СТРАНСТВИЕ И ОСВОБОЖДЕНИЕ
Наилучшее понимание сути любой философской концепции в сжатом виде достигается посредством осмысления её базовой терминологии, поэтому при элементарном изложении стоит уделять должное внимание толкованию слов, выражающих основные концептуальные идеи. Философская мысль Индии прекрасно адаптирована к такому подходу: все её понятия, выраженные на санскрите, долгое время служили языку поэзии и народного эпоса, а также специальной литературе, посвящённой, к примеру, вопросам медицины. Следовательно, терминов, ограниченных чуждой, непривычной средой специализированных школ и доктрин, не имеется. Например, существительные, составляющие значительную часть философской терминологии, бок о бок стоят с глаголами, которые имеют в своей основе тот же корень и обозначают действия или процессы, аналогичные по смысловому содержанию. Изучая семантику слов, употребляемых в повседневной жизни, всегда можно выделить их главное значение, определив не только подразумеваемые смысловые оттенки и соответствия, но также метафорические и переносные значения. Всё это разительным образом отличается от ситуации в современном западном мире, где подавляющее большинство философских терминов, заимствованных из греческого и латинского языков, совершенно оторваны от реальной жизни, и, как следствие, лишены живости и ясности. Так, слово «идея» имеет разные значения, в зависимости от того, в каком контексте оно встречается: в трудах Платона и Локка, в современной истории идей, в психологии или же в повседневной речи. Индивидуальный подход требуется всякий раз при употреблении понятия, будь то конкретный автор, отдельно взятый период или философская школа. Как бы то ни было, индийская философская лексика настолько тесно связана с обыденной речью, что её всегда можно истолковать, опираясь на общепринятую интерпретацию.
Для того, чтобы прочувствовать и лицезреть живость индийской мысли, необходимо проанализировать весь комплекс значений, охватываемых любым санскритским термином. Такой метод позволяет править неверные толкования, которые неизбежно возникают даже в наилучших вариантах предполагаемого перевода как результат существенного различия в ассоциативных рядах европейских терминов. В действительности, при переводе с санскрита мы располагаем не лексическими эквивалентами, а только лишь приблизительными значениями, отражающими западные ассоциации и потому вводящими нас в заблуждение, так как они, безусловно, имеют существенную разницу в понимании европейцем и индусом. Данное обстоятельство привело к ложным умозаключениям о характере философского знания на Востоке. Даже самый добросовестный переводчик оказывается распространителем недостоверной информации по той простой причине, что его слова скользят в европейский контекст, стоит им слететь с его уст. Только постоянные отсылки к словарю санскрита позволят нам рассмотреть более обширную группу грамматических конструкций, которые на протяжении веков служили для передачи идей восточной философии.
Так, концентрация восточного аскетизма на достижении непревзойдённого в своём совершенстве идеала — мокши, и вся последующая масса литературы на данную тему сформировали у западных исследователей достаточно однобокий взгляд на индийскую цивилизацию. Подлинный авторитет мокши невозможно понять в отрыве от контекста, каким является традиционный индийский, а не современный индустриальный, мир. Мокша — это идейно-духовная сила, которая затронула все стороны жизни индусов, сформировала её уклад и шкалу личностных ценностей. Мокшу следует рассматривать не в качестве антитезы, но как заключительный этап человеческого бытия и наиболее благополучный исход. Таким образом, большая часть доктрин индийской философии посвящена наставлению личности во втором жизненном периоде. Лишь только после того, как индивид достигнет стандартных мирских целей в отдельно взятой сфере деятельности, когда его моральные и материальные обязательства перед семьёй и обществом будут исполнены, он обращается к заключительным урокам своего пути. В индуистской концепции дхармы человеческая жизнь делится на четыре строго дифференцируемые стадии (ашрама). Первый этап —жизнь ученика[1]. Вторая ступень — стадия домохозяина (грихастха), продолжительный период жизни зрелой личности, выполнение надлежащих обязанностей в мире. Третий этап — уединённая жизнь в лесу, выполнение медитативных практик (ванапрастха). И, наконец, четвёртая стадия — странствующий мудрец, живущий на подаяния (бхикшу). Мокша является целью третьего и четвёртого этапов.
Грама[2] и вана[3] совершенно полярны: для грамы была создана триварга[4], сформулированы наставления о целях, смысле и задачах обыденной, мирской жизни; для ваны, однако, требуются диаметрально противоположные знания, другие идеалы, иные ресурсы и методы в достижении «освобождения». Светская жизнь, семья и карьера, красота и надежды юности, а также профессиональный успех в зрелости, теперь оставлены в прошлом. В настоящем — только вечность, и именно к вечности обращается разум, отвернувшись от хлопот и суеты той жизни, что пронеслась, подобно сну, исчезнув восвояси. Мокша — это метафизическая практика, которая ведёт далеко за пределы скоплений звёзд, а не на сельскую улицу. Не предполагается, что мокша закладывает основы наук или развивает валидную теорию познания. Она также не контролирует и не совершенствует методы научного подхода к изучению окружающего мира или документов истории человечества. Цель мокши — разорвать завесу материальности; она представляет собой метод преодоления чувств с целью обретения, познания и пребывания в согласии с извечной реальностью, которая лежит в основе представлений о жизни в мире. До той степени, до которой человек и природа видимы, осязаемы, открыты для опытного познания, мыслитель постигает их, но лишь с той единственной целью, чтобы через них прийти к наивысшему метафизическому благу.
В то же время, на Западе с середины XVIIIстолетия мы не видим какой-либо метафизики — практического или иного характера. Восток утвердился в убеждении об изменчивой и несостоятельной природе мира, в то время как материалистический Запад, в противовес ему, выдвинул весьма оптимистичный взгляд на эволюцию: уверенность в совершенствовании человеческого труда путём развития планирования и технологий, распространения образования и создания возможностей для широких масс населения. В то время как индус ощущает себя в абсолютной власти опустошающих сил смерти: болезней, эпидемий, войн, людской тирании и несправедливости, неизбежно принимая на себя роль жертвы неумолимого тока времени, поглощающего всякую личность, разрушающего цветущие города и целые государства и развеивающего руины в прах, мы, напротив, чувствуем мощь человеческого гения в изобретении и организации, суверенную силу личности в достижении коллективной дисциплины, потребность и способность контролировать изменчивые силы природы. Мы производим поверхностные изменения, но суть материи остаётся прежней. Природа, покорившаяся научному анализу, оказалась запряжённой в триумфальную колесницу достижений человечества. Европейские мыслители XVIII века возлагали большие надежды на всеобщее просвещение: они считали, что разум и познание могут сформировать идеальное общество, рассеяв тьму невежества. В XIX веке большое значение придавалось материальному и социальному прогрессу: освоению регионов, богатых природными ресурсами, искоренению насилия, отмене рабства, устранению несправедливости и победе не только над страданиями, но даже над преждевременной смертностью. И, наконец, в XX столетии стало ясно, что мировая цивилизация может быть сохранена лишь посредством интенсивного и обширного планирования и организации.
Опасения, связанные с хрупкостью человеческой жизни и довлеющие над умами XV и XVI веков, впредь не являются поводом для беспокойств. Болезни и старость впредь не наполняют нас отчаянием и беспомощностью — мы чувствуем себя более защищёнными против превратностей судьбы. Мы уверены в том, что именно мы и являем собой Творца — продолжая борьбу за мировое господство, за территорию и природные ресурсы (животные, растения и минералы, а также субатомное царство) на протяжении всей истории человечества. В настоящее время, мы не чувствуем себя пойманными в сети незыблемой космической паутины, постепенно раскрывая тайные силы бытия, сложные химические процессы, алхимию жизни как внутри наших душ и тел, так и в мире вокруг нас. Таким образом, в нашем распоряжении имеются научная логика, экспериментальные методы, психология, но нет метафизики.
Воздушные полёты не вызывают былого интереса; при толковании бытия и вселенной как основополагающих столпов человеческой жизни, мы опираемся не на утешительные и захватывающие интерпретации, которые представлены в традиционной теологии или же возникли путём медитативного осмысления, — напротив, посредством разнообразной научной систематизации мы подвергаем анализу каждую деталь. Мы не принимаем, не смиряемся, не ожидаем — напротив, мы культивируем образ жизни, заключающийся в постоянном движении, непрерывно привносим изменения, улучшаем вещи и строим планы, пытаясь подчинить и структурировать стихийное развитие мира. Идеал для нашего сознания — многогранное и усовершенствованное, более развёрнутое и детализированное понимание, владение конкретной и подробной информацией; данная цель заняла место архаичных устремлений, включавших в себя познание бытия и вселенной как единого целого путём общих размышлений. Религия и философия были постепенно преобразованы в науку, технологии и политическую экономию. Поскольку наши мотивы сосредоточены на артхе, каме и дхарме, было бы уместно задать вопрос: есть ли у нас хоть какие-то задатки для осмысления столь далёкой нам индийской философской доктрины, основной целью которой является реализация мокши?
Здесь мы сталкиваемся ещё с одним существенным различием во взглядах на жизнь современного Запада и традиционного Востока: к вопросам философского толка, не имеющим отношения к триварге, мы подходим исключительно умозрительно, что, с точки зрения будийских и индуистских учений, представляется поверхностной и дилетантской позицией. В ходе своего развития западное мышление стало открытым и общедоступным; это подразумевает лёгкость в постижении и общепринятые методы исследования для каждого мыслящего индивида, который соответствует основным требованиям: имеет первоначальное образование и узкоспециализированную интеллектуальную подготовку, которая позволит ему быть сведущим в предмете какого-либо рассуждения. Однако в античности, во времена Платона, подобный метод познания не существовал. «Не знающий математику да не посмеет переступить порог»[5]. Некоторые источники гласят, что Платон сделал эту надпись над своей дверью, отдавая дань уважения Пифагору и таким революционным сицилийским математикам той эпохи, как Архит Тарентский, — в то время как в современном мире предполагается, что среднее образование и четыре года, проведённые в высшем учебном заведении, открывают доступ в святая святых высшей Истины. С этой точки зрения, Индия стоит ближе к идеям Платона; также, это одна из причин, почему преподаватели европейских и американских университетов вполне оправданно отказались впустить индийскую мудрость в свой храм «философии».
[1] Шишья — букв. «тот, кого следует обучать»; антевасин — букв. «тот, кто служит своему гуру».
[2] Букв. «деревня, село» — светская жизнь, жизнь в миру.
[3] Букв. «лес» — жизнь в лесу, отшельничество; действия, направленные на избавление от земного бремени: внешних объектов, желаний, потребностей и проч.
[4] Букв. «три жизненных цели»: артха, кама, дхарма.
[5] Иоанн Цец, «Книга историй» («Хилиады»)