Гарри Лахман
Юнг Мистик
Глава 3
Незваные гости разума
Юнг начал работать ассистентом в Психиатрической лечебнице Бургхольцли в Цюрихе в декабре 1900 года. Ему было двадцать пять. Принятие в Бургхольцли, в некотором смысле, было также престижно, как и возможная работа с его наставником Фридрихом вон Мюллером. В те времена это была самая известная психиатрическая клиника в Европе, которая добилась своих отличий под руководством предыдущего директора Августа Фореля, успешного и разностороннего мыслителя, чьё исследование структуры мозга привело к опровержению теории нейрона. Когда объявился Юнг, Форел передал его под руководство Евгения Блейлера, который способствовал появлению термина «шизофрения», заменившего старое понятие dementia praecox. Блейлер отстаивал тот подход к психическим заболеваниям, который перенял сам Юнг и который стал известным в 1960-х благодаря психиатру Р.Д. Лэнгу. Вместо того чтобы рассматривать бред пациента как просто невразумительный симптом, не представляющий никакой ценности для излечения (что позволяло докторам законно его игнорировать), он пытался понять то, что говорили его пациенты и рассмотреть их, казалось бы, бессмысленные замечания как вполне уместные (хотя и не продуктивные) ключи к решению их проблем. Он проводил с ними время, давал им простые задачки, демонстрировал симпатию и интерес, и в целом относился к ним как к людям, а не просто сломанным машинам, подобно господствующей ортодоксии, которая считала, что все психические заболевания имеют органическое происхождение. К сожалению, из-за своего акцента на химическом основании умственных болезней, нынешняя ортодоксальная психиатрия до сих пор поддерживает этот подход.
В детстве Юнг пообещал себе, что однажды будет жить возле озера; прибыв в Бургхольцли, он как раз сделал это. Ассистентам полагалось жить внутри, и клиника, это суровое, возвышающееся над местностью здание, располагалась на вершине холма, с видом на Цюрихское озеро. Однако, ни у врачей, ни у пациентов не было хорошего вида на воду. В случае пациентов это делалось с целью оградить их от мысли о возможности самоубийства. Учитывая условия жизни и нагрузку врачей, аналогичная забота могла быть приемлема в том числе и для них. Коллега Юнга, Альфонс Маедер, называл Бургхольцли «своего рода заводом, где работают тяжело, а платят плохо» [1]. Блейлер был фанатично трудолюбивым, преданным и серьёзным, и считал, что его работники должны быть такими же. Их день начинался в 6:30; им следовало завершить обход до 8:30, когда проводилось общее собрание. Часто еще имело место собрание в 10:00, и еще одно с пяти до семи вечера. Юнг и его коллега проводили остаток вечера, записывая свои заметки, и в среднем рабочий день заканчивался в 22:00, когда двери клиники закрывались на ночь. Ключи имели только старшие доктора, и ассистентам приходилось брать их на время, если они собирались придти домой позже. Каждому доктору требовалось иметь практическое знание всех историй болезни всех пациентов. Во время прибытия Юнга было 340 пациентов и 4 врача.
Блейлер был непьющим, и всем его ассистентами следовало также отказаться от алкоголя; для «Бочонка» это на самом деле было жертвоприношением. Впрочем, Юнг имел мало возможностей для общения. Он не знал практически никого в Цюрихе и в любом случае факт того, что он имел лишь одну пару брюк и две рубашки, весьма ограничивал возможности его ночной жизни. Тут пришла на подмогу его способность к уединению, и в течение первых шести месяцев он полностью посвятил себя чтению пятидесяти томов «Allgemeine Zeitschrift fur Psychiatrie» (Журнал Психиатрии). Серьёзность Юнга сочеталась с серьезностью Блейлера (на самом деле, из-за монашеского образа жизни его коллеги поднимали вопрос о его «психической аномалии» [2]) и жаль, что его замечания по поводу Блейлера и Бургхольцли в «Воспоминаниях, сновидениях, размышлениях» являются менее лестными. В рассказе о Бургхольцли Блейлер не упомянут, и Юнг подводит итоги тамошней профессиональной обстановке, когда говорит, что «с так называемой клинической точки зрения, которая тогда господствовала, врач занимался больным не как отдельным человеком, обладающим индивидуальностью, а как пациентом Икс с соответствующей клинической картиной. Пациент получал ярлык, ему приписывался диагноз, чем обычно все и заканчивалось. Психология душевнобольного никого не интересовала» [3]. Оба замечания не соответствуют действительности, и Колин Уилсон предполагает, что их причиной послужило то, что Юнг «рассматривал Блейлера с бессознательной ревностью, как человека, который может предвосхищать его собственное открытие» [4]. Тут подразумевается то, что Юнг непреднамеренно хотел получить уважение в связи с разработкой «дружественного к пациентам» подхода к умственным расстройствам, который стал точкой опоры для гуманистической психологии. Правда это или нет, но это не единственный случай, когда Юнга обвиняли в получении признания за счет чужих разработок. Однако, Юнг хорошо отзывался о Блейлере в других контекстах; будучи назван в переписке фрейдистом, Юнг вносил поправку и утверждал, что как «студент Блейлера», он уже приобрел «научную репутацию к тому времени, когда начал поддерживать Фрейда». А в письме к сыну Блейлера он говорил, что «впечатления и предложения, которые я получил от вашего отца, становятся все более яркими в моей памяти, за что я всегда буду благодарен ему» [5]. И все же в главном публичном повествовании о его жизни, такие признания отсутствуют.
Если Юнг был взволнован перспективой понимания того, как «человеческий ум реагирует на вид своего собственного разрушения» [6], то в Бургхольцли он имел для этого предостаточно возможностей. Пациенты ели свои собственные экскременты, пили свою мочу и постоянно мастурбировали; одна пациентка смазывала себя калом и спрашивала Юнга, находит ли он её привлекательной. Они будут переходить от светской беседы к яростной ругани, а от отчаянных воплей к катоническому молчанию в течение нескольких минут. Большинство коллег Юнга воздерживались от примера Блейлера и избегали взаимодействия с пациентами; однако Юнг, который вскоре получил репутацию зацикленного на работе, как и Блейлер (что другие считали амбицией), будет сидеть и терпеливо слушать несмолкаемый салат из слов. Замечания подобные «Неаполь и я должны следить за миром с лапшой», «Я трехкратный обладатель мира» и «Я двойной незаменимый политехникум», необыкновенным образом предвосхищали своего рода «автоматическое письмо», которым занимались сюрреалисты в Париже в 1920-е годы, в работах подобным «Магнитным полям» Андре Бретона и Филиппа Супо. В частности, одна пациентка, пожилая женщина по имени Бабетта, которая была здесь уже в течение двадцати лет, зачаровала Юнга. Она родилась в бедности; её отец был алкоголик, а сестра проституткой. Она провела большую часть своей жизни в нищете, а остальную в сумасшедших домах. Юнг слушал её «безумные» замечания, такие как «Я депутат Сократа» и «Я сливочный пирог на дне из кукурузной муки», и понял, что они не были бессмысленными, но пытались увеличить её чувство собственного достоинства посредством утверждения своего рода важности. Юнг видел, что это компенсировало её заниженную самооценку, которая привела её к отходу от реальности.
Юнг получил понимание значения бреда Бабетты благодаря своей работе над ассоциативным тестом, на которую его назначил Блейлер. Эти тесты были первоначально разработаны сэром Фрэнсисом Гальтоном (кузеном Чарльза Дарвина) для оценки времени психологической реакции на раздражители, но Юнг увидел, что существуют также его психологическое применение, как в уже разработанном подходе Вильгельма Вундта. Юнг зачитывал список «пусковых» слов, а испытуемый должен был сказать первое слово, что приходило на ум. Время реакции и ответ фиксировались и если испытуемый колебался (или представлял странный ответ), Юнг предполагал, что это указывало на «блок» того или иного типа. Отмечая сходство между словами, временем реакции и ответов, Юнг утверждал, что проблематичные слова ассоциировались в уме подопытного с определенными эмоциями, которые классифицировались по группам, которые Юнг называл «комплексами». Испытуемый часто не осознавал, что он (или она) колебались, и Юнг заключил, что комплексы делают свою работу в бессознательном пациента. Юнг также работал с реакцией кожи и потовых желез при помощи гальванометра, и его ранние исследования привели к разработке детектора лжи. Ассоциативный тест был применен им даже для помощи в раскрытии преступления. Один раз помысел мальчика о воровстве денег у своего работодателя был выдан благодаря словам, сорвавшимся с его уст; после колебания на словах а-ля «вор» и «полиция», Юнг прекратил расследование и предъявил ему обвинения в преступлении. Мальчик отрицал это, а затем расплакался и признался; его «подавление» неприятных мыслей о чувстве собственной вины выдало его. Работа Юнга над словесными ассоциациями является явным доказательством того, что он был осведомлен и успешно исследовал подходы к бессознательному еще до встречи с Фрейдом. На самом деле, он читал «Толкование сновидений» Фрейда перед прибытием в Бургхольцли, но не был впечатлен, и только читая её во второй раз с целью сделать доклад для Блейлера, он осознал её важность. Очевидно, что работа, которую он произвел над словесными ассоциациями и его прозрения о комплексах, которые послужили для Юнга его собственным доказательством существования бессознательного разума, привели к его признанию значения работы Фрейда. Но к тому времени, как это случилось, Юнг уже приобрел репутацию в психиатрических кругах в связи с работой, проделанной в Бургхольцли.
Во время учебы в Университете Базеля, Юнг наведывался к старому другу семьи в Шаффхаузене; это была Берта Раушенбах, «молодая дама, которая прогуливалась с ним под осенним солнцем» - она была упомянута как ребенок в предыдущей главе. Сейчас же она была женщиной средних лет со своей собственной семьей. В связи с этим случаем, выказывая ей своё почтение, он увидел другую молодую девушку с косичками лет четырнадцати, стоящую на лестнице. Совершенно неожиданно Юнг обратился к другу, с которым был, и сказал: «Эта девушка – моя супруга!». Годы спустя, вспоминая этот инцидент, Юнг рассказывал Аниэле Яффе, что был глубоко потрясен этим; он видел её только мгновение, но уже знал, что женится на ней. Юнг оказался прав. Эмма Раушенбах – дочь Берты – была хорошо образованной, привлекательной и очаровательной и происходила из богатой семьи; в некотором смысле она могла бы считаться одной из богатейших женщин Швейцарии. Её отец был чрезвычайно успешным промышленником, и в то время когда Юнг впервые увидел её, его шансы на бракосочетание были довольно невелики. Понятное дело, что его друг посмеялся над его выходкой; несмотря на это, Юнг пообщался с девушкой, но в любом случае его перспективы бедного студента были строго ограничены. Тем не менее, внезапное интуитивное озарение Юнга оказалось правильным. Юнг вновь увидел Эмму через шесть лет на празднике в городе Винтертур, расположенном к северу от Цюриха, куда его пригласила знакомая семья. Общественная жизнь у Юнга практически отсутствовала, и эта благоприятная возможность, должно быть, была им одобрена. Несколько месяцев спустя, Берта Раушенбах пригласила Юнга на бал в своем летнем домике в Олберге. Бедный Юнг, должно быть, был впечатлен тамошним окружением: несколько акров, лакеи в ливреях, экипажи, лошади, просторные комнаты, дорогостоящая мебель – весьма отличное место от среды Бургхольцли и его семейной жизни. Юнг танцевал с Эммой, но произвел плохое впечатление; он был неуклюж и решительно скромно одет. Однако Берта, вероятно, почуяла предчувствие Юнга и поэтому пригласила его еще раз. Когда наконец Юнг сделал Эмме предложение, она ему отказала. Ни Юнг, ни Берта не удовлетворились этим. В конце концов, они убедили Эмму пересмотреть предложение повторно, и они с Юнгом обручились.
Надо сказать, что бракосочетание с Эммой (которое произошло в феврале 1903 года) было, вероятно, самым удачным из того, что случалось с ним. Хотя, в конце концов, к Юнгу стали обращаться невероятно богатые пациенты с обеих сторон Атлантики, было также богатство Эммы, которое позволило ему продолжать свои исследования, не беспокоясь о том, чтобы достать денег на жизнь; по этой причине он мог оставить Бургхольцли и заняться частной практикой.
Правда, перед этим Юнг провел зиму 1902-1903 г. в Париже, посещая лекции известного Пьера Жане, психиатра и философа, который ввел термины «диссоциация» и «подсознание», и который верил, что ранние травмы были ответственны за настоящее состояние пациента – эта теория несколькими годами предшествовала сходным взглядам Фрейда. Сам Фрейд учился у великого Жана Мартена Шарко, наставника Жане в Госпитале Сальпетлиер в Париже, как и Блейлер, и позже Жане считал, что его собственная работа была подтверждена Фрейдом; на самом деле, это «подтверждение» для Жане часто имело намек на плагиат. Хотя Фрейд часто упоминается как тот, кто оказал огромное влияние на Юнга, Жане и другой французский психолог, Альфред Бине, могли бы оспорить этот факт. Жане утверждал, что существует два основных невроза – истерия и психастения, и Бине подобным образом разработал типологию «интроспекции» и «экстроспекции». Идеи их обоих повлияли на исследование Юнгом «интроверсии» и «экстраверсии», которое формирует основу его наиболее влиятельной книги «Психологические типы».
Центральным понятием у Жане было то, что он называл «функция реальности». Подобно Блейлеру, он считал, что душевные заболевания являются результатом «расшатанного» бессознательного, вялости в нашем понимании реальности, как если бы ум был слишком слаб, чтобы удерживать что-либо под контролем. Мы даже говорим кому-либо, кто кажется находящимся на грани истерии, чтобы он «пришел в себя». Душевное здоровье, предполагал Жане, определялось нашей способностью сосредоточиться, сконцентрировать свое внимание (опять же, мы часто говорим «возьми себя в руки» тому, кто пребывает в опасности потери самоконтроля). Жане называл этот акт концентрации «психологическим напряжением» и считал, что его можно развивать намеренно. Пациенты Бургхольцли потеряли контакт с реальностью, потому что их бессознательное дало опасную слабину, и Блейлер признавал этот факт, давая им различные «задачи» для выполнения. Юнг сам испытал на опыте истину размышлений Жане, когда «вылечил» свои собственные обмороки, а затем и нерешительность по поводу своей карьеры: в обоих случаях «столкновение с реальностью» дало Юнгу толчок к целенаправленным действиям (напомним также, что Генри Элленбергер отмечал, что первым шагом юнгианской терапии является «возвращение пациента обратно к реальности»).
Жане также поддерживал идею о том, что когда чьё-либо психологическое напряжение становится критически ослабленным (что он называл «понижением ментального уровня»), в связи со сном, гипнозом или заболеванием – личность разделяется на автономные фрагменты, которые кажутся имеющими свой собственный «разум», и это очень близко к исследованиям комплексов Юнга, а также тому, что он ощущал во время сеансов с Хелли. Такие историки психологии как Сону Шамдасани, утверждающие что Юнг имел равную (если не превосходящую) связь с французскими школами психологии, чем с венской, правы, хотя сам Юнг, похоже, не оценил влияние Жане в те времена. Это может быть из-за того, что оптимизм Жане и здравый смысл его подхода слишком сильно напомнили Юнгу о мышлении французского Просвещения; оно было слишком рациональным. Идеи Фрейда более соответствовали раннему чтению Юнгом Шопенгауэра и Ницше, и его таинственная реальность бессознательного ума сильно притягивала романтично настроенного Юнга.
Кроме того, Юнг побывал на некоторых Парижских праздниках, и это более занимало его ум, чем идеи Жане. Он посещал лекции только раз в неделю; остальное же время полностью было в его распоряжении, и он проводил его, наслаждаясь городом, его галереями, концертами и кафе, занимаясь английским в Берлинской школе, а также предвкушая своё бракосочетание. Именно во время этой поездки он увидел Хелли Прейсверк и обнаружил в себе странное влечение к ней. Он, похоже, был сильно очарован еврейской девочкой; еврейские женщины, в действительности, сильно притягивали тевтонского Юнга. В свои двадцать семь Юнг был красивым мужчиной и начинал понимать, что женщины находят его привлекательным. Интуиция давала понять, что его невеста Эмма должна была дать свое согласие.
После его возвращения, пара обвенчалась, и они провели медовый месяц на Мадейре и на Канарских островах. Эмма быстро осознала, что значит быть замужем за психиатром, и реальность жизни в Бургхольцли сначала была для неё чем-то вроде шока. Молодожены приобрели квартиру над квартирой Блейлера в клинике; на этот раз у них имелся вид на озеро. Эмма привыкла к удобству и позаботилась о том, чтобы её новое жилище было как следует отделано. Безденежные дни Юнга закончились. Он стал жить стильно, хорошо питаясь и одеваясь, предаваться развлечениям с друзьями. Он быстро оценил подобный образ жизни, и хотя он никогда не перерос последствий своей бедности, в которой жил большую часть своей жизни, Юнг перешел к существованию зажиточного щеголя.
В 1904 году Юнг сделался старшим врачом и клиническим директором; вскоре были замечены и другие его достижения, после чего он стал «вторым в команде» Блейлера, хотя дальнейшего продвижения не последовало, и Юнг стал ощущать некоторое пренебрежение к себе. Его тяжелый труд и огромную жизненную энергию трудно было проигнорировать, и вначале он и Блейлер имели дружеские отношения; вскоре, однако, их дружба стала неустойчивой, в основном из-за неудержимого порыва Юнга и его уверенности в себе. Дела не улучшало то, что Юнг полагал Блейлера смесью «крестьянина и школьного учителя» [7]. Одним из стимулов проявления одаренности Юнга было прибытие в Бургхольцли пациентки, у которой с ним завязались отношения, которые у нее имелись со многими другими мужчинами: она стала музой Юнга. В конце концов, эту позицию заняла Тони Вольф (почти на постоянной основе) – другая пациентка, ставшая в 1913 году любовницей Юнга – этим почетом она будет наслаждаться до середины 1940-х, что безгрешная Эмма будет выносить терпимо, но не без страданий. Но до Тони были и другие. Во время своих университетских лекций Юнг замечал влюбленные взгляды своих поклонниц, местно известных как Zurichberg Pelzmdntel («леди в мехах»). К тому времени, как он стал основателем новой школы психологии (или самотрансформации), он редко оставался без толпы восхищенных женщин – благословление (или проклятие), которое он разделял с другими «учителями», такими как Штайнер и Гурджиев. Неудивительно, что факт того, что Юнг имел сексуальные отношения с некоторыми своими пациентками, служил источником «боеприпасов» для его хулителей.
Сабина Шпильрейн прибыла в Бургхольцли в августе 1904 года. Она была по-детски одетой восемнадцатилетней русской еврейкой (её дед был раввином) с косичками. Её предыдущее пребывание в частной клинике оказалось бесполезным. Она была сильно чувствительной, глубокой эмоциональной, хорошо говорила и имела суицидальные наклонности. Она бесконтрольно плакала, смеялась или кричала, избегала смотреть кому-либо в глаза и высовывала язык в сторону того, кто к ней прикасался. Истерия была свойственна её семье, и Юнг удивился, когда Блейлер предложил ему подвергнуть её психоанализу. Хотя к тому времени Фрейд ввел это понятие уже десятилетие назад, не имелось никакого руководства, и Юнгу, в некотором смысле, пришлось импровизировать. Он встречался с Сабиной на час или два ежедневно. Комбинируя словесные ассоциации с «лечением разговором», он подтолкнул её к тому, чтобы она рассказала свою историю. Факт её битья отцом по голому заду в трехлетнем возрасте возбуждал её (и, казалось, подтверждал идеи Фрейда относительно детской сексуальности, по поводу которой Юнг проявлял сильную сдержанность), также как и вид того, как отец бил её старшего брата. Впоследствии она стала считать, что испражнялась отцу в руки; это привело к навязчивым мыслям об экскрементах. При достижении подросткового возраста, Сабина не могла есть (или видеть как кто-либо ест) без мыслей о кале, и вид отцовских рук волновал её сексуально. Раздражение при виде наказания превратилось в сексуальную фантазию, которая находила выход в открытой мастурбации, депрессии и ярости.
Разговор о проблемах помогал ей, но Юнг, следуя примеру Блейлера, решил попросить её помочь ему в его работе. Сабина хотела стать студентом-медиком, и Юнг использовал её исследовательский материал в своей работе «Habilitationsschrift», которая квалифицировала его как преподавателя в Университете Цюриха. Она также помогала ему в ассоциативных тестах. Она была отличной помощницей, и с Сабиной Юнг впервые смог «полностью использовать свои возможности для дарования пациентке более лестного образа себя, чем она могла бы сформировать без его помощи» [8]. Хотя в те времена женщины имели больше препятствий на пути индивидуации, чем мужчины, потребность в сильном, позитивном образе себя выходит за рамки половых характеристик, и на протяжении всей жизни Юнг обладал завидным умением заставить человека думать о себе лучшим образом. В его более поздней работе, это было движение за пределы просто достижения «нормального» уровня дееспособности, к более творческим возможностям. В случае Сабины, обеспечение благоприятной возможности использовать её таланты было таким же «лечением», как и психоанализ, это открытие также обнаружил психолог Абрахам Маслоу, который многое разделял с Юнгом. Сабина оказалась настолько хорошей помощницей, что Юнг воодушевлял её стать психиатром. Его интуиция оказалась права. Впоследствии она стала одной из первых женщин-психоаналитиков, и существуют доказательства того, что её идеи повлияли и на Юнга, и на Фрейда.
Тем не менее, с Сабиной, Юнг познал истину утверждения Крафт-Эбинга о том, что в психиатрии личность доктора вовлекается целиком, и что в ответной субъективности пациента всплывают его собственные проблемы – этот феномен позднее стали называть «контрпереносом». В ходе бесед с Сабиной Юнг говорил об Эмме, и его стандартные взгляды на женщин всплывали на поверхность. Как и большинство швейцарцев, он считал, что Эмма, будучи его супругой, должна интересоваться исключительно сохранением домашнего очага и созданием семьи (что она делала исключительно хорошо, произведя на свет пятерых детей) и разделением его интересов – предрассудок, который, при всем его восхвалении женского, оставался с ним на протяжении всей его жизни. Годы спустя он говорил в интервью, что «Интересом мужчины, прежде всего, должна быть работа. А что касается женщины, то сам мужчина и является и её работой, и её делом» [10]. Сабина же, по его словам, была исключительной. И впоследствии он найдет и других исключительных пациенток.
Хотя Юнга и критиковали за то, что имел отношения с пациентами, Сабина действительно была соблазнительницей, и как неохотно признает Бруно Беттельгейм, роман с Юнгом и излечил её [11]. После восьми месяцев лечения Сабина была выписана из клиники и начала обучаться в университете. Юнг понимал, что её растущая эмоциональная вовлеченность в отношения с ним давала ей поддержку, утрата которой может привести к рецидиву. Но он также обнаружил свою растущую зависимость от неё; как и в случае еврейской девушки, которую он повстречал в Париже, темные «инаковости» Сабины притягивали его. Хотя Эмма имела активный интерес к его работе и хотела быть своего рода его интеллектуальным партнером, как он и желал, она никогда не была им (хотя и не по своей собственной вине). С Сабиной же Юнг начал схему отношений, которая соединяла поиски идей с эротикой. В восприятии Сабины это привело к фантазии о ребенке от Юнга, которого она называла Зигфрид, в честь Вагнерского персонажа из «Кольца Нибелунгов».
Юнг говорил с ней о своих идеях и о своей решимости изловить «незваных гостей разума» [12], с которыми он уже сталкивался в случае своей кузины Хелли и встречался ежедневно, работая с пациентами, такими как Бабетто. Они не шли на сближение до 1908 года. Юнг сдерживался, но, в конце концов, уступил. Но через несколько месяцев Юнг устал от романа и собственничества Сабины (однажды во время ссоры она угрожала ему ножом); в конце концов, он был обычным швейцарцем и когда услышал, что Сабина представилась одному из его коллег как его любовница, то в тревоге ушел. Он также любил Эмму и свою растущую семью (четверо из его детей были рождены в тот период, когда он знал Сабину), а также беспокоился по поводу того, что ей будет больно.
Юнг осознал, что следует выпутываться из этого дела и сделал это довольно неуклюже, а именно – посредством письма матери Сабины, которое было ответом на анонимное письмо, скорее всего написанное Эммой, где рассказывалось, что её дочь вовлечена в связь с женатым доктором. К этому времени Сабина уже выписалась из клиники и Юнг уже не получал плату за свои услуги и технически не был её врачом, что он и отметил в письме. Юнг взял на себя роль потерпевшей стороны и утверждал, что её дочь распространяет о нем истории, просто потому, что он отказал себе в удовольствии сделать её беременной. Это дело показывает Юнга в довольно непривлекательном свете, и он сам знал об этом; однако, так же истинно, что в те времена этика между аналитиком и анализируемым еще не была такой утвержденной, как ныне. И, как признает Бруно Беттельгейм, Сабина получила пользу от этого романа, чего, конечно, нельзя сказать об Эмме.
Одна из положительных вещей романа с Сабиной Шпильрейн – это то, что благодаря ему укрепились развивающиеся отношения Юнга с Зигмундом Фрейдом. Все больше и больше Юнг замечал, что работа, которую он проделывал со словесными ассоциациями, подтверждает многие находки этого все еще непонятного доктора из Вены. И собственный глубокий интерес Юнга к сновидениям делал Фрейдовские прозрения подобными откровению. В начале 1906 года Юнг послал Фрейду фанатичное письмо, словно жестом предвосхищая будущую объемную переписку, а также копию своей книги «Исследование диагностических ассоциаций». Тем не менее, у него была некоторая сдержанность по поводу фрейдовского акцента на сексе как источнике всех неврозов, и он сообщил об этом Фрейду с самого начала, хотя в свете новых реальностей психики, исследовавшихся Фрейдом, эти нестыковки казались незначительными. Юнг, должно быть, был поражен, когда Фрейд в своем ответе почти сразу же заявил, что уже приобрел копию книги Юнга, и приглашал его присоединиться к его работе; вместе с Миллером и Блейлером, Фрейд быстро пополнил ряды тех, кто достойно оценил Юнга в самом начале. Сам Юнг же, вероятно, чувствовал некоторую нерешительность, так как он выждал несколько месяцев перед тем, как ответить, и, таким образом, начал формировать ту схему, которая будет работать на протяжении всей их дружбы – Фрейд будет горячо ожидать ответов от неспешного Юнга. Когда же началась переписка, одним из первых объектов для обсуждения стала Сабина. Хотя поначалу Юнг не упоминал её имени, он сказал, что её случай дал ему осознание собственных полигамных тенденций. В другом, более позднем письме он признался, что формулой успешного брака является терпимость к неверности [13].
Фрейд быстро стал отцовской фигурой для Юнга, и Юнг вскоре поделился с ним своими личными проблемами. Разница в возрасте оказалась полезной; Фрейд был на двадцать лет старше, и Юнг утратил все эмоциональные связи с Блейлером, которые, впрочем, были в любом случае слабыми. С точки зрения Фрейда, Юнг был добычей. Блейлер уже симпатизировал его идеям, и становление Юнга «вторым в команде» было ему выгодным. Как уже упоминалось, Юнг уже сделал себе имя (и не только в Швейцарии). Фрейд рассказал своему Венскому кругу (состоявшему преимущественно из евреев), что психоанализ нуждается в Юнге-протестанте, чтобы этот метод не мог быть охарактеризован как чисто «еврейская наука». К сожалению, именно так охарактеризовали его нацисты тридцать лет спустя.
Далее последовал своего рода «любовный роман» с ухаживающими письмами, словами похвалы и взаимным восхищением. Этот элемент ухаживания в растущей дружбе отмечался неоднократно, и признание Юнга Фрейду, что он однажды был совращен мужчиной, был сигналом для Фрейда, что Юнг все же желает оставаться на некоторой дистанции. Интимность, говорил он Фрейду, была трудна для него, и эта склонность к недоверию развилась в нем в течение того времени, когда он был еще мальчиком и его мать пребывала в психиатрической лечебнице.
Фрейд видел Юнга как «наследного принца», не-еврея, который будет нести знамя психоанализа всему миру. Юнг видел Фрейда как «первого человека реальной важности», который ему повстречался. Он был «всецело замечательным» [14], и это не должно удивлять нас, ведь Юнг, несомненно, думал, что помощь делу Фрейда поможет продвинуться ему самому. Действительно, защищать Фрейда в те ранние дни психоанализа было опасно; так же, как это случилось на лекциях Зофингиа по метафизике, Юнг присоединился к изысканному предприятию. Но у него было ощущение, что психологическое будущее будет за Фрейдом, по крайней мере, временно, и Юнг стал всецело наслаждаться дебатами (или, по словам Уильяма Блейка, «мысленным боем»). У Юнга было много избыточной энергии и вбрасывание себя на поле психоаналитической битвы было многообещающим. Безусловно, психоанализ не добился бы своей обильной репутации без неустанного содействия Юнга.
Эти двое впервые встретились в 1907 году, когда Юнг и Эмма посетили Фрейда с его семьей в Вене. Фрейд, будучи уже в среднем возрасте, еще не добился того признания, которого желал, и с радостью приветствовал юного сторонника. Большинство из его окружения были посредственными стадными последователями (характеристика, которую предпочитал властный Фрейд), и блестящий энергичный Юнг казался воистину драгоценной находкой. Они говорили в течение тринадцати часов подряд. Фрейд позволил Юнгу разгрузить себя от потока идей и наблюдений, а затем, когда это наплыв истощился, спокойно стал вносить ясность. Большинство свидетельств об этом визите подчеркивают, что Юнг выказывал мало интереса к семье Фрейда; он был, если уж мы решили говорить об этом, невежественным и невоспитанным, фокусируясь исключительно на своем разговоре с хозяином. Хотя у него была богатая супруга и растущая репутация, Юнг не всегда был искусен в социуме (отсутствие у него навыков межличностного общения может быть объяснено простой застенчивостью). Позднее, когда он встретился с окружением Фрейда, Юнг ощутил себя «не в своей тарелке» посреди этого интеллигентного кафе. Однако его земная жизненная сила и негасимое возбуждение, должно быть, казались ураганом свежего воздуха в декадентской атмосфере Вены «fin-de-siecle» (франц. «конец века»). И Фрейд официально это признал, когда в 1910 году назначил Юнга президентом «Международной Психоаналитической Ассоциации», поставив его над такими людьми, как Альфред Адлер, Вильгельм Стекель и Шандор Ференци, которые были верными членами этого психологического сообщества в течение многих лет. Он успокоил несогласие с этим переворотом посредством объяснения, что психоанализ нуждается в не-еврейской презентации; он также знал, что если его работе суждено уцелеть после его смерти, то гений, подобный Юнгу, был бы в этом большим подспорьем.
Со своей стороны, Юнг охотно взялся за фрейдистскую дубину и обрушил её на критиков своего нового наставника. Еще до встречи с Фрейдом он защищал его идеи от нападок психиатра Густава Ашаффенбурга на конференции в Баден-Бадене, хотя некоторые из последователей Фрейда (да и он сам) чувствовали, что он не защищает наставника достаточно агрессивно. Вскоре после их встречи, Юнг высказался в пользу Фрейда на конференции в Амстердаме, где выступил с докладом об истерии. Юнг определенно был в своем репертуаре: в то время он читал лекции в университете, а также занимался делами своих пациентов, вел семейную жизнь, а также свое собственное исследование, за которое и боролся, не говоря уже о сложностях, связанных с Сабиной Шпильрейн. Но типичным образом он обременил себя организацией первого конгресса «Международной Психоаналитической Ассоциации» в Зальцбурге в апреле 1908 года, а также приняв предложение Фрейда по редактированию нового психоаналитического ежегодника.
Хотя Юнг и не обращал внимания на переутомление, нагрузка все же привела к гриппу. Можно предположить, что как и в его раннем нежелании посещать школу, сработало бессознательное Юнга, и хотя на поверхности он был психоаналитиком определенное время ежедневно, можно также признать, что его собственная внутренняя работа пострадала из-за превращения в слугу Фрейда (и должно быть также сыграло немалую роль). Другие болезни, стремительные праздники и задержки в переписке на протяжении всей истории их взаимоотношений предполагают наличие в нем некоторого сопротивления, которое имело место даже в самом начале.
Конгресс, однако, прошел успешно, и один из участников оказался весьма эксцентричной личностью, повлиявшей на Юнга также сильно, как и таинственная Сабина. Отто Гросс был сыном судьи и криминолога Ганса Гросса, чьи лекции посещал писатель Франц Кафка. Идеи Ганса Гросса по поводу выродившихся «криминальных типовх» (тех, кто еще не совершил преступление, но должен – тема, модернизированная Филиппом Диком в его «Особом мнении») могли быть прочувствованы в романе Кафки «Процесс», написанном о человеке, которого арестовали за то, о чем он никогда не узнает (Ганс Гросс также ссылался на Юнга, когда Юнг предъявил обвинения двум студентам в краже кредита, используя для определения виновности ассоциативные словесные тесты). Отто Гросс питал отвращение к авторитарным взглядам своего отца и бросился в разнообразные «освободительные» идеи, наиболее сильно фокусируясь на «свободной любви»; он зачал несколько внебрачных детей, а также увлекался морфином и кокаином. Он также был весьма взбудораженным: отказывался мыться, носил несколько слоев одежды в жаркую погоду, быстро говорил в потоке грандиозных идей, поощрял употребление наркотиков другими и, как говорят, даже снабдил ядом женщину-самоубийцу.
Гросс был завсегдаем декадентских богемных кафе в районе Швабинг в Мюнхене (своего рода Хейт-Эшбери начала двадцатого века) и принимал радикальные социальные идеи, распространенные в Монта-Верите, «Горе Истины», раннем альтернативном сообществе, учрежденном в Асконе, Швейцария, в 1900 году, где, по утверждению историка Мартина Грина, «началась контркультура» [15]. Выдающиеся люди, такие как Герман Гессе, Рудольф Штайнер, Айседора Дункан и многие другие путешествовали в Монте Вериту для получения природного лечения, практики наготы (исключая Штайнера), медитации, выращивания своих собственных овощей, наслаждения «свободной любовью» и вообще отбрасывания всякого зла все более и более механизированного общества. Изначально Гросс обращался к психоанализу, из-за его акцента на опасности сексуального подавления, который казался мощным оружием против борьбы с авторитаризмом. Вскоре, однако, он обнаружил, что Фрейд оказался более репрессивным, чем он предполагал. На конференции Гросс утверждал, что идеи Фрейда следует использовать как базис культурной революции, провозглашая, что сексуально освобожденное общество будет свободно от невроза, во многом предвосхищая фрейдистко-марксистску смесь, которая будет популярной в 1960-е благодаря Герберту Маркузе. Подобно Р.Д.Лэнгу, Гросс утверждал, что болезнь есть адекватный ответ на репрессивное общество, и на конференции он не предпринимал попыток каким-либо образом скрыть свою эксцентричность. Буржуазный Фрейд был шокирован им настолько же, насколько будет шокирован годы спустя идеями другого сексуала-либералиста, Вильгельма Райха, который обучал своих пациентов мастурбировать; если рассматривать тех, кто считал, что секс является основанием всего, то Фрейд отталкивался от любого, кто воспринимал его серьёзно. Отказываясь от какой-либо связи с социальными переменами, Фрейд утверждал, что он и его последователи являются лишь докторами и должны оставаться таковыми. Но Гросс был не согласен.
Юнг встретил Гросса как доктор, когда Фрейд отправил юного мятежника в Бургхольцли, после того, как отец Гросса попросил его вылечить сына от пристрастий. Сначала Юнг отбросил идеи Гросса о сексуальном освобождении, считая, что сексуальное подавление необходимо для цивилизации. Однако харизма Гросса вскоре одолела антипатию Юнга, и правильный швейцарец начал ощущать Гросса своего рода братом-близнецом. Он проводил с ними часы, жертвуя временем других пациентов, и они стали анализировать друг друга. Однажды, подобно его первому разговору с Фрейдом, Юнг и Гросс говорили в течение двенадцати часов подряд. Гросс представлял Юнгу свои идеи, которые впитал в кафе Швабинга [16], и посреди солнцепоклонники в Монте Верита, кроме того, язычеству и идеям о древнем матриахальном обществе, которые защищались Иоганном Бахофеном, базельцем, как и Юнг. Пожалуй, пуританин Юнг поставил под сомнение свое отношение к жизни, обществу, бракосочетанию и семейной жизни; Гросс, в свою очередь, сократил употребление наркотиков и стал вести себя более устойчиво.
Юнг считал, что его анализ был успешен, и что Гросс пошел на поправку, но вскоре он осознал, что Гросс был классическим примером того, что сам Юнг позднее назовет puer, являющее собой своего рода вечного юношу, персонифицированного в Питере Пене, неспособного принять обязанности взрослой жизни. Гросс доказал это, когда будучи не в состоянии завязать с наркотиками, перелез через стену и сбежал из больницы. Юнг больше никогда не видел его, и Гросс умер одиноким и бездомным в Берлине в 1920 году, к тому времени будучи принудительно заточенным отцом в другую психиатрическую клинику. Юнг был подавлен этим, как он считал, предательством Гросса. Это было его первое поражение. Несомненно, случай Гросса изменил Юнга. С одной стороны, после их встречи Юнг отбросил все сомнения и, судя по всему, стал любовником Сабины. Его полигамные тенденции прорвались, будучи призванными голосом Гросса и респектабельный Юнг вдруг обнаружил себя сторонником восстания; его роман с еврейкой можно было рассматривать как продукт его новоиспеченного презрения к социальным нормам, если они вдруг подавляли подлинную человеческую идентичность. Во многих отношениях, высказывание Юнга «стать тем, кто ты есть» (и помогать другим в этом) может быть связано с этой короткой, но впечатляющей встречей с Отто Гроссом [17].
Юнг, однако, никогда не был таким очевидным бунтарем, как Отто Гросс. Он не был эксгибиционистом, а его собственный анти-авторитаризм представлял собой новую версию старых №1 и №2. №1 любил свою жену, детей и новый дом в Кюснахте, на берегу Цюрихского озера, куда они в скором времени должны были переехать, и где Юнг проживет всю оставшуюся жизнь. №2 хотел исследовать возможности жизни, которые неожиданно открылись благодаря Гроссу. №1 был способным и неустанным пропагандистом психоанализа; №2 становился все более недовольным, наблюдая ограниченность идей Фрейда. №1 был уважаемым старшим врачом во всемирно известной клинике и популярным лектором престижного университета; №2 хотел погрузиться в свои собственные идеи, оттеснить все требования времени и сфокусироваться на собственной работе. Уже знакомая дилемма, которая показывает, что примирение противоположностей, эта центральная движущая идея Юнга о самотрансформации, не ограничивается алхимической лабораторией или мистическими порождениями сновидения. Эта проблема для большинства из нас облицовывается большую часть времени.
Одним из начальных проявлений внутренней напряженности у Юнга был эпизод с полтергейстом в книжном шкафу Фрейда. Снова посетив Фрейда в Вене в 1909 году, Юнг спросил его об его отношении к парапсихологии. Фрейд оказался полным скептиком и отверг всю эту тему как сущий вздор [18]. На самом деле, в ходе последующих заседаний, Фрейд практически просил Юнга никогда не отказываться от сексуальной теории, потому что для него она обеспечивает «непоколебимую защиту» от «черной волны оккультной грязи» [19]. Юнг не был согласен с этим; хотя ему часто приходилось скрывать свои подлинные чувства относительно паранормального, Юнг имел достаточно опыта, чтобы знать, что это правда. Теперь же, сидя напротив наставника, Юнг удержался от обличения Фрейда, но начал ощущать жар в диафрагме, как будто бы она вдруг стала раскаленной. Внезапно они услышали громкий хлопок, исходящий из шкафа, и оба вскочили, опасаясь, что он рухнет. Юнг сказал Фрейду, «Вот и пример так называемого каталитического явления экстериоризации!» (вероятно, ему казалось скучным понятие «полтергейста» или «шумного духа»). Фрейд воскликнул «Чушь!», но Юнг не согласился и предсказал, что случится еще один стук. Так и случилось. Юнг рассказывал, что с этого момента во Фрейде начало возрастать недоверие к нему, и что его взгляд заставлял Юнга чувствовать, будто он сделал что-то против него [20].
Про-фрейдисты всегда утверждали, что, как и в случае с дубовым столом, это было ничего более чем высохшая древесина или другое «нормально объяснимое» явление – это мнение Фрейд изо всех сил старался сохранить в письме Юнгу насчет этого инцидента. Интересно, что это событие произошло, Фрейд пишет «в тот самый вечер, когда я формально принял вас [Юнга] как своего старшего сына, помазав вас как своего преемника и наследного принца…». Зная напряженность, которую чувствовал в то время Юнг, это помазание не могло не сказаться на нем, учитывая фрейдовское полное отвержение того, чем Юнг дорожил (мира №2). Юнг был уверен, что каким-то образом он способствовал стуку, и было любопытно, нес ли он также ответственность за случаи с дубовым столом и хлебным ножом – быть может, вопреки его уверениям в письме Д.Б.Рейну, Хелли Прейсверк тут была совсем ни при чем. Факт того, что работа «Воспоминания, сновидения, размышления» полна подобных и связанных феноменов показывает, что Юнг был удивительно удачлив, имея под рукой многочисленные психологические эксперименты или же сам принимая в них участие. К примеру, Юнг рассказывает историю о том, как пережил самоубийство пациента, проявлявшего сильный «перенос», будучи в постели комнаты отеля после прочтения лекции. Пациент впал в депрессию и прострелил себе голову. Юнг проснулся в своем отеле, думая, что кто-то вошел в комнату и ощутил странную боль во лбу. На следующий день Юнг обнаружил, что его пациент выстрелил именно туда, где сам Юнг ощущал при пробуждении боль [21]. Если говорить более конкретно, посетитель Кюснахта однажды заметил, что у Юнга «экстериоризированное либидо», и по этой причине «когда появлялась важная идея, которая еще не была полностью осознана, мебель и изделия из дерева во всем доме скрипели и щелкали» [22].
Сам же Фрейд ощущал, что Юнг оказал на него некоторое любопытное воздействие. Во время инцидента с книжным шкафом Фрейд признал, что был тронут этим, но в своем письме он изменил точку зрения. «Этот феномен вскоре лишился для меня всякого смысла», писал он, «и готовность верить пропала вместе с чарами вашего личного присутствия [курсив мой]» [23]. Другими словами, когда Юнг находился там, скептический, трезвый Фрейд достаточно расторгался, чтобы признать, что Юнг может быть правым. Но в его отсутствии он вернулся к типичному мышлению и объяснил все это чисто рационально. Эмоциональное вовлечение Фрейда в личность Юнга может быть достаточным для того, чтобы объяснить это, но мне интересно, может ли недоверие Фрейда по отношению к Юнгу быть связано, по крайней мере, с частичным признанием того, что Юнг каким-либо образом обладал некими «силами», которые Фрейд так легко сбросил со счета? В отсутствие Юнга, его «мана» испарялась и Фрейд, не желая признавать, что может случаться нечто паранормальное, практически сам говорил в его пользу [24].
В письме Фрейду, написанном спустя несколько дней после этого события, Юнг говорит о «привидении» с извинениями, но продолжает говорить о том, что он именует «психосинтезом», который противопоставляет психоанализу [25]. Так он называет «всецело специальный комплекс», связанный с «перспективными тенденциями в человеке, которые создают будущие события», а в диссертации о сеансах с Хелли он называл это «попытками прорыва будущей личности», и, кажется, это именно то, что создает предпосылки более поздней идеи индивидуации. Юнг пришел к такому выводу посредством наблюдения за пациентом, который производил «первоклассные спиритические явления». Он также говорил об «объективном влиянии перспективной тенденции», что, кажется, означало способность выстраивать события во внешнем мире. Это похоже на раннее предзнаменование того, что позднее Юнг назовет синхронистичностью. Если это не так, то, по крайней мере, это признание того, что Юнг допускал существование той части психе, которая каким-то образом протягивает свою руку за пределы разума и оказывает влияние на внешний мир.
В том же письме Юнг сообщает Фрейду, что одним из эффектов случая с полтергейстом является то, что он освободил его «от гнетущего чувства вашего авторитета» [26]. В ответе Фрейд пытался отрицать это, и, отказывая полтергейсту в чем-то большем, чем просто повседневному звуку, говорил, что ему пришлось «отступить от роли отца» в отношении Юнга. Отрицая полтергейст, он отрицал зрелость Юнга, и наказывал своего заблудшего отпрыска, восхваляя то, что называл «зрелым возрастом». Подобно хорошей еврейской матери (или отцу), Фрейд пытался заставить Юнга почувствовать себя виноватым. Юнг же смог разграничить свое вовлечение в психоанализ с эмоциональной зависимостью от Фрейда. «Ваше дело должно и будет процветать», сказал он ему. Он все еще занимался ежегодником, но уже не пребывал в плену у наставника. Для человека, столь чувствительного к мнению других о нем, как Фрейд, это был, признавал он это или нет, своего рода вызов. Любой, кто знаком с историей окружения Фрейда, знает, не один последователь выражал свои независимые мысли, но их ждал плохой конец. Виктор Тауск, а позднее Герберт Зильберер - чьи работы по алхимии и психологии на десятилетия опередили работы Юнга – оба покончили с собой после отлучения от Фрейда, за высказывания о теориях учителя. У Вильгельма Райха был срыв после разрыва с Фрейдом, и Юнг также будет проходить через кризис, когда однажды его психоаналитическая пуповина будет перерезана [27].
Это случится еще через несколько лет, но при взгляде в прошлое кажется неизбежным. Собственные «перспективные тенденции» Юнга включились в работу, и «попытки будущих личностей прорваться наружу» уже начались. Убеждение Фрейда, что сын непременно хочет убить своего отца и обладать матерью может казаться надуманным и несколько навязчивым. Но у него определенно были причины остерегаться своего наследного принца.
Пер Diofant ред Sedric