06.03.2012
0

Поделиться

Глава 7. Тень знает

Гарри Лахман

Юнг Мистик

Глава 7

Тень знает.

В 1930-х годах Юнг приближался к своим пятидесяти. Он зарекомендовал себя как один из лидеров современной психологии, опубликовал много книг, получил множество наград, и прошел через ужасный личностный кризис, последовавший после разрыва с Фрейдом. Его идеи распространялись через пациентов, студентов и Психологический Клуб, и даже если это не всегда понималось, имя Юнга стало, по крайней мере, таким же значимым, как и имя Фрейда. Его личная жизнь также достигла рентабельного, но порой трудноосуществимого баланса между ролью мужа, отца и потребностью в музе, и Юнг наслаждался свободами и привилегиями, которые даруются далеко не каждому: любовница, «крепость одиночества», частые путешествия, красивый дом, отсутствие каких-либо финансовых забот. И все же чего-то не хватало, и Юнг ощущал потребность обосновать свою работу как нечто большее, нежели чем просто его собственные исследования. Он хотел закрепить свою психологию в истории. Учитывая, что это базировалось на идее того, что коллективное бессознательное и архетипы были своего рода унаследованным опытом человечества, это было целесообразным. «Без истории не может быть никакой психологии, и уж определенно психологии бессознательного», писал он [1]. Юнг также хотел найти некоторые доказательства, что опыт, через который ему пришлось пройти, уже существовал прежде, и что процесс индивидуации был известен и другим, не являясь характерным только для него одного. Если ему действительно удалось обнаружить некоторый закон психического роста, который применим к каждому, то это должно было бы существовать и в прошлом. Конечно, терминология могла быть другой, как и образы и символы, но в основных чертах должны были иметь место очевидные сходства.

Впервые Юнг подумал, что нашел своих предшественников в гностицизме, и между 1918 и 1926 годами он изучал существующую литературу о гностиках. Но, по сути, он начал своё исследование гностицизма еще раньше, в 1912 году; он даже написал Фрейду, что гностическая София содержала древнюю мудрость, которая снова могла выйти на свет в психоанализе, и это замечание, несомненно, обеспокоило учителя [2]. Юнг был уже ознакомлен с гностицизмом по работе Дж.Р.С. Мида, которого знал и встречал не один раз; однажды Юнг даже путешествовал в Лондон, чтобы лично поблагодарить его за перевод гностического текста, известного как «Пистис София» [3]. Однако все же большинство современной гностикам литературы было написано церковными отцами, которые были их заклятыми врагами, и не отличалось объективностью. Так продолжалось до 1945 года, и обнаружение Библиотеки Наг-Хаммади в Верхнем Египте, содержащей значительное число гностических текстов, сделало их доступными, благодаря чему исследователи могли прочитать то, что гностики говорили о себе сами [4]. Связь Юнга с гностицизмом была столь значительна, что один из гностических свитков, составляющих библиотеку, был приобретен Фондом Юнга в 1952 году и получил название «Кодекс Юнга» в честь человека, которого многие воспринимали как современного гностика.

Хотя Юнг неоднократно отрицал что-либо подобное (в том числе он не считал себя мистиком и оккультистом, хотя сам же говорил Барбаре Ханне, что чувствует в гностиках своих «друзей» [5]) и некоторые из его интерпретаторов изо всех сил старались с этим согласиться [6], некоторые видели Юнга как толкователя гностицизма в рамках современного мира [7]. Неудивительно, что ярлык современного гностика привел к некоторой критике, и «официальные» ученые склонны видеть Юнга и других «чужаков» как мистических браконьеров на их охотничьих угодьях [8]. Есть поразительные сходства между некоторыми элементами аналитической психологии и гностицизмом, но в широком непосредственном смысле, гностицизм Юнга ясен в своем отношении к иудео-христианскому Богу. Пожалуй, это наиболее очевидно в его последней, спорной работе «Ответ Иову» (1952), где он ставит мстительного Бога-карателя Ветхого Завета перед вопросом зла. Это, по сути, изучение «тени» Бога, приводящее к удивительному выводу о том, что Бог сам является источником зла и в этом смысле не является всемогущим, вселюбящим или всеблагим. Он способен совершать ошибки, и, как Мейстер Экхарт утверждал века ранее, нуждается в человеке для своего совершенствования.

Гностики говорили, что Иегова не был «истинным» богом, но своего рода слабоумным демиургом или полу-богом (по словам Платона), который в силу своего невежества и высокомерия утверждал, что является единственно истинным божеством. Истинный Бог существует за пределами творения, и мы отделены от него властными Архонтами, агентами ложного бога, удерживающими нас от единения с трансцендентным божеством (Абраксас, кстати, является одним из архонтов и описывается Василидом из Александрии). Однако мы содержим в себе искру первоначального Бога, и союз с истинным божеством может быть достигнут через гнозис – прямое и непосредственное переживание духовной реальности. Если вы прочитаете «духовную реальность» как бессознательное, «гнозис» как активное воображение (с которым сходны гностические медитативные практики), невежественное эго как своего рода «демиурга», а Архонтов как «комплексы», то юнгианская психология может рассматриваться как современная форма гностицизма. Юнг, как мы помним, отвергал веру и убежденность своего отца в пользу опыта, а в последние годы жизни сделал одно из наиболее публичных гностических заявлений. Это случилось во время интервью телевизионной программе BBC «Лицом к лицу» в 1959 году. Отвечая на вопрос ведущего Джона Фримана, верит ли он в Бога, Юнг ответил: «Верю? Трудно сказать. Я знаю». Вы не найдете более гностического заявления, чем это.

И все-таки, в конце концов, Юнг почувствовал, что гностики были слишком отдалены во времени от современного человека (если рассматривать реальную взаимосвязь с ними), как это ни парадоксально, с учетом нынешнего широкого распространения своего рода «популярного гностицизма» через романы Филиппа Дика и Томаса Пинчона, а также фильмы вроде трилогии «Матрица», «Шоу Трумана» и «Город Тьмы», разделяющими тему «фальшивой реальности» [9]. Как мы видели, был также Ричард Вильгельм, который даровал Юнгу нужный ему ключ к разгадке. Юнг, конечно же, знал об алхимии и ранее; эти идеи он нашел у Гёте, а также читая Гильберта Зильберера – его увлекательную работу «Probleme der Mystik und ihrer Symbolik» («Проблемы мистицизма и его символы», позднее издавалась как «Скрытый символизм алхимии и оккультные искусства»), где представлялся «конструктивный» взгляд на алхимию. Но, по его словам, к тому времени он позабыл о книге Зильберера. Тем не менее, очередной раз сновидения Юнга, казалось, предвещали серьёзное изменение в его жизни. Ему снова снился странный дом, и в одном из сновидений ему удалось войти в него. Внутри была библиотека, наполненная работами шестнадцатого и семнадцатого веков; книги содержали странные образы и символы, которые Юнг не распознал. В другом сновидении Юнг обнаружил себя на итальянском фронте в Первую Мировую Войну, едущим в вагоне с крестьянином. Они миновали мост и туннель, и оказались на красивом солнечном пейзаже. В конце концов, они вошли во двор поместья, и затем закрытые врата неожиданно замерли их изнутри. Тогда крестьянин сказал ему: «Сейчас мы оказались в семнадцатом веке». Безропотно Юнг признал, что останется там на некоторое время.

И он остался. Несколько последующих лет Юнг изучал алхимические работы – странные книги, которые он обнаружил в библиотеке своего сновидения – и формирование связи между алхимией и аналитической психологией стало основным его усилием в следующие десятилетия, что, в конце концов, вылилось в его более позднюю работу «Mysterium Coniunctionis» (1955). После чтения «Тайны Золотого Цветка», Юнг попросил продавца редких книг в Мюнхене проинформировать его, когда алхимические работы будут в наличии. Юнг также спрашивал других об алхимических книгах, включая эзотерического историка Мэнли П.Холла, чью уникальную коллекцию алхимических работ ему удалось получить для своих исследований [10]. Сначала Юнга оттолкнул причудливый жаргон и фантастические образы, которыми было наполнено большинство алхимических текстов, и любой, кто пытался читать их, не мог обвинять его. Если алхимия и означает что-то для большинства людей, то это что-то о превращении свинца в золото – абсурдная практика, которая проводилась многими шарлатанами и фокусниками в период до появления химии. Так, многие люди, называющие себя алхимиками, действительно пытались снискать расположение дворянства (или уязвить их, ощущая к ним ненависть) посредством обещания пополнить казну чудесными золотыми – всё это правда, но эти «суфлеры», как их называли, не были истинными алхимиками. Несмотря на предубеждения, что большинство этой псевдо-научной ерунды по-прежнему остается, тот, кто возьмет на себя труд исследования, вскоре понимает, что была и другая сторона алхимии, которая и является её подлинной природой. Точки зрения различаются в деталях, но большинство серьёзных учёных сегодня признают, что алхимия была и остается духовным поиском, и вне зависимости от того, происходит ли подлинное физическое превращение в результате этих операций, если они выполнены правильно, внутреннее духовное преобразование происходит точно. «Aum nostrum es non vulgi» («Наше золото не вульгарное золото»), сказал Герхард Дорн, один из любимых алхимиков Юнга. «Золото», что искали истинные алхимики, было внутренней трансформацией.

Юнг бороздил библиотеку шестнадцатого и семнадцатого веков, часто откладывая текст как нечитабельный (можно представить, как вместо него он тянется за томиком об инспекторе Мегрэ), но постепенно он осознавал, что означают все эти странности. В конце концов, Юнг пришел к выводу, что алхимия касалась темы индивидуации, и сегодня множество книг о юнгианской терапии используют язык, который обычно можно обнаружить в среде алхимиков; среди многочисленных примеров можно назвать работу Марии Луизы Фон Франц «Алхимия: Введение в символизм и психологию» [11]. Исследования Юнгом алхимии вылилось в массивные тома, такие как «Психология и алхимия» (1944) и «Mysterium Coniunctionis», но, в сущности, ему удалось суммировать свои идеи в эссе, написанном примерно в тоже самое время, «Трансцендентная Функция», которое было пересмотрено в течение нескольких лет и включало в себя некоторые яркие замечания Юнга о преимуществах активного воображения. В «Отношениях между эго и бессознательным» Юнг пишет, что «секрет алхимии был в действительности заключался в трансцендентной функции, трансформацией личности посредством смешения и слияния благородных компонентов с низшими, дифференцированных функций с подчиненными, сознательного с бессознательным» [12].

Это любимая работа Юнга: примирение противоположностей, приводящее к некоторому новому, неизвестному развитию. Для Юнга это эго и бессознательное, ведущие к Самости; в алхимии это Король и Королева, приводящие к алхимическому золоту. Юнг пришел к выводу, что алхимики занимались индивидуацией (то есть практиковали активное воображение), но они не знали об этом. Юнг утверждал, что во время их сложных «операций», они бессознательно проецировали своим внутренние образы на вещество, также как мы видим лица в камине или верблюдов в облаке, а вся процедура достижения целостности была версией «конфронтации с бессознательным» Юнга.

Герхард Дорн говорил своим коллегам-алхимикам «Трансформировать себя в живые философские камни». Очевидно, он не имел ввиду превращение себя в кусок кварца. Наряду с золотом, алхимики искали философский камень, и Юнг сделал вывод, что это как раз то, что он сам назвал Самостью.

Несмотря на то, что Юнг более чем кто-либо иной ответственен за то, что алхимия снова стала заслуживать серьёзного изучения, не всё были счастливы видеть всё в такой интерпретации. И речь не только о других психологах или историках науки, многие из которых считали, что он сумасшедший или настолько увлечен своими исследованиями, что везде видит им подтверждение. Фактические алхимики и исследователи эзотерической традиции считали, что он ошибался. Рене Швалле де Любич, который утверждал, что раскрыл тайну алхимического цветного стекла, не заботился идеями Юнга и считал, что наряду с духовной трансформацией имело место реальное физическое изменение. Мыслители-традиционалисты, такие как Титус Буркхард и Юлиус Эвола, которых цитировал Юнг в «Психологии и алхимии», также были не согласны [13]. Эти и другие исследователи алхимии жаловались, что Юнг просто «психологизировал» алхимию и лишил её своего духовного характера, превратив в нечто слишком человеческое (аналогичная критика позднее появилась и от религиозных людей, которые считали, что Юнг свел Бога к архетипу). Духовные реальности алхимии рассматривали не тоже самое эго, бессознательное, Самость и т.д. Даже психо-духовный алхимик, который начал принимать во внимание интерпретацию Юнга, позже признался, что он был неправ. Израэль Регарди, одно время бывший учеником Алистера Кроули и член Герметического Ордена Золотой Зари, сначала был сторонником идей Юнга, но затем встретил настоящего алхимика, который изменил его мышление. «Это заняло не более нескольких минут», пишет Регарди, «чтобы помочь мне осознать, как самонадеян я был, догматически утверждая, что вся алхимия является психо-духовной». «Когда Василий Валентин [алхимик начала семнадцатого столетия] говорит об огненном угле, он не ссылается на внутренний огонь Кундалини. Просто смешно предполагать, что он говорит в символах…» [14].

Это высказывание, по крайней мере мне, кажется хорошим соответствием между стадиями алхимического процесса и траекторией индивидуации. Алхимик начинает с прима материи, т.е. обычной материи (свинца и некоторых других неблагородных вещей) и посредством серии операций трансформирует это в алхимическое золото. Прима материя Юнга – это неиндивидуализированное эго, страдающее от неврозов, тревог и депрессий. Как и прима материя, оно проходит через распад, который алхимики называют нигредо; для Юнга это противостояние с «тенью», своей «темной стороной». Было бы слишком утомительно проводить параллели по всему процессу (читатели смогут сами найти это в книге Марии Луизы фон Франц, что упоминалась ранее), но результатом, в случае успеха, в обоих случаях является объединение противоположностей – coniunctionis или трансцендентная функция, приводящее к алхимическому золоту, философскому камню, эликсиру жизни, или, в терминах Юнга, Самости.

Тем не менее, следует быть аккуратным в проведении подобных параллелей, ибо трудно принять утверждение Юнга о том, что сотни алхимиков, работающих на протяжении веков, несколько заблуждались относительно того, что делали, и что когда они практиковали своё искусство, то на самом деле просто «проецировали» бессознательную образность во внешний мир на свои топки и реторты. Если то, что они делали, было «проецированием» — бессознательным помещением бессознательного материала по внешний мир (того, что по словам Юнга, как правило, связано с нашей «теневой стороной») – почему же тогда они пытались «сотворить золото» в первую очередь? Не требуется огня и перегонного куба, чтобы увидеть образы; прославленный Леонардо да Винчи видел их в облупившейся краске на старой стене. Или, если вам нужен огонь, он может быть найден в вашем камине. Без сомнения, бессознательное связано со странными образами, наполняющими алхимические ландшафты; но алхимики, казалось, высказывались в аллегориях, и интерпретация их образов как образов сновидений не лучший подход.

Нельзя сказать, что психологический подход Юнга к алхимии не имеет ценности. Использование алхимической схемы, придающей некоторый смысл тому, что вы делаете в процессе анализа, кажется, срабатывает – и опять же, если это так, то для Юнга это было реальным. Как и в случае с даосизмом – в «Тайне Золотого Цветка» — интерпретация Юнга может не быть исторически точной, но она эффективна. Тем не менее, трудно спорить с людьми, ощущающими в этом и других случаях (архетипы являются хорошим примером), что Юнг берет трафарет своей психологии и помещает его в некоторые практики, говоря: «Ага! Это есть доказательство моей теории!». С этой критикой Юнгу придется столкнуться еще не один раз.

Алхимия не была единственным путем, при помощи которого Юнг контактировал с историей в 1930-е годы. Еще в 1918 году в важном эссе «Роль бессознательного», написанном для швейцарского культурологического журнала, где излагались функции коллективного бессознательного, Юнг прозорливо предупреждает о «белокурой бестии», Германии, «рыщущей в подземной тюрьме, готовой вырваться наружу с разрушительными последствиями» [15]. К 1930-м эта «белокурая бестия» (фраза Ницше) обрела своё наименование – Национал-Социализм, и её рупором стал один австрийский художник-неудачник, обратившийся в демагогию – Адольф Гитлер. «Белокурая бестия» была результатом христианского влияния на Тевтонское психе. Благодаря успешному расщеплению «немецких варваров на верхнюю и нижнюю части» [16], утверждал Юнг, христианству удалось цивилизовать одну сторону немецкого народа. Но это оставило остальную часть, уходящую корнями в коллективное бессознательное, нетронутой, и вулканические энергии древних немцев репрессировались, формируя «темную сторону», похожую на ту, что связана с Дартом Вейдером (поклонники фильмов о «Звездных Войнах», понимающие Юнга, могут легко обнаружить эту взаимосвязь). Как только авторитет христианства снизился (что случилось в последние несколько веков), это чудище стало более храбрым. И также как в случае индивидуума, когда репрессированный бессознательный материал может внезапно прорваться, то же случилось и в обществе. Как Юнг утверждал в позднем эссе, определяющем истоки Нацизма, феномен Национал-Социализма был результатом древнего архетипа тевтонского бога Вотана, вырвавшегося из психологической тюрьмы и захватившего целый народ [17].

Несмотря на предупреждения о грядущей катастрофе в Германии, которые можно найти среди других работ Юнга перед 1930-ми, это эссе особо выделяется, и не только потому, что это пророчество стало слишком реальным двадцатью годами позже. Досадно, что делая некоторые свои ясные заявления о коллективном бессознательном, Юнг также включил замечания о расовых различиях, и это продолжает сказываться на его репутации. Юнг изо всех сил старался доказать, что коллективное бессознательное – это не личное бессознательное Фрейда, с его скоплением «семейных ссор» и «любовных несчастий» [18]. Напротив, это есть нечто «надличностное» и «оживающее в творческом человеке», выказывающее себя в «видениях художника и вдохновении мыслителя», во «внутреннем мистическом опыте», действуя как «всепроникающий, вездесущий, всезнающий дух» [19]. Рассматривая теософию и антропософию Рудольфа Штайнера, Юнг утверждает, что коллективное бессознательное является источником точно «того же феномена, который теософические и гностические секты сделали доступными для простодушных в форме необычайных тайн» [20], и жалуется, что эти сообщества присваивают термин «бессознательное», ибо «любят использовать научные термины для того, чтобы облачать свои спекуляции в «научные» одеяния» [21] (в случае Штайнера это неверно, ибо он редко использовал идею «бессознательного»). Тем не менее, отделяя себя от этих «ненаучных» дилетантов, Юнг сам делает заявления, в которых его коллеги «ученые» находят только мистическое. Независимо от того, насколько цивилизованными и современными мы считаем себя, Юнг утверждает, что мы «так же, как и первобытные люди, подвергаемся влиянию» вторжений бессознательного; разница только в том, что примитивные разговоры о «колдовстве и духах», теорию которых Юнг находит «очень интересной и разумной – на самом деле, еще более разумна, чем отмирающие академические взгляды современной науки» [21].

Тем не менее, сегодняшний читатель и те люди в Германии 1930-х годов, особо выделяют из эссе Юнга его замечания о евреях. Опасность «белокурой бестии» не возникла из-за еврея, говорит Юнг, потому что он связан с культурой, уходящей в древность, а также культурой земли, которую он перенял; он является обладателем двух культур и, следовательно, более «одомашнен» (цивилизован), чем немец, приобретший христианскую культуру относительно недавно. И будучи скитальцем в двух различных странах на протяжении многих поколений, еврей не имеет укоренения в земле, которое немец четко ощущает; на самом деле, это «хтоническое качество сосредоточено в опасной концентрации немецкого народа» [23]. Чтобы скомпенсировать то, что он не живет «целостно в организме», еврей сводит всё к своим «материальным началам», чтобы «уравновесить» избыточность в культуре. Тем не менее, он может извлечь пользу из некоторой «первобытности»; отсюда свойственное Фрейду и Адлеру «сведение всего психического к примитивным сексуальным желаниям и властным побуждениям» [24]. Эти подходы, однако, не работают с немцем, обладающим «подлинным варварством» внутри себя, манифестации которого «дискомфортны для нас», и который принимает вещи всерьез «самым неприятным образом» [15]. Односторонний акцент на добре и морали, к которому на поверхности приручили немецких варваров, привел к зловещему сокрытому нагнетанию; и, утверждает Юнг, так как психика всегда компенсирует дисбаланс (это только вопрос времени), всё началось еще до освобождения зверя.

Некоторые из замечаний Юнга о психологии Фрейда и Адлера, актуальные только для евреев (которые могли воспользоваться своей примитивностью), возможно, были вызваны атакой Фрейда, направленной на Юнга в его истории психоаналитического движения, опубликованной в ежегоднике четырьмя годами ранее. И, тем не менее, отталкивающий нас сегодня «еврейский вопрос» (подобно «женскому вопросу») горячо обсуждался в то время. К примеру, об этом писал Рудольф Штайнер [26]. И нам следует помнить, что когда Юнг делал эти замечания, Гитлер еще был капралом в 16-ом Баварском Резервном Полку, и Юнг отнюдь не имеет его в виду, говоря о немецком «варваре». Более того, он надеялся, что Первая Мировая Война предупредит Европу об опасности «белокурой бестии»; к сожалению, этого не случилось. Тем не менее, трудно не заметить, что замечания Юнга о евреях (а также о других людях) по поводу «тайны почвы» [27] могут браться на вооружение людьми, стремящимся провести четкие различия между арийцами и евреями. Как ни странно, люди, наиболее серьёзно воспринимавшие слова Юнга, были теми, внутри которых «белокурая бестия» была наиболее готова к прыжку. Тот факт, что Юнг мог невольно помочь подкрепить нацистские обвинения (для которых психоанализ был «еврейской наукой» и подтверждал их убежденность в том, что евреи были паразитами) повлек обвинения в анти-семитизме и нацизме, можно услышать даже сегодня.

К 1930-м годам престиж Юнга в Германии возрос; до этого большинство профессиональных признаний он получал в Соединенных Штатах и Англии. В то же время было приятно, что Германия считалась страной научного преимущества, и Юнг оценил её внимание. Растущая немецкая слава Юнга имела свой результат в двух различных источниках. В 1930 году Юнг был избран вице-президентом Международного Общего Медицинского Общества по Психотерапии – организации, основанной в Берлине, к которой он примкнул в 1928 году. Будучи в психоаналитическом движении, Юнг неутомимо пропагандировал социальную активность. Международное общество возникло в ответ на другие устоявшиеся общества, такие как Немецкое Психоаналитическое Сообщество и Психоаналитический Институт Берлина – оба, по большей части, фредистские. Идея заключалась в создании диалога между последователями различных школ. К обществу присоединились многие известные психологи (например, Карен Хорни, Вильгельм Райх и Георг Гроддек), а также его состав включает практиков из различных этнических и религиозных областей. Но один из членов вскоре стал проблемой для Юнга: Маттиас Геринг Генрих, кузен вскоре известного рейхсмаршала Германа Геринга, второго после Гитлера человека в руководстве.

К 1933 году Гитлер был у власти, и все немецкие профессиональные советы должны были стать gleichgeshaltlen, «соответствующими» Нацистской идеологии. Когда Международное Общество основалось в Берлине, нацисты имели возможность оказывать давление на своего президента, Эрнста Кречмера. Кречмер, однако, ненавидел нацистов и отказывался от сотрудничества. Он был вынужден уйти в отставку и убедил Юнга, который как вице-президент автоматически становился его преемником, принять председательство с целью предохранения общества от становления тотально нацистским [28].

От Юнга можно было ожидать противостояния нацистским требованиям в той или иной степени по двум причинам. Во-первых, он был швейцарцем, а не немцем (что не мешало ему приобретать немецких последователей посредством своей работы в Международном Обществе). Во-вторых, к этому времени немецкие психологи считали его ответом Фрейду.

В годы, предшествующие Гитлеру, много volkisch-групп появилось в Германии; английский эквивалент «народный» не совсем передает ту смесь мифологии, фольклора, легенд и национализма, которые предполагает этот немецкий термин. Акцент Юнга на истории и мифе, а также его отказ от научного материализма, вызвали у этих групп симпатию к его работам, в отличие от Фрейда, который наряду с тем, что был евреем, еще и проповедовал редукционизм. Хотя они многое из этого извлекли [19], его собственная связь (если она вообще была[30]) с volkosch-движением, остается неясной. Единственная прочная связь – его дружба с немецким индологом Дж.В. Хауером, который основал Немецкое Движение Веры в 1932 году, религиозное сообщество, направленное на замену христианства в немецо-говорящих странах на анти-христианство и анти-семитское современное язычество на базе немецкой литературы и индуистских писаний. Хауер, ярый нацист, надеялся, что его движение может стать официальной религией Рейха. Гитлер, однако, не принимал Хауэра всерьез и смеялся над его последователями, которые «строили из себя ослов, поклоняясь Вотану и Одину и древней, но устаревшей сейчас, немецкой мифологии» [31]. Это замечание говорит многое о цинизме Гитлера по отношению идеологии volkisch, которую он использовал, чтобы получить власть.

К 1936 году движение Хауэра запретили. Но перед этим он успел приобрести последователей как среди симпатизирующих volkisch-движению, так и среди проявляющих интерес к мифу и духовности. Юнг встретился с Хауером в Школе Мудрости графа Кейзерлинга в конце 1920-х годов, где они обсуждали общие интересы в йоге (хотя Юнг пренебрегал рекомендовать Западному миру принятие Восточных дисциплин, сам он практиковал йогу регулярно), и в 1930 году он присутствовал на лекции Хауера по йоге, происходящей на конференции Международного Общества в Баден-Баден. В 1931 году Хауер прочитал лекцию по йоге в Психологическом Клубе, и Юнг был так впечатлен этим событием, что прервал свои собственные семинары по видениям активного воображения американской художницы, Кристианы Морган («Семинар Видений») для того, чтобы ученый-индолог Генрих Циммер прочитал лекцию; позднее, в том же году, Хауер и Юнг провели совместные занятия по Кундалини Йоге.

Но даже в этом случае их интересы и жизни двигались в разных направлениях. В то время как Хауер с некоторым успехом продвигал своё антисемитское нео-язычество среди нескольких членов Психологического Клуба, он, тем не менее, становился все более маргинальным в юнгианских кругах. В 1933 году голландская светская дама Ольга Фробе-Каптейн положила начало известным Конференциям Эранос в своей Каса-Габриэле, Аскона, рядом с местом Монте-Верита (смотрите третью главу). Эранос означает по-гречески «банкет» или «сборище», в которых каждый гость делает какой-то вклад; слово «потлач» может быть менее формальный переводом. Фробе-Каптейн изначально планировала построенную ей аудиторию для использования Алисой Бейли, но Бейли отклонила это предложение, предполагая, что эта область связана с черной магией. Когда Фробе-Каптейн и Юнг встретились в Школе Мудрости Кейзерлинга, он предложил использование аудитории как места встречи Востока и Запада. Фробе-Каптейн согласилась, и в 1933 году ежегодные конференции стартовали с лекций Юнга по индивидуации. На протяжении многих лет ученые и мыслители, такие как Гершом Шолем, Мирча Элиаде, Жан Гебсер, Генрих Циммер, Карл Кереньи, Эрих Нойман, Джозеф Кэмпбелл и многие другие вносили свой вклад в собраниях, которые продолжаются и сегодня [32]. В 1934 году Хауер говорил на Эраносе об индо-арийском мистицизме. Политические дискуссии были запрещены, но в один момент Хауер обратился к аудитории с речью, прославляющей нацизм; Мартин Бубер, который также участвовал в разговоре, свернул тему к Мейстеру Экхарту, а Хауер был отстранен от дальнейших конференций, и его имя вычеркнули из списка учредителей [33]. Когда он дал аналогичное выступление в Психологическом Клубе, его также изгнали оттуда [34]. К этому времени книги Юнга были запрещены в Германии, а его имя попало в список врагов нацистов [35].

В 1933 году был основан немецкий филиал Международного Общества с президентом в качестве Маттиаса Гёринга; разумеется, это было gleichgeschaltet, и Гёринг обеспечил, чтобы остальная часть общества следовала его примеру. Юнг противопоставил себя Гёрингу на пересмотре правил сообщества, дозволяя еврейским членам, которые были вынуждены быть уйти из немецкого филиала, присоединиться в качестве частных лиц. Будучи редактором журнала общества, Юнг обеспечил издание работ еврейских членов и обзор работ еврейских психологов. Но поскольку журнал публиковался в Германии, Юнг не мог осуществлять ручное управление им, и был взбешен, когда Гёринг вставил про-нацистское заявление в номер 1933 года, поддержав “Mein Kampfus” как главный текст для всех психотерапевтов, а также обязал всех членов выразить свою верность Фюреру. Это заявление должно было быть включено только в немецкое издание журнала, но Гёринг проигнорировал Юнга (и не впервые), и Юнг был в ярости, отыскав своё имя среди сторонников заявления.

Ранние попытки уйти в отставку пресекались Гёрингом, который хотел использовать Юнга, насколько возможно, и «Английские и Голландские представители» также просили его остаться [36], но в 1939 году Юнг окончательно покинул Международное Общество и журнал. Но то, что он вообще принял этот пост и оставался так долго, как мог, считалось доказательством того, что он не хотел ссориться с нацистами слишком рано. Юнг, говорят его критики, страховал свои ставки и не хотел оказаться на стороне проигравших. И он откровенно высказывался против Гитлера несколькими годами перед тем, как оставить общество. В 1936 году он осудил фюрера как «буйного берсерка», и человека «сдерживающего», который направил Германию «по курсу погибели» [37]. Годом ранее, в своей серии лекций в Тавистокской Клинике в Лондоне, Юнг прервал своё выступление, ссылаясь на свои пророчества 1918 года. «Я видел это приходящим», рассказал он своим последователям-психологам, «я говорил в 1918 году, что «белокурая бестия» пробуждается и в Германии произойдет нечто. Ни один психолог не понял того, что я имел ввиду…». Говоря о силе архетипов, влияющей на наше сознательное решение, Юнг называет их «великой решающей силой» [38]. Они «бьют вас ниже пояса, и вы становитесь не в своем уме, ваш мозг ничего не стоит, ваша нервная система оказывается захвачена» [39]. Далее следует замечание, которое привело к обвинениям в том, что Юнг дает людям возможность избежать ответственности за свои действия: «они не решали стать нацистами, архетипы сделали их такими». Тем не менее, это удивительно похоже на то, что философ Жан Гебсер, лично соприкасавшийся с нацизмом, рассматривал в своей работе — «магическая структура сознания», которую Гебсер характеризовал как «вегетативное сплетение всех живых существ», требующее «жертвы сознания» и «нахождения в состоянии транса, т.е. когда сознание растворяется в результате массовых реакций, слоганов или «-измов»». Любопытно, то, что Гебсер называл «магической структурой», было также ответственно за синхронистичности [40] , и в интервью 1938 года, сам Юнг сказал, что «Власть Гитлера не является политической; это магия» [41].

Но, как и многие в те времена, Юнг считал, что в нацистском движении есть что-то хорошее. В конце концов, Германия прошла более чем через десятилетие национального поражения, революцию и экономический кризис, по сравнению с которым наш «кредитный кризис» просто пикник, и Гитлер, казалось, предложил сильное лидерство и новое начало. В эссе 1918 года, где Юнг говорит о «белокурой бестии», он замечает, что бессознательное содержит «все те силы, которые придают разумность, обосновывают и упорядочивают ход буржуазного существования, и которые никогда не могут называться осознанными; это все те творческие силы, которые ведут человека на новое открытия, формы и цели», а также он якобы говорил о нацистах как о «хаотическом условии рождения нового мира» [41] – вспомним блестящий афоризм Ницше о том, что «Надо иметь в себе хаос, чтобы родить танцующую звезду». Другие же утверждали, что медицинское образование Юнга привело его к принятию подхода «подождать и посмотреть», чтобы не ставить диагноз слишком рано, и что это и стоит за его явным нежеланием осудить нацистов напрямую. Ведь Юнг знал по своему опыту, что кризис часто предшествует исцелению [43].

Тем не менее, то ли из-за высокомерия, то ли из-за наивности, критикуя Нацистов, Юнг также позволил им использовать себя. По-видимому, одной из улик против Юнга было его интервью Адольфу вон Вайцзеккеру, бывшему ученику, занявшемуся вещанием на Берлинском Радио в 1933 году, вскоре после того, как Юнг был принят в качестве президента Международного Общества, вскоре после того, как нацисты захватили власть. Критики набросились на это, как на доказательство, что Юнг был, по крайней мере, сочувствовал нацистам, и действительно некоторые замечания Юнга доходят до раболепства, особенно с учетом его аудитории. Тем не менее, многие из тех, кто бичует Юнга за это, весьма избирательны в своих цитатах. Например, Рональд Хейман, который пишет, что «Юнг предоставил то, что было нужно», потому что, со свержением Фрейда, он «мог стать ведущим глубинным психологом, если бы ему удалось не противостоять новым правителям Германии», но не включает другие замечания Юнга, предупреждающие о восходе нацизма [44]. Когда Вайцзеккер спросил, какова задача психологии «при нынешних событиях», Юнг ответил, что «именно потому, что мы живем в активное и ответственное время, нам нужно больше самосознания и саморефлексии», иначе мы «бессознательно утонем в событиях». «Массовые движения», рассказывал Юнг своему нацистскому интервьеру, «имеют особенностью подавление индивидуума посредством массового внушения и введения его в бессознательность. Политические и социальные движения ничего не выигрывают, когда становятся стадом загипнотизированных лагерей последователей». И когда Вайцзеккер отметил, что «сегодня в Германии психология находится под подозрением… именно потому, что имеет дело с саморазвитием так называемого индивидуума», и спросил как «мы можем оценить усилия психологии, если коллективные силы целого общества берут инициативу руководства нашими жизнями в свои руки». Юнг ответил, что «саморазвитие личности особенно необходимо в наше время» и «только саморазвитие индивидуальности, которое я рассматриваю как высшую цель всех психологических усилий, может производить сознательно ответственных представителей и лидеров» [45]. Нацизм, как хорошо известно, не использовался для формирования индивидуальности, и акцент Юнга на важности индивидуумов и их саморазвитии был прямой атакой нацистской идеологии. Большинство критиков Юнга, однако, не в состоянии узреть это.

Тем не менее, следует сказать, что некоторые из замечаний Юнга того времени могут быть легко прочитаны в поддержку нацистских идей. Например, в 1934 году, Юнг отметил, что евреи кажется «никогда не создавали своей собственной культурной формы» и нуждались в «принимающей стране» для своего процветания [46]. Он также говорит о «старой» еврейской психе и «молодой» немецкой, отмечая, что «Арийское бессознательное имеет больший потенциал, чем еврейское», и это результат того, что «молодость еще не полностью отделена от варварства». Несмотря на то, что эти замечания были сделаны в других контекстах о «Восточной» и «Западной» психе и в духе «объективных» и «научных» исследований, не предназначаясь для критики евреев (некоторые евреи, такие как философ Людвиг Витгенштейн и Отто Вейнингер сами делали сходные замечания о себе [47]), презентация этого Юнгом в то время была весьма бесчувственной, учитывая то, что такие идеи могли быть взяты на вооружение для нацистской расовой атаки. Юнг, возможно, хотел критиковать подход психоанализа к бессознательному под названием «мерить всех одним мерилом», но он поступил непредусмотрительно, зная, что это не самое лучшее время для передачи таких взглядов.

Личное отношение Юнга к евреям также часто приводят как доказательство его антисемитизма, видя корни этой критики в его ревности к Фрейду [48]. Тем не менее, Юнг прикладывал личные усилия для помощи многим евреям, и стоит также принять во внимание евреев среди его ближайших последователей (Эрих Нойманн, Герхард Адлер, Иоланда Якоби и другие), а также выражение его уважение к Фрейду [49]. Но атмосфера неопределенности все же повисла вокруг этого дела, и, хотя Юнг выступал против обвинений, отрицая то, что когда-либо был поклонником нацизма или антисемитизма, его разъяснения, кажется, никогда не достигали цели, по крайней мере, его критиков, что отмечала его близкий друг и соратник Иоланда Якоби. Выступая в 1946 году против публикации «Очерков о современных событиях» — собрании работ, связанных с нацизмом, Якоби жалуется — «я не совсем понимаю… почему вы не действовали агрессивно против нацизма, когда он был еще скрыт от мира, над которым своего рода демоны уже начали свою работу», и отмечает, что все тонкости его идей о расах могут иметь место, но его аудитория вряд ли будет в состоянии оценить их [50]. Юнг пытался ответить на вопросы Якоби, но это произошло в интервью 1949 года для «Бюллетеня Клуба Аналитической Психологии Нью-Йорка», в частном образом опубликованном в мимеографической газете, которая, как мы можем предполагать, не попала в руки большинству читателей. В ответ на возобновление обвинений в симпатизировании нацизму и антисемитизму в популярном «Субботнем Обзоре Литературы» (эти статьи Роберта Хилиера в действительности были о поэте Эзре Паунде, и Юнг был втянут в это в качестве «мальчика для битья»), Юнг пояснил, что «любому, кто читал мои книги, должно быть ясно, что я никогда не находил нацизм привлекательным для себя и никогда не был антисемитом, и никакое количество неверных цитат, небрежных переводов или перекомпоновок того, что мною написано, не может изменить мою истинную точку зрения». Юнг поясняет, как его замечания о евреях в 1934 году были вырваны из контекста, но признает, что в версии эссе, которое должно было быть опубликовано в Германии, ему следовало писать «в некоторой слегка завуалированной манере», для того, чтобы было ясно, что «арийцы за пределами Германии выступают за научный подход к психотерапии», а не за её денацификацию. Дальше следуют объяснения того, что его замечания о евреях во многих случаях добавочные (что понятно любому непредвзятому читателю), и Юнг рассказывает, как Гёринг и другие «вели двойную игру» с его именем, поместив его в свой «черный список» (за те замечания, которые он сделал в поддержку Фрейда), и одновременно обнародовав как «швейцарскую птичку в их же фуражке».

Тем не менее, наиболее поучительные замечания Юнга об этом тёмном времени характеризуют его незавидное положение. «Было невозможно открыто бороться с нацистской нетерпимостью, не ставя под угрозу всех немецких врачей, и немецко-еврейских докторов в частности» [51]. «Кто-то может сказать, что это глупый идеализм, заставивший меня стоять на месте, но было бы несправедливо оставить в беде всех цепляющихся за меня людей». Он не был, рассказывал он интервьюеру, «крысой, бегущей с тонущего корабля», и, таким образом, ему пришлось затаиться до окончания войны, пока он «не стал бесполезен» [52].

Критики Юнга не могут простить ему то, что видится им как его двуличие, но письмо от выдающегося исследователя еврейского мистицизма, Гершома Шолема, адресованное Аниеле Яффе, показывает, что эти люди могут внести коррективы в свои представления о нем. Шолем рассказывал историю о том, как после войны, раввин Лео Баек, выживший в концентрационном лагере Терезин и знавший Юнга через Школу Мудрости Кейзерлинга, смог вернуться в Цюрих. Баек прочёл высказывания Юнга о евреях и возможности ожидания от Гитлера чего-то хорошего, после чего был потрясен; из того, что он знал о Юнге, это не имело смысла; он никогда бы не подумал о нем как об антисемите или про-нацисте. Баек избегал Юнга и отклонил его приглашение в Кюсснахт, но Юнг был расположен к тому, чтобы увидеться с ним и однажды днем, Баек обнаружил психолога в своем отеле, где остановились оба, и последовала длительная «конфронтация», в ходе который Юнг пояснил свои действия. В разгаре этого процесса Юнг признался, что действительно «поскользнулся», когда позволил себе упоение нацистами. Эта фраза кажется незначительной в рамках всего контекста, но Баек это удовлетворило. Шолем пишет, что «они выяснили все, что стояло между ними и снова помирились». Из-за впечатления от этого примирения, Шолем, отклонявший Юнга из-за его дурной репутации, принял его приглашение к общению на конференции Эранос в 1947 году; Баек также прибыл в Каса Габриеллу, и позднее остался на пару недель в Кюсснахте. Юнг первый признал, что отбрасывал если не огромную, то значительню тень, и в его столкновениях с нацистами она могла выйти на передний план. И всё-таки, сейчас новая информация о деятельности Юнга в последние годы Второй Мировой Войны предлагает иной взгляд на его отношения с Третьим Рейхом. Как показывает Деир-дре Баир, в 1942 году Юнг был вовлечен в два пресеченных заговора свержения власти Гитлера [53]. В первом один из врачей Гитлера попросил его отправиться в Берхтесгаден, Баварскую Гитлеровскую крепость, чтобы наблюдать за фюрером. Группа высокопоставленных офицеров была обеспокоена его все более странным поведением, и они захотели объективной оценки от психолога, всё еще уважаемого в Германии. Хотя Юнг и покинул Международное Общество, нацисты по-прежнему использовали его идеи, когда им было удобно это делать. Врач Гитлера не рассказывал Юнгу того, что обеспокоенные офицеры желали его оценки, чтобы убедить других колеблющихся сотрудников и военнослужащих присоединиться к их заговору с целью захвата власти и закончить войну, которую они знали, что проиграют. Если бы Юнг сделал вывод, что Гитлер слабеет, офицеры посчитали бы своим патриотическим долгом взять на себя командование и устроить почетную капитуляцию. Юнг отказался, взяв болезнь в качестве оправдания, но реальная причина была в том, что ему было известно о том, что быть «уважаемым» психологом в нацистской Германии не почетно, и любой визит туда работал бы исключительно против него. Интересно, однако, что бы могло произойти, если бы Юнг удовлетворил эту просьбу и признал Гитлера недееспособным. Во втором заговоре Юнг был более осведомленным заговорщиком.

Опять же в 1942 году он оказался приближен к Вильгельму Биттеру, немецкому психиатру и аналитическому психологу. Биттер знал Юнга и работал с ним еще до войны, и сочувствовал ему в борьбе с нацистским правительством и вредном воздействии на психоанализ в Германии. Биттеру принадлежала беседка в Швейцарии, но он не посещал её с начала войны, его охраняли в Берлине нацисты. За время работы в Берлинском Психоаналитическом Институте Биттер был приближен к генералу Вальтеру Шелленбергу (который позднее стал главой немецкой разведки) и попросил у него разрешения использовать свои швейцарские связи для исследования того, что внешний мир думает о нацизме. Шелленберг сам пришел к выводу, что национал-социализм был ошибкой, и Биттер согласился, заметив, что только безоговорочная капитуляция может спасти Германию от натиска Советов (мы должны помнить, что оба мужчины сильно рисковали, будучи так откровенны). Затем Биттер добыл ему проездной билет до Швейцарии, якобы по состоянию здоровья, но с секретным заданием добыть любые швейцарские контакты, которые могли бы помочь обеспечению нацистской капитуляции.

Шелленберг знал Юнга и когда услышал, что он отказался диагностировать Гитлера, он попросил сделать это другого психолога – Макса де Криниса, вместе с которым Биттер работал и который послал его обучаться к Юнгу. План состоял в том, чтобы признать Гитлера недееспособным командиром и объявить перемирие на Западном Фронте. Это должно было позволить немецкой армии сконцентрироваться на нанесении поражения Советам. Уинстон Черчилль, британский премьер-министр, ясно дал понять, что коммунистическая Европа беспокоит его не меньше нацистской, и Шелленберг и другие верили, что их идея придется ему по вкусу. Юнг был втянут в заговор из-за своих комментариев о России в своем интервью 1938 года, данном американскому журналисту Х.Р.Кникбокеру. Gleichgeschalten-версия интервью широко читалась в Германии, но в неотредактированном оригинале Юнг отмечал, что Гитлер напоминает ему некоторых из своих психотических пациентов, которые были настолько поглощены внутренними голосами, что стали глухи к чему-либо еще. Юнг говорил, что единственный способ спасти Западную демократию – это направить фантазии Гитлера на Восток. «Отпустите его в Россию», сказал Юнг, «это будет логичным исцелением для Гитлера» [54]. Как и Черчилль, Юнг испытывал страх перед Советской Европой, и, несомненно, хотел, чтобы обе диктатуры уничтожили друг друга.

Когда Биттер связался с Юнгом и рассказал ему о плане (к тому времени он получил разрешение дважды в месяц посещать заседания Исследовательского Института Психотерапии в Университете Цюриха), Юнг заинтересовался, но сначала он хотел опробовать его на некоторых людях, чью политическую проницательность он уважал; одним из них был его давний друг Альберт Оери, который был редактором «Baseler Nachrichten» и представителем «Nationalrat», шведского федерального парламента. Юнг также верил в участие других шведских врачей и бизнесменов в заговоре. Известно, что у него было много важных друзей и знакомых в Англии, включая Вильяма Темпла, епископа Кентерберийского, который мог замолвить слово у Черчилля. Но работа почты приостановилась из-за войны, и Юнг не смог связаться с кем-либо в Англии. Шведский «агент» первоначально был выбран как посредник, но когда его поймали, Юнг перешел к плану Б.

Британский гражданин, проживающий в Швейцарии, был бы идеальным вариантом, думал Юнг, и он обратился к Барбаре Ханне; родившись в Англии, она проживала в Цюрихе в 1920 года. Юнг пригласил её в Боллинген, и после её обещания хранить секрет и напоминания, что ни Эмма, ни Тони не должны знать о вовлеченности в это Юнга, рассказал ей о плане и той части, которую она должна была сыграть в нем. Как гражданин Великобритании, желающий вернуться домой, она попадала под подозрение, отправляясь в Англию, но так как её отец был настоятелем Англиканской Церкви, она могла получить доступ к архиепископу. Хотя Ханна не имела намерения покидать Цюрих (она знали, что не сможет вернуться туда до окончания войны), она увидела в этом мудрость и согласилась. Но этот заговор также потерпел поражение. Когда врачи Гитлера предложили, чтобы Кринис осмотрел его, он отказался и взорвался от ярости. Имя Биттера несколько раз громко прозвучало в связи с «пораженцами». Услышав это, Биттер по понятным причинам бежал из Германии и остался в Швейцарии до окончания войны.

Еще более примечательной была работа Юнга с агентом УСС Алленом В.Даллесом, который впоследствии стал гражданским и долго служащим директором ЦРУ, а также членом Комиссии Уоренна по расследованию убийства Джона Кеннеди [55]. Работая в Управлении Стратегических Служб, Даллес прибыл в Берн, Швейцария, в ноябре 1942 года. УСС нуждалось в хорошем швейцарском оперативном разведчике, и Даллес был подходящим человеком. Несмотря на нейтральность, Швейцария была широко задействована в шпионаже, и двойные агенты в качестве иностранных дипломатов выманивали лестью информацию друг у друга под коктейли и закуски. Даллес был одним из таких, и его задачей было создать швейцарскую антинацистскую сеть. Знакомым Даллеса был Герард Майер, пресс-атташе Американского Посольства, в чьи обязанности входила подготовка почвы для работы Даллеса и помощь ему в вербовке новых агентов. Так как у немцев была большая делегация в Цюрихе, Майер перемещался между обоими городами и узнавал американцев, живущих в них. Маловероятно, чтобы в Цюрихе жил один американец, отсюда потенциально выгодная возможность. Мария Банкрофт имела явный открытый брак со французско-швейцарским дипломатом; она работала на неполный рабочий день журналисткой, её немецкий был достаточно хорош для написания статей о Швейцарии для американских газет, и, наоборот, об Америке для швейцарских изданий. Майер поручил ей больше писать на эту тему и редактировал её работы с целью показать, что Швейцарский нейтралитет – только государственная политика и не отражает подлинных мнений швейцарских людей, которые, по его мнению, пребывали на стороне Союзников. Мария также являлась пациенткой Юнга и членом Психологического Клуба, хотя ее там не особенно любили; сексуальные проступки сделали её темой для сплетен, и потребовалось получить одобрение Тони Вольф, чтобы удержать других членов от того, чтобы выставить её. Майер просил Марию использовать её юнгианскую экспертизу для анализа речей Гитлера, Гёринга и Геббельса, а также пришел к выводу, что она может быть полезной для Даллеса. Когда Даллес и Банкрофт встретились в «Baur au Lac» в Цюрихе, Даллес поддержал этот вывод. Мария также была убеждена в этом, ибо всегда пребывала в поиске новых сексуальных завоеваний, и согласилась работать с Даллесом и в качестве агента, и в качестве любовницы.

Одним из немецких агентов в Цюрихе был Ганс Бернд Гизевиус. По видимости консул низкого уровня в Немецкой делегации, он был на самом деле старшим агентом Абвера – нацистской военной разведки. Глава Абвера, адмирал Вильгельм Канарис, был лидером тайного немецкого сопротивления против Гитлера. Позже он был казнен всего за несколько недель до окончания войны в Концентрационном Лагере Флоссенбурга. Среди других преступлений, он был замешан в неудавшемся покушении на Гитлера 20 июля 1944 года, о чем рассказывает фильм «Валькирия» (Канарис был снят со своей должности в Абвере в 1944 году и заменен на Шелленберга, что показывает насколько немецкое верховное командование было пронизано антигитлеровскими настроениями). Еще до войны Канарис повернулся против нацистов и набрал единомышленников из своих агентов. Одним из них был Гизевиус, чьей миссией было найти в Швейцарии союзников для участия в покушении. Следует признать, что ни Гизевиус, ни Канарис, ни Шелленберг не были предателями в обычном понимании этого слова; они были «хорошими немцами», видевшими, что Гитлер был сумасшедшим, который уничтожит их страну, если его не лишить власти. Даллес был согласен с этим, и знал, что ему следует действовать осторожно.

Гизевиус писал книгу, которую хотел опубликовать на английском и немецком языках одновременно. Это было и мемуарами, и учетом решений, предпринятых военным и нацистским правительством во время его пребывания разведчиком, и служило доказательством того, что именно Гитлер, а не Германия, был ответственен за войну и её жестокости. Даллес слышал о книге и увидел её как способ добраться до Гизевиуса. Даллес убедил его, что Мария была высококвалифицированной машинисткой и переводчиком, и могла бы оказать неоценимую помощь в подготовке книги к изданию. Он спросил Марию, готова ли она немного попечатать и перевести в качестве секретной миссии, и составить отчет обо всем, что Гизевиус рассказал бы ей и что противоречило бы тому, что он говорил Даллесу. Тот факт, что судьба пяти тысяч человек – других агентов – была под угрозой, расстроил ее, но когда он сказал, что их роман будет работать как прикрытие для операции, она согласилась.

Когда она связалась с «Доктором Бернардом» (кодовое имя Гизевиуса) и увидела более чем тысячу рукописных страниц его произведения, она передумала. Это не было случайной работой, и она поняла, что её немецкий, вероятно, недостаточно хорош для этого. Мария анализировалась у Юнга некоторое время и не была легким клиентом. Но сейчас, чувствуя давление пяти тысяч жизней, она вернулась к нему за помощью. Юнг убедил её, что дисциплинирование себя для завершения работы было бы лучшим решением для неё, и заверил её, что в любое время, когда у неё будет в нем потребность, он будет рядом. Воодушевленная, она попросила помочь другую пациентку Юнга, Марию Бринер, и вскоре они вдвоем говорили Юнгу о работе. Юнг же предложил свои идеи и интерпретации замечаний Гизевиуса о нацистских сотрудниках, давая психологический анализ. Мария Банкрофт начала рассказывать Даллесу о Юнге, и это заставило его задуматься.

Даллес знал Юнга через свою жену, которая интересовалась психоанализом и обучалась анализу в Цюрихе до начала войны. Он также был знаком с отчетами нацистских последователей Юнга. Он проверил их и счел необоснованными. В конце концов, Даллес и Юнг встретились и начали «экспериментальное бракосочетание между шпионажем и психологией» с участием «психологического профиля» политических и военных лидеров. Даллес был столь впечатлен идеями Юнга, что убедил лидеров УСС уделить большое внимание его анализу, особенно Гитлера, который, предупреждал Юнг, не удержится от суицида, если будет доведен до отчаяния. К тому времени Гитлер жил в подземном бункере в Восточной Пруссии, и для получения интервью нужно было полностью разоружиться и подвергнуться облучению Х-лучами. Так Юнг стал «Агентом 488» — его кодовое имя в отчетах УСС Даллеса. Даллес был убежден, что оценки Юнга нацистских и фашистских лидеров «показывают глубокую антипатию к тому, что отстаивали нацизм и фашизм», и позднее Даллес отмечал, что «Никому, вероятно, никогда не узнать, какой профессор Юнг сделал вклад в дело союзников во время войны». Когда Даллеса спросили о подробностях, он возразил, заявив, что информация является сильно засекреченной на неопределенное будущее, что означало, что «заслуги Юнга должны остаться недокументированными».

К концу войны идеи Юнга достигли верхушки союзной иерархии, когда генерал (позднее президент) Дуайт Эйзенхауэр обратился к чтению Юнга для понимания того, как убедить немецкий народ, что поражение было неизбежным, и капитуляция является единственным вариантом [56]. В письме Даллесу Юнг писал, что декларации Эйзенхауэра немцам были лучшим средством для этого, потому что они обращались к тому, что в них есть лучшего — их идеализму и порядочности, которые уже давно были раздавлены нацистской пропагандой. Даллес рассказал Юнгу, что он передаст его письмо Эйзенхауэру, который будет за него благодарен. Еще до войны, эссе Юнга под названием «Вотан», в котором он утверждает, что Германия, «земля духовных катастроф», была поражена архетипом древного бога, стало настольной книгой для некоторых дипломатов Министерства Иностранных Дел Великобритании, которые использовали его в качестве опоры при переговорах с нацистским правительством. Оно даже распространялось британцами среди значительных немцев, с надеждой оказать влияние [57].

По разным причинам сам Юнг не мог упомянуть эти события во время отвержения атаки упреками в своей симпатии по отношению нацистам, но сейчас, когда это всё является достоянием общественности, я думаю, что они много значат в противостоянии тем обвинениям, что преследуют его репутацию три четверти века.

Пер. Diofant (Сергей Коваленко) ред Sedric