ненавистного работного дома и пошёл в море. Он был предан морю в течение нескольких лет, как пёс у мачты, и теперь он бросил его навсегда». («Omoo», глава 7)

Эта ассоциация связывает Ахава с вероотступнической тенденцией предавать ценности цивилизации и сознания. Если ранний опыт был слишком суровым, у человека нет никаких оснований для верности обществу и коллективным человеческим предприятиям; нет никаких защит против регрессивного нигилизма примитивных аффектов.

В «Книге Откровения» отмечена эта зловещая коннотация:

«Кто поклоняется зверю и образу его и принимает начертание на чело своё или на руку свою, тот будет пить вино ярости Божией, вино цельное, приготовленное в чаше гнева Его, и будет мучим в огне и сере пред святыми Ангелами и пред Агнцем». (Откр. 14:9-10)

По одной из версий, метка Ахава – большой продольный шрам, простирающийся на всю длину его тела от головы до пят. Такой шрам отделяет его правую сторону от левой. С правой и левой сторонами ассоциируют сознательные и бессознательные аспекты психики соответственно, и таким образом можно подразумевать, что у Ахава есть врождённый дефект личности, который стремится отделить его сознание от бессознательного безумия.

В какой-то степени диссоциация сознания от бессознательного – необходимое условие для роста сознания. Бесчисленные мифы повествуют нам об этом. Эго должно испытать отделение от исходного состояния бессознательной целостности, если оно хочет достичь какой-то свободы. Но всё же этот необходимый процесс – диссоциация – несёт серьёзную опасность инфляции и оторванности эго от источника его бытия. Шизофреники демонстрируют эту общую для всех психическую опасность в утрированном виде. В описании Эмерсона Мелвилл, проецируя, обнаруживает характер своего раскола:

«Я мог бы легко увидеть в Эмерсоне, несмотря на его заслуги, зияющий недостаток. Моя догадка в том, что, если бы он жил в те времена, когда мир был создан, он бы предложил ряд ценных рекомендаций. Такие люди расколоты трещиной правоты поперёк лба. И никогда эти таскальщики-снизу не будут в состоянии поладить со строителями-наверху».⁶³

Ни один объективный наблюдатель не мог бы назвать Эмерсона таким таскальщиком. Все его произведения пытаются оправдать природу вещей. Это Мелвилл был тем, кто мог бы предложить, как мир должен быть создан; негодование таскальщика-снизу – его собственное.

В дополнение к шраму, Ахав несёт ещё одну рану: он потерял ногу в столкновении с Моби Диком и с тех пор имеет маниакальное желание отомстить белому киту:

«Трудно предположить, чтобы эта навязчивая идея возникла у него вдруг, в один определённый момент, когда ему было нанесено физическое увечье. Тогда, бросившись на зверя с ножом в руке, он только дал выход внезапно вспыхнувшей, жгучей инстинктивной ярости; а получив тот страшный, растерзавший его удар, он не испытал, вероятно, ничего, кроме мучительного физического страдания. Но пока, принуждённый из-за этого столкновения повернуть домой, корабль огибал в разгар зимы угрюмый, суровый Патагонский мыс, Ахав и его страдание долгие дни, недели и месяцы провалялись вместе, в одной койке; и тогда-то его истерзанное тело и израненная душа слились, изойдя кровью; и он обезумел». (Глава 41)

Вот самый яркий образ: «Его истерзанное тело и израненная душа слились, изойдя кровью». Это образ союза: сознание и бессознательное проникают друг в друга. Но результат этого – не целостность, а безумие. Это неудачное последствие диссоциативной тенденции презентовано продольным шрамом. Тело проливает кровь в душу; то есть, коллективное бессознательное с его архетипическими образами потоком проникает в сознание. Вместо того, чтобы связанные с этим образы отделить и осознать, Ахав отождествляется с ними, уступает инфляции, и, таким образом, доходит до безумия.

Что означает потеря ноги Ахавом? Прежде всего, наличие такого образа в фантазии Мелвилла указывает на то, что он страдал от глубокой парализующей психической травмы. Хронологически причина, вероятно, лежит в отношении Мелвилла к родителям. Относительно чувства отвегнутости матерью, которая больше любила своего старшего сына, Мелвилл фантазировал о том, что она была ему мачехой. Таким образом, Мелвилл был лишён адекватного личного положительного образа матери.

Его опыт отношений с отцом был ещё более болезненным. Аллан Мелвилл был слабым человеком. Пытаясь удовлетворить социальные амбиции своей жены, он неправильно распоряжался своими делами и становился всё более и более зависимыми от благотворительности своих родственников; он просил кредиты у своего отца и у своего шурина. Аллан Мелвилл укорял жену в том, что та любила своего брата больше, чем собственного мужа, и это на самом деле было так. Этот же брат, шурин Аллана, читал ему лекции о том, как воспитывать детей, а в одном из писем шурин сообщил, что его (Аллана) сын сказал своему дяде, что любит его больше, чем собственного отца.

Личность отца является важным фактором в психологическом развитии мальчика: отец первый и самый важный образец мужественности для сына. Благодаря отношениям с адекватной отцовской фигурой сын впервые узнаёт, что значит быть мужчиной и, благодаря этому опыту, становится способен ассимилировать маскулинность в свою собственную личность. Одна из основных травм Мелвилла – неадекватность его отца как мужчины, умственное расстройство и последующая смерть родителя, а затем тяжёлые последствия бедности, вынужденность пользоваться благотворительностью родных и необходимость бросить образование.

Для ребёнка испытать психоз родителя, вероятно, имеет более катастрофические последствия, чем пережить его фактическую смерть. Ребёнок в значительной мере опирается на психическую целостность родителей для обеспечения собственного чувства безопасности. Стать свидетелем полного распада личности родителя – ужасная катастрофа, которая разрывает целостность детской неразвитой психики. В «Redburn» Мелвилл остро описывает, как этот опыт повлиял на него:

«Горечь среднего возраста и жизни после… мальчик тоже может чувствовать всё это и многое другое, когда его юную душу покрыла плесень; и фрукты, которые у других только взорвались после созревания, у него сжимаются ещё в первом цветении. И никогда уже больше не оправятся эти растения после гибельного воздействия; они поражены до самой глубины, и остался такой шрам, который воздух Рая не может стереть. Это трудно и жестоко – в ранней юности вкусить заранее такие муки, которые должны были быть оставлены для прочного времени зрелости, когда хрящ уже стал костью, и мы можем встать и бороться за свою жизнь; тогда мы уже ветераны, используемые для осад и сражений, а не зелёные новобранцы, отступающие в шоке при первой схватке». («Redburn», глава 2)

Можно реконструировать опыт отношений Мелвилла с отцом из отдельных пассажей в его сочинениях. В «Redburn» герой говорит:

«Я никогда не помышлял о такой вещи, как сомневаться в нём [отце]; ибо я всегда считал его удивительным существом, бесконечно чище и больше, чем я, кто не мог ни при каких обстоятельствах сделать не так или сказать неправду». («Redburn», глава 7)

В «Pierre» Пьер чувствует себя так же по отношению к мёртвому отцу, пока не обнаруживает, что его отец имел внебрачного ребёнка. Следует сокрушительное разочарование:

«Да, Пьер, теперь действительно твоя больная рана никогда не будет полностью исцелена, даже на небесах; для тебя, никогда прежде не подвергавшаяся сомнению нравственная красота мира теперь навсегда потеряна; твой святой отец больше не святой; вся яркость ушла из холмов твоих, и весь мир и покой покинул равнины твои; и теперь, сейчас, в первый раз, Пьер, Истина катится чёрной лавиной через душу твою! Ах, несчастный ты, кому Истина в своё первом приливе не несёт ничего, кроме обломков». («Pierre», книга 3, глава 6)

Вполне возможно, что Мелвилл обнаружил какую-то сексуальную нескромность своего отца; в пользу этого говорит множество деловых поездок отца в Париж. Скорее всего, однако, разочарование имело источником общую слабость отца.

Когда родители адекватны своим задачам инкарнации и роли посредников архетипических образов матери и отца, глубокие нуминозные психические энергии буферируются, будучи персонализированы в человеческих формах. Когда же есть серьёзный дефект в психике родителей, который отстраняет их от выполнения функций посредника, в психике ребёнка остается своего рода дыра. Эта дыра будет впоследствии делать ребёнка открытым влиянию сильных первобытных, непосредственных архетипических образов; эдакая «кровоточащая в душу рана».

Это то, что случилось с Мелвиллом. На его долю выпала трудная, наполненная конфликтами судьба, а также блестящая творческая энергия, сделавшая его гением. Мелвилл понимал это, так что, в «Моби Дике» он мог сказать: «Всякое смертное величие есть только болезнь» (Глава 16). Кроме того, в конце книги Ахав восклицает: «О… теперь я чувствую, что всё моё величие в моём глубочайшем страдании» (Глава 135).

Жизнь реального Иисуса, насколько мы можем реконструировать её, возможно, была наполнена подобными лишениями. Иисус был, несомненно, незаконнорожденным ребёнком, без опыта общения с настоящим отцом. Этот пробел в его психике открыл ему ощущение прямого, непосредственного контакта с архетипическим отцом (Богом) с естественным следствием в виде переживания себя сыном Бога. Меньшие степени этого явления общи для всех. За персональными матерью и отцом априори лежат архетипические образы сверхличностных родителей, и всякий раз, когда отношения ребёнка с родителями недостаточны и неудовлетворительны, появляются фантазии о «настоящих» или о «королевских» родителях. Примеры этой темы изобилуют в сказках.

Психическая травма и лишения не обязательно являются абсолютным злом. С одной стороны, они дают связь с величием и глубиной видения, с другой – печаль, болезненность, страдания. Это психологический факт. Процесс индивидуального сознательного отделения эго от исходного состояния мистического соучастия требует от индивида пережить и вытерпеть рану. Мифический образ прикованного Прометея, терзаемого грифом, и образ распятого Христа демонстрируют этот факт. Психическая рана может быть не только болезненным дефектом, но также и воротами в трансперсональную психику. Разочарования и страдания, в каком-то определённом пределе, могут способствовать психологическому развитию эго. За этими пределами они лишь разрушают.

Ахав представляет ведущую функцию Мелвилла – мышление, и это требует дальнейшего изучения. Из описаний трёх других руководителей судна – Старбека, Стабба и Фласка – вполне справедливо заключить, что они соотносятся с функциями интуиции, ощущения и чувства соответственно. Отсюда, методом исключения, Ахав должен быть соотнесён с ведущей функцией – с мышлением. Но изображения Ахава не полностью подтверждают этот вывод. Он не чистый мыслитель.

Ахав кажется более впечатляющей, более яростной версией Фласка – чувствующей функции, и его главной характеристикой является жажда мести, направленная на китов. В конце книги Ахав говорит:

«Ахав никогда не думает, он только чувствует, только чувствует; этого достаточно для всякого смертного. Думать — дерзость. Одному только богу принадлежит это право, эта привилегия. Размышление должно протекать в прохладе и в покое, а наши бедные сердца слишком сильно колотятся, наш мозг слишком горяч для этого». (Глава 135)

Какая ирония! Ахав говорит о дерзости! Это напоминает о приводимой ранее цитате одного из писем Мелвилла Готорну:

«Я выступаю за сердце. К чертям собачьим голову! Я предпочитаю быть дураком с сердцем, чем олимпийским Юпитером с его головой. Причина для массы людей бояться Бога – и в глубине души не любить Его – в том, что они скорее не доверяют Его сердцу и воображают Его мозг как часы».⁶⁴

На первый взгляд «Я выступаю за сердце. К чертям собачьим голову!» предполагает, что Мелвилл – чувствующий тип. В обеих этих цитатах, однако, мышление связывается с Богом, то есть с высшей ценностью, и это означает, что функция мышления – самая почитаемая автором и, следовательно, ведущая. Также, вызывает некоторые сомнения напряжённая энергия фразы «к чертям собачьим». Как сказал Ахав Старбеку, дискредитируя себя в то же время: «Тот, кто говорит в горячке, отрекается после от своих слов». Так что «горячечное» восклицание Мелвилла, для внимательного наблюдателя, опровергает само себя. Он слишком много протестует.

Эти соображения позволяют предположить, что Мелвилл имел двойственное отношение к мыслительной функции. Образ Ахава не соответствует чётко мыслительной функции, потому что его раны и его жажда мести – проявления подчинённой чувствующей функции. Его склонность к размышлениям, однако, продемонстрирована в его насмешливом запросе к плотнику:

«Я закажу ему целого человека по своим чертежам… сердца не надо вовсе; лоб медный и примерно с четверть акра отличных мозгов». (Глава 108)

Я заключаю, что Ахав представляет потенциально превосходящую, ведущую функцию мышления Мелвилла, которой был нанесён ущерб в ходе развития и которая была ранена. Так, в «Моби Дике» мы имеем картину частного, специфического психологического состояния: диктатура искалеченной ведущей функции, которая продолжает доминировать в личности, даже после того, как продемонстрировала свою несостоятельность в качестве руководителя.

Тирания ведущей функции – распространённая проблема в психотерапии. В целях эффективной адаптации к жизни является неизбежной своего рода психологическая специализация, которая развивает одну функцию за счёт других. На каждом этапе развития есть внутренняя тенденция к психической дифференциации. Но современное общество чрезвычайно преувеличивает эту внутреннюю тенденцию, поощряя специализацию. Потребность же психологического роста в конечном счёте приводит к необходимости свергнуть ведущую функцию с пьедестала. В интересах психологического роста в определённый момент жизни становится абсолютно необходимо освободить место для других видов опыта, до сих пор не освоенных и содержащих потенциал. Когда этот момент приходит, внутренняя ситуация становится аналогичной ситуации в стране, нуждающейся в том, чтобы старый режим был свергнут.

Но долго державшие в своих руках власть и привыкшие к ней редко отрекаются от престола добровольно. Так же и с ведущей функцией. Она утрачивает свой творческий потенциал, становится всё более тиранической. Как эгоцентричный диктатор, она функционирует в качестве автономной узкоспециализированной системы, которая ставит своё собственное благополучие превыше общего благополучия организма в целом. Примитивные народы, как описал Джеймс Джордж Фрейзер в «Golden Bough», периодически убивали ритуально своих вождей и заменяли их молодыми правителями. Нечто подобное должно происходить и в индивидуальной психике, чтобы человек не стал жертвой бесплодной душевной тирании своей ведущей функции.

Ахав представляет собой такую тираническую ведущую функцию, отказывающуюся уступить свою власть. Когда приходит время, и законы жизни требуют принести старого правителя в жертву, возникает вопрос – как у Ахава и его экипажа – будет ли ведущая функция успешна в принесении себя в жертву в интересах всей личности, даже при угрозе полного разрушения.

_______________________________________________

58 – Вальтер Вебер даёт ему такую высокую оценку: «Без лишних церемоний, мы можем разместить Ахава среди величайших творений всей литературы; он имеет своеобразное родство со всеми мифическими персонажами, но особенно с греческим Прометеем и Сатаной Мильтона. Никто не может на этом основании говорить о заимствовании, поскольку этот плод глубокого искусства символизма является высшим литературным достижением, какие как удаются спонтанно и только у самых великих художников, находящихся на высоте своих сил». Herman Melville, eine stilitische Untersuchung (Basel: Philographischer Verlag, 1937); cited in Moby-Dick, ed. Mansfield and Vincent, p. 641.

59 – Leyda, Melville Log, p. 54.

60 – See Lawrence Thompson, Melville's Quarrel with God.

61 – Ещё один пример целительной силы образов находим в «Ветхом завете» (1-я Царств, глава 6). Филистимляне захватили ковчег завета, и присвоение этой святыни вызвало чуму (возможно, бубонную) среди них. «И призвали Филистимляне жрецов и прорицателей [и заклинателей] и сказали: что нам делать с ковчегом Господним? научите нас, как нам отпустить его в своё место. Те сказали: если вы хотите отпустить ковчег [завета Господа] Бога Израилева, то не отпускайте его ни с чем, но принесите Ему жертву повинности; тогда исцелитесь и узнаете, за что не отступает от вас рука Его. И сказали они: какую жертву повинности должны мы принести Ему? Те сказали: по числу владетелей Филистимских пять наростов золотых и пять мышей золотых; ибо казнь одна на всех вас и на владетелях ваших. И так сделайте изваяния наростов ваших и изваяния мышей ваших, опустошающих землю, и воздайте славу Богу Израилеву».

62 – Меркурий говорит о себе: «Я напитанный ядом дракон... Огонь и вода мои рушат и вяжут... если не знаешь меня как следует, то мой огонь погубит пять твоих чувств. Уже многим принёс смерть яд, что растекается из моих ноздрей… во мне заключён свет природный (naturale lumen); я тёмен и светел; я притекаю с неба и от земли; меня знают, но я вовсе не существую; в солнечных лучах я отливаю всеми цветами и всеми металлами. Я солнечный карбункул, благороднейшая просветлённая земля, которой медь, железо, олово и свинец ты можешь превратить в золото» (К. Г. Юнг, «Дух Меркурий»).

63 – Metcalf, Herman Melville, p. 59, italics added.

64 – Ibid., p. 109.

65 – Charles Olson, Call Me Ishmael, p. 4.