06.07.2011
0

Поделиться

Введение: сокрытый Юнг

Посвящается

Марии-Луизе фон Франц (1915 — 1998),

Энтони Сторру (1920 — 2001),

Стефану Хеллеру

Спасительным проводникам в этом ночном путешествии по морю

Гарри Лахман

Юнг Мистик

Введение: сокрытый Юнг

Был ли Юнг мистиком? Сам Юнг так не думал, а также не особенно задумывался о тех, кто так считал. В интервью, снятом в 1957 году профессором психологии Университета Хьюстона Ричардом И. Эваносом, Юнг, которому было уже за восемьдесят, отметил что «Любой, кто говорит, что я мистик, просто идиот». К тому времени это пожелание включало довольно немалое число людей, не последним из которых был Зигмунд Фрейд, былой наставник Юнга и его друг. Именно «мистический» характер первой крупной работы Юнга, «Символы трансформации», ускорил его разрыв с основателем психоанализа в 1912 году и наложил на него клеймо, которое он на протяжении всей жизни пытался с себя сбросить. Ко времени интервью Эванса, Юнг пробыл с этим клеймом почти пятьдесят лет и, как подсказывает заглавие этой книги, не сильно преуспел в своих попытках. До конца жизни и на протяжении длительной и часто бурной карьеры, раздраженный Юнг утверждал, что был первым и выдающимся ученым и эмпириком, но не был теоретиком, метафизиком, философом и, уж особенно, мистиком.Его недовольства, однако, попадали в основном в неслышащие уши, и бремя мистики парит вокруг Юнга даже сегодня, в чем я убедился в процессе визита в Музей Фрейда в Лондоне, когда занимался исследованиями для этой книги. Общаясь с куратором о принятии Фрейдом научного материализма девятнадцатого века и его тенденции к сведению «духовного» феномена к материальным причинам, я вскользь упомянул, что более «конструктивный» подход Юнга к бессознательному, казалось бы, отказывается от этого. «Да», сказал куратор, «это так, но это мистицизм, а не наука». Юнг, должно быть, перевернулся в гробу.

Однако Юнг не всегда был своим лучшим адвокатом. В серии лекций, прочитанных в Лондонской Тавистокской клинике в 1935 году, которые являются одним из лучших введений в его идеи, Юнг отметил, что «нет ничего мистического в коллективном бессознательном», чья внутренняя реальность состоит из унаследованных образов и символов, которые он исследовал и изо всех сил старался определить повсюду в своих многочисленных работах. Коллективное бессознательное – или как Юнг менее часто, но, пожалуй, более выгодно называл его – «объективное психе» — является своего рода хранилищем символов и образов, которыми мы располагаем с рождения, и поверх которых позднее добавляем свой собственный запас «подавленного» или забытого материала, «личного бессознательного», на котором фокусировался Фрейд. Подобно «интроверту», «экстраверту», «аниме» или «тени», понятие «коллективного бессознательного» является «юнгианизмом», получившим широкое, хотя подчас неточное употребление, и если люди знают немногое о Юнге, то это именно так и есть. Тем не менее, в той же серии лекций Юнг сказал своей аудитории, преимущественно состоящей из докторов и психологов, что «мистики — это люди, которые имеют особенно яркий опыт процессов коллективного бессознательного». «Мистический опыт», поясняет он своим ученым коллегам, «является переживанием архетипов» — архетипы являются психическими отпечатками, состоящими как бы из отдельных образов, в совокупности составляющих коллективное бессознательное. Так что хотя «нет ничего мистического в коллективном бессознательном», определенно есть нечто архетипическое в отношении мистического опыта, по крайней мере, согласно Юнгу. И так как Юнг сам имел «особенный яркий опыт процессов коллективного бессознательного», он, исходя из его собственного определения, был мистиком.

Подобная неопределенность свойственна Юнгу, и является одной из причин того, что большинство членов научного сообщества не желают давать согласие на его признание. По словам психиатра Эдварда Гловера, «с точки зрения научного описания Юнг, в лучшем случае, временами, автор, неспособный называть вещи своими именами и держаться этой привычки», и это приводит к «обильной пене многословия». Даже писатели, симпатизирующие Юнгу, не могут не отметить его неясности. Согласно покойному Энтони Сторру, одному из лучших интерпретаторов Юнга и уважаемому члену психотерапевтического сообщества, «одним из основных препятствий в чтении Юнга является его разнообразие жестко сформулированных определений для одной и той же вещи». «Коллективное бессознательное» само по себе является таким примером. В разные времена Юнг говорил о нем в биологическом и генетическом контексте; в терминах структуры мозга; метафизически, уподобляя идеям Платона; и – смею сказать – мистически, как нечто подобное тому, что переживается в древних Элевсинских Мистериях. Последователи Юнга утверждают, что его стиль подходит для его громоздкого материала – снов, видений, и тех странных «многозначительных совпадений», которые он называл «синхрониями» — пожалуй, как приверженец философа Мартина Хайдеггера, будет утверждать, что его гномические и часто беспросветные работы соответствуют незаурядным областям исследуемого им Бытия. Но другие, менее убежденные в важности Юнга, скажут, что они просто напросто расплывчаты, и что Юнг сам по себе был сбивающим с толку мыслителем. Юнг, несомненно, был одним из наиболее влиятельных умов последнего столетия, но, к сожалению, он также был одним из самых разочаровывающих.

Но только лишь многословие не может быть тем всем, что отрезает Юнга от священных залов науки или навешивает на него нежеланное одеяние мистицизма. На протяжении своей карьеры Юнг не скрывал своего очарования областями опыта, куда иной уважающий себя ученый и носу бы не сунул. С самого начала Юнг восторгался сверхъестественным и тем, что мы бы назвали паранормальными явлениями, и хотя он начал свою карьеру в то время, когда некоторые из наиболее важных мыслителей мира считали, что это заслуживает серьёзного исследования, для большей части науки того дня (как и в наше время) любая идея нематериальной или духовной реальности отправлялась в интеллектуальную мусорную корзину. Но даже здесь неоднозначность Юнга вызывает опасение. У него, казалось, было два мнения о сверхъестественном: общественное – для тех, кто хотел понимать это «научно», и частное – допускающее существование призраков, видения и предчувствия как часть неотъемлемой тайны жизни.

Вопрос о том, зачем именно Юнг «окутал истоки своих исследований в мантию предусмотрительности, окружающую Герметическое убежище», как отмечает Гностический писатель Стефан Хеллер, является спорным. Для некоторых это объясняется разумным смыслом карьеры; для других это было сделано с целью защиты тайны от рук профанов. Но даже разочаровывающий стиль Юнга можно рассматривать как продукт его «двоемыслия». Хотя он мог писать четко и эффективно (его многие введения и комментарии, а также опубликованные лекции, подтверждают это), все же по большей части, основные работы Юнга тяжелы для восприятия и имеют тенденцию затопить читателя в потоке научных отсылок. Как отмечает Сторр, «Юнг имел тенденцию взваливать параллель на параллель из своего весьма обширного знания мифа и сравнительной религии таким путем, что читатель мог легко забыть о том, что изначально было предметов дискуссии». Возможно, что Юнг в избыточной степени возмещал критицизм, уличающий его в отсутствии научной строгости, посредством предоставления весомых, эрудированных томов книг. Но в равной степени возможно, что Юнг принуждал своих читателей к принятию всего объема своих работ, на основе того, что я называю эффектом Гера Доктора Профессора. При чтении большей части работ Юнга, как язаметил при подготовке данной книги, трудно отделаться от ощущения, что он вынужден неоднократно напоминать своим читателем, что он в действительности (и не сомневайтесь!) ученый. Нельзя не подозревать порой, что он сам не был столь уверен в том, что утверждал, и что одним из людей, которых он пытался убедить, являлся он сам.

Тем не менее, необоснованные научные притязания и многословный, обильный стиль все еще не кажутся вполне достаточнымоснованием для обвинения в мистицизме, если уж винить его в этом. То, что, кажется, может оказаться попаданием в мистическое «яблочко» Юнга – это его заявления насчет особого, секретного знания; знания, не приобретаемого посредством обычных методов познания, которое некоторые христианские секты первых веков после Рождества Христова называли гнозисом, непосредственным духовным переживанием. Юнг часто сетовал, что он «знает вещи и должен намекать на вещи, которые другие люди не знают и обычно даже не хотят познавать». В одном из наиболее важных документов, касающихся центральной темы его работ, процесса «индивидуации», через который «человек становится самим собой», Юнг решительно утверждает, что он не может предложить какое-либо свидетельство или доказательство его реальности, так как это нечто то, что должно быть пережито. В работе «Отношения между Эго и Бессознательным» Юнг пишет, что <… очень трудно приводить примеры [индивидуации], когда каждый из них обладает неприятным свойством производить впечатление и казаться многозначительным только индивидуально и субъективно».Это помещает индивидуацию в ту же область, что и влюбленность, эстетический опыт, а также мистические состояния, все то, что имеет свойство «производить впечатление и казаться значимым только индивидуально и субъективно» - мы все знаем людей, сходящих с ума по тем, что для нас ничего не значит, или бредовым картинам, которые оставляют нас равнодушными. И подобно любви, эстетике и мистическому опыту – если на то пошло, всему опыту – это определенно выводит индивидуацию за пределы научной области, так как фундаментальными критериями науки являются измеримость и повторяемость.Идея о том, чтобы как-либо «протестировать» людей, прошедших юнгианский анализ на предмет их индивидуации – то есть стали ли они «сами собой» — кажется такой же абсурдной как идея «тестирования» любви, эстестики или мистического опыта. Единственной мерой реальности чего-либо подобного являются сами люди, их жизни и их собственный смысл «самореализации», заимствуя фразу психолога Абрахама Маслоу. Юнг никогда не уставал повторять, что «реально то, что работает», и ввиду чьего-либо обвинения в мистицизме, это крайне прагматичное кредо. Что более значимо, сама идея о «ненаучности» работы Юнга, не имеет отношения к тому, что действительно было важно в связи с ней.

Но именно необходимость переживания реальности индивидуации способствовала тому, что Энтони Сторр включил Юнга в свою книгу «Глиняные стопы: исследование Гуру». «Юнг был гуру», утверждает Сторр, потому что он «оставил научную традицию» и «знал, что он был прав». Юнг пришел к своему знанию посредством собственного опыта индивидуации, который представляет собой трудный и временами опасный процесс соединения сознательного и бессознательного разумов.«Тот, кто прошел через процесс ассимиляции бессознательного», писал Юнг, «не станет отрицать, что он затронул его жизненно важные части и изменил его». Юнг знал это из первых рук, и его собственное «столкновение с бессознательным» показывает, каким горестным это может быть. Тем не менее, есть те, для которых сам факт личного опыта индивидуации Юнга служит причиной для пренебрежения им на той основе, что это «столновение» было не более, чем психотическим срывом. И так как Юнг указывал, что все его последующие работы являются результатом этого «столкновения», подобные критики считают оправданным отклонить их, как продукты безумия. В самом деле, один из критиков Юнга утверждал, что целью его «аналитической психологии»было становление лидером неоязыческого культа поклонения солнцу, направленного на духовное возрождение Европы, где Юнг выступал в роли фигуры подобной Христу, что, по утверждениям этого критика, служит доказательством того, что Юнг страдал от комплекса Мессии.

Хотя многие из этих аргументов можно дискредитировать, как будет видно позднее, но даже сторонники Юнга склонны испытывать неудобства от его мистических ассоциаций. Некоторые из нынешних юнгианских ученых утверждают, что подлинное наследие Юнга было омрачено его связью с движением New Age. Признавая, что «отличительной чертой работы Юнга была попытка дать психологическое понимание процессов личностной трансформации, которые, как он утверждал, легли в основу религиозных, герметических, гностических и алхимических практик», Сону Шамдасани также отмечает, что юнговского «серьёзного внимания к этим предметам было достаточно для определения его как оккультиста». Обвинение, которое представляет Шамдасани, Юнг «упорно отрицал», хотя «многие сторонники Вечной Философии … были скоры признать в Юнге одного из своих». Но другие, такие как гностический мыслитель Стефан Хеллер, говорят, что отказ Юнгу в связи с великой западной «противо-традицией» — герметической цепи алхимиков, мистиков, магов и эзотериков, с которыми сам Юнг ощущал глубокое родство – был бы представлением обедненного Юнга, своего рода «Юнга-лайт», приемлемого, быть может, для основного интеллектуального направления и профессионального психотерапевтического сообщества, но это будет чревато нехваткой всякой значительной духовной субстанции.

К настоящему времени, однако, лошадь, пожалуй, уже удрала из конюшни. То, что в последние годы жизни Юнг рассматривался как своего рода пророк – «мудрец из Кюснахта» или «колдун из Цюриха» — показывает, что попытка загнать в загон его влияние сегодня бесполезно. Как утверждает Хеллер, Юнг был последним расцветом «одной из наиболее важных ветвей, которые иногда называют Универсальной Традицией, или мудростью наследия, происходящего из гностических, герметических и нео-платонических источников», а его работа «не может и не должна оставаться ограниченной областью психотерапевтической практики или теории». Одной из причин этого является то, что лишь немногим доступна юнгианская терапия, которая, как признавал сам Юнг, является дорогостоящей и длительной по времени. Принятие Юнгом роли «универсального гуру» в последние годы может быть рассмотрено как его собственное признание в том, что его идеи должны быть доступны для большего количества людей, а не только тем, кто мог себе позволить анализ. Как отмечает Хеллер, «Мировоззрение Юнга, его модель реальности и мировая концепция», а также «более широкие культурные и духовные смыслы [его] мысли нуждаются в исследовании».

В то время, когда я впервые столкнулся с Юнгом, будучи подростком в начале 1970-х, это, безусловно, было событием. Юнг, возможно, не признавался мейнстримными интеллектуалами (среди психологов они предпочитали Фрейда), но он определенно был принят контркультурой. Когда я впервые прочитал «Воспоминания, сновидения, размышления» — его «так называемую автобиографию» — Юнг был частью канона «альтернативных» мыслителей, который включал Германа Гессе, Алана Уотса, Карлоса Кастанеду, Д.Т. Судзуки, Олдоса Хаксли, Хорхе Луиса Борхеса, Алистера Кроули, Тимоти Лири, мадам Блаватскую и Д.Р.Р. Толкиена, и это лишь некоторые. То, что его лицо появилось на обложке знаменитого альбома Sgt. Pepper’s Lonely Hearts Club Bandt группы Beatles, среди множества других неортодоксальных персонажей, заслуживает почтения. Именно благодаря Юнгу, большая часть магии, которую сообщила мистическая декада 1960-х, стала доступна людям, подобным мне. Также благодаря ему, сокрытые ранее работы, такие как «И-цзин» и «Тибетская Книга Мертвых» стали опорой поколения любви, и более чем кто-либо иной Юнг ответственен за распространение идеи, что Эпоха Водолея была не за горами.

Не удивительно, что успех Юнга в массовой культуре ожесточил его критиков по отношению к нему, но если бы он был осведомлен об этом (а он умер как раз на пороге великого «оккультного возрождения» 1960-х), я уверен, что он бы не озаботился на этот счет. Хотя по-прежнему требуя уважения как ученый, Юнг не задирал свой нос перед более простой аудиторией, обратившейся к его поздним, более эзотерическим трудам, а то, что его приняли «обычные» люди и отвергла интеллигенция, его не смущало. В интервью, данном им в последние годы, за десять лет до того, как группа Beatles напечатала его изображение, восьмидесятилетний Юнг заметил: «Вы знаете, кто читает мои книги? Это обычные люди, часто совсем бедные люди». Он также рассказывал историю про старого еврейского разносчика, который однажды постучал к нему в дверь и попросил возможности увидеть человека, «ответственного за все эти книги». Возможно, это было притворное равнодушие, но хотя Юнг продолжал желать принятия в научном сообществе, его настоящими читателями были люди, подобные мне, заинтересованные идеями о психике и её месте в космосе, и которых менее заботили доказуемые «факты», чем определенного рода руководство, которое могут предоставить эти идеи. Опять же, более чем кто-либо другой, Юнг отвечает за широкое возрождение более ориентированной вовнутрь духовности современного мира, и его вклад настолько существенен, что его трудно не заметить. В сущности, Юнг учит более чем одно поколение взгляду вовнутрь и погружению в великое путешествие в исследование самих себя. Многие ныне по-прежнему делают свои первые шаги в этом путешествии под руководством Юнга.

В моем случае, идеи Юнга часто имели глубокое влияние на мою жизнь, и наиболее непосредственное и «фактическое» доказательство «духовной реальности» (как это ни назовите это) является мое переживание, выраженное в юнгианской терминологии. Я не согласен с некоторыми его объяснениями этих феноменов, но у меня нет сомнений в их реальности и значимости. Синхронии случались со мной так часто, что я рассматриваю их как часть природы. Сновидения показали мне, как и утверждал Юнг, что часть психики существует за пределами пространства и времени. Они также отображают мудрость и прозрения, которых так часто не хватает моему сознательному «Я». А Юнговское понятие индивидуации, это «становление самим собой» — тема, которая восходит к греческому поэту Пиндару и является центральной для философа Фридриха Ницше – является проектом, над которым, с некоторым успехом, я все еще работаю.

Жизнь Юнга, его собственный процесс становления самим собой, может быть, мне думается, рассмотрен с большой пользой. Нет, не как предполагают некоторые – мы не собираемся подражать его жизни. Сам Юнг говорил, что имитация чужой жизни, даже если это жизнь Христа, Будды или К.Г.Юнга, есть грех против самого себя, и верный способ избежать тяжелой работы над собственной индивидуацией. Но нам следует изучать жизнь Юнга, как и жизнь других творческих личностей, где трудности и вызовы, с которыми мы сталкиваемся в своем опыте, часто проявлены более четко. Мы также не должны сторониться того факта, что Юнг был необыкновенной личностью. Некоторые «жития Юнга» пытаются его приуменьшить в размерах, и это понятная реакция тех, кто хотят спроецировать образ непогрешимого мастера. Это, однако, не приносит пользы ни Юнгу, ни заинтересованному читателю, и пытаясь сместить Юнга с пьедестала, мы не должны обращать внимание только на его глиняные ноги.

За свою долгую и зачастую бурную жизнь, Юнг был многоликим; дихотомия между «Юнгом ученым» и «Юнгом мистиком» освещает только два лика. Юнг был доктором, мужем, другом, родителем, учителем, студентом, гением. Он был также, с другой точки зрения и среди всего прочего, оппортунистом, прелюбодеем, чудаком, эгоистом, уклоняющимся отцом и хвастуном. В этом кратком изложении я попытаюсь посмотреть на Юнга под определенным углом, таким, чтобы воспринять всерьёз его «мистическую» сторону и изучать её с сочувственным, но критическим взглядом, сохраняя ясность, надеясь обойтись как без невежественных опровержений, так и без доверчивой преданности. Восхвалять или ругать Юнга за его мистические интересы не особенно полезно, но если попытаться понять их – я думаю оно того стоит.

Как Юнг вновь и вновь напоминал своим пациентам, студентам и читателям, процесс индивидуации является постоянным путешествием в незнакомые, неизвестные и неисследованные части самих себя. То, что читатели найдут в этом портрете Юнга как мистика, я надеюсь, станет для них некоторой подсказкой о том, как они могут встретиться с этими неизведанными территориями и исследовать их. Я также надеюсь, что на этом пути они смогут, если им повезет, встретиться и с ранее неисследованным Юнгом.

Английская пословица – «поздно запирать дверь конюшни, когда лошадь уже сбежала» (прим. ред.).

Пер Diofant (Сергей Коваленко)