Эта книга -детальное исследование случая клаустрофобии. Посвящение целого тома представлению одного случая может потребовать некоторого объяснения. Я понимаю, что только обширный материал случая накладывает значительное напряжение на терпение и внимание читателя, по этой и другим причинам я предприму попытку объяснить, почему я решил написать эту книгу.

Первое и самое важное – это значительный и исключительный интерес самого материала. В течение двадцати лет, которые прошли с момента завершения психоаналитической работы,я не встречал случая, который показал так четко – и на самом деле так прекрасно – стадии процесса индивидуации, которые Юнг описал в своих работах за последние несколько декад. Хотя такой «чистый» случай редко появляется, это, тем не менее, типичный случай, потому что он показывает основные паттерны интегративного процесса. Этот паттерн часто затемнен инфантильными аспектами невроза – частично первой половины жизни – с которым нужно справиться преимущественно восстановительным путем (1). В самом деле, есть возможность потерять из виду факт, что это сессии психоанализа, в которых терапевтическая цель кажется достижима почти исключительно через процесс символической трансформации. В данном случае это как раз такой, показывающий как психоанализ прогрессирует последовательно инеотвратимо параллельно с путем индивидуации. Курс психоанализа и качество материала, которое он открыл также побудил меня, даже после всех этих лет, делать постоянные записи.

Аналитический материал был получен за период приблизительно психоанализа длительностьюот года до пяти лет в совокупности (2). Это исследование было ограничено одним годом, тк: 1) этот период, который согласуется спостепенным исчезновением симптома, ради которого пациент начал аналитическое лечение, видимо имеет определенную внутреннюю завершенность; 2) первый год открывает паттерн внутреннего процесса, который отображает психоанализ в целом; и, 3) практические соображения устанавливают границы пространства, в котором такое представление может быть.Таким образом, ограниченность первым годом, который представлял решающую фазу в психоанализе, кажется допустимым.

После окончания первого года психоанализ был продолжен не по «клиническим» причинам, а потому что пациентка – больше не пациентка в строгом смысле слова – стала так глубоко захвачена процессом бессознательного, что она решила продолжать. Это показывает степень, с которой бессознательный материал становится живым и имеющим значение для нее, и насколько она почувствовала себя оживленной и обогащенной этим.

Пациентка была пятьдесяти восьми лет, на ответственной профессиональной позиции и, без сомнения, состоятельна. В следствие этого, психоанализ потребовал значительной жертвы. Не то чтобы она была нарциссической персоной, для которой ее собственная материалистичность могла бы дать аутистичное удовлетворение (самоудовлетворение?). Ее жизнь была полна интересных занятий и она была сравнительно хорошо адаптирована к их требованиям, и даже лучше после исчезновения невротического симптома. То, что заставляло ее продолжать анализировать и концентрироваться на ее бессознательном материале (3), было конструктивный и креативный опыт, переданный ей.

Это ведет меня прямо к центральной теме этой книги, а именно: показать внутреннюю логику и значимость, с которой бессознательный образ разворачивает себя, и богатство и жизненность символического процесса в целом. В течение моей работы над книгой я становился все больше впечатлен доказательством (очевидностью) – свойственному самому материалу – понемногу проявляющимся паттерном внутреннего порядка, продолжающегося процесса интеграции, фактором, дающем ощущение души; словом, креативной функцией бессознательного, «объективной душой». Хотя я пытался передать это в представлении материала, я писал эту книгу не с целью поддержать какую-либо теорию. Теоретические выводы действительно могут быть сделаны на основе материала, но в своей части я сконцентрировался на представлении того, как происходило через представление отчета об единичном случае, разворачивание бессознательного процесса в ежедневном материале психоанализа за продолжительный период.

Сравнительно немного еще известно об автономных процессах, таких, как я опишу; процессах, о которых можно сказать, что бессознательная «точка зрения» спонтанно проявляется. Правда, есть несколько книг, в целом схожих с моей собственной, но имеющих важные отличия. Две главные публикации, которые мне приходят на ум, это- Х.Г.Байнс «Мифология Души» и К.Г.Юнг «Психология и алхимия» (H. G. Baynes’s Mythology of the Soul and C. G. Jung’s Psychology and Alchemy). Особенно я обязан книге Юнга, как будет видно из частых ссылок на нее. Его цель, однако, ясно отличается от моей. Фокус книги Юнга находитсяна развитии символа мандалы (4), его методе в этом усложнениии бессознательный материал пациента использован в основном как стартовая точка в обсуждении связанного архетипического материала. Так как выраженность его книги лежит на развитии концепции коллективного бессознательного, впоследствии мы мало узнаем о реальном пациенте и его прогрессе. Это второй аспект, который я пытаюсь презентовать в своей книге.

Цель книги Байнса более близка к моей. Хотя, он ограничивает себя в основном интерпретацией количества рисунков двух пациентов – оба «пограничные шизофреники» — и сны обсуждались только как исключение. Также, хотя Байнс следует интегративному процессу, проявляющемуся в этих рисунках, его фокус лежит на том, что он называет «развитием индивидуального мифа» и, соответственно это снова огромное, а иногда поразительное, состояние усложнения. Хотя, обе эти книги показывают основную важность объективной (автономной) души во всех психологических процессах. Хотя это будет очевидным на протяжении моего исследования, я пытался также подчеркивать его практические терапевтические эффекты в ведении к облегчению симптома (5).

Не смотря на мой интерес к терапии я должен прояснить, что я не пытался дать хотя бы приблизительно адекватную картину реальных сеансов. После первой попытки этот метод представления материала должен был быть отброшен, он доказал невозможность передать значение бессознательных процессов передачей детального количества каждого интервью. Был нужен другой способ представления, тот, в котором бессознательный материал мог бы, как это было, говорить сам по себе и развернуть свою присущую креативную и целебную возможности. Поэтому я пытался описать не столько «что случилось» во время сеанса, а что случилось в прослеживаемости символического процесса, дать, если так можно сказать, «автобиографию бессознательного».

В порядке распознания и демонстрации этой прослеживаемости, в ретроспективе я подверг бессознательный материал болеепристальному изучению, чем это было возможно, когда он был представлен мне; и в попытке понять его значение я сделал гораздо более широкие границы интерпретации, чем это предполагалось в реальных сеансах.

В психоанализе центральное значение должно всегда отдаваться взаимосвязи между объектом психоанализа и аналитиком. Реальные сеансы, с их динамическим опытом осознания через интерпретацию процессов как объективной души, так иотношения переноса, играют решающую часть. Довольно много впечатляющего бессознательного материала может бытьвыброшено(поднято) бессознательным не будучи даже «осознанным», конкретность взаимосвязи, столкновение с «противоположным», играет существенную часть в ассимиляции бессознательного воображения, которое иначе может оставаться просто неутилизированным исходным материалом (6). Таким образом, в работе психоанализа пациента очень важно избегать давать интерпретации, что кажется не имеет непосредственного терапевтического значения.

Хотя, в этом исследовании я использовал гораздо более широкое понятие символического материала, чем существует в психоанализе, я, тем не менее, пытался держать в уме критерий терапевтического значения. Этот критерий налагает серьезные ограничения в настоящем обсуждении бессознательного материала, который сам по себе так полон значения, что это было бы открыто к гораздо более широкому пониманию. В то время как бесчисленные последствия развивались из каждой начальной точки бессознательного образа, многие возможные интерпретации были целенаправленно, и часто с сожалением, пропущены. Так, я уверен, многие читатели — особенно среди тех, кто знаком с идеями Юнга — почувствуют, что многие символические стороны отсутствуют. Я могу только сказать, что я полностью понимаю постоянное жертвование интересом и теоретически важной стороной интерпретации в пользу терапевтически важного материала (7).

Прежде всего в моем уме была критика юнгианского подхода, что «его метафизические, антропологические рассуждения пострадали от тех же дефектов, что и все теоретические конструкции, которые принимает во внимание человек в целом и не индивидуально в частности» (8). Игнорируя первую часть утверждения — так очевидно не соответствующую такому эмпирику как Юнг – я надеюсь показать в этом исследовании чем являются «практичные» Юнговские так-называемые «теоретические конструкции» и да какой степени они связаны с ндивидуальным. Я пытался сконцентрироватья на основном паттерне, которые находит выражение в аналитической ситуации, на реальности объективной души, и ее влияние на пациента внутри аналитических отношений.

Важный аспект психоанализа этого случая был возраст пациента. Из-за того, что ей было 59 лет, это был психоанализ второй половины жизни. Для незамужней женщины предполагаются и накладываются очевидные биологические ограничения, но, в то же время, проявляются возможности, которые психоанализ более молодых личностей не проявляет. «Естественное» течение либидо в направлении конкретного удовлетворения и самовыражени в значительной степени становится возможным. Это означает, что либидо заставляется искать новые каналы и новые значения самовыражения. Вместо его естественного проявления во внешней жизни, инстинкт – если есть возможность развить без повреждения невротическими комплексами – найдет выражение в мире внутренней реализации и значения. Это не должно ошибочно пониматься как «вторичная выгода» — si sagesse pouvait!— а как внутренний закон второй половины жизни, который проявляет себя в процессе индивидуации.

Этот процесс, помогающий в развитии индивидуальной личности, может, так сказать, быть трудом всей жизни. Как побуждение к самореализации это естественный подсознательный процесс, помогающий в достижении уникального паттерна индивидуального существования. В первой половине жизни этот процесс, в целом, выражен – и частично скрыт за потребностью этого –как приспособление к социальным, коллективным и биологическим требований (9). Это выражено в продолжительном формировании и дифференциации эго как проводника и инструмента сознания. Во второй половине (жизни) индивидуальные потребности внутренней реализации и нахождении значимости и смысла жизни более подчеркнуты. Когда эти потребности осознанны, мы можем говорить о сознательном опыте как присущему процессу индивидуации (10).

В этом процессе центр личности понемногу смещается от эго к самости, в том смысле, что эго понемногу и все больше становится осознающим трансперсональные архетипические факторы — развивающиеся в себе — которые управляют и формируют личность. Тогда как процесс индивидуации проявляет себя в первой половине жизни в продолжительном формировании и дифференциации эго, во второй половине жизни растущее осознание эго позволяет ему ограничивать себя в пользу не-я (11). Эго играет решающую роль как инструмент осуществления в «релявитизации» своей собственной власти более и более в пропорции до его растущего сознания не-я (12). Во второй половине жизни присутствует определенная опасность в эго отказывающемся признавать свои ограничения. Движущая энергия, стоящая за процессом начального формирования эго и последующее самоограничение эго в пользу расширения линости не-я, это — можно сказать — и есть «быть собой» (13).Самость -это подсознательный образ потенциальной целостности, в котором возрастающая осознанность может быть получена через эго. Этот процесс возрастающей осознанности синонимичен процессу индивидуации. Тем не менее мы должны делать различие между процессом индивидуации и целью индивидуации. Психоанализ, как процесс самореализации, всегда является шагом к индивидуации, финальная цель- это homo totus — совершенная личность.

Процесс индивидуации это идеальное достижение для второй половины жизни. Если невротическая личность может быть найдена в этом процессе как ответ на проблемы жизни, то что насчет персоны, которая приходит на психоанализ, потому что он или она сталкивается с невротическими проблемами? Может ли такая персона, которая «залипла» на числе нерешенных инстинктивных проблем, найти ответ, когда биологические потребности первой половины жизни не могут быть удовлетворены любым путем? Должен ли аналитик поднять кверху руки или просто попытаться работать ради некоторой неудовлетворительной «коррекции»? Или должен ли он провести пациента через процесс разочарования от оживления инфантильной травмирующей ситуации— разочарования, тк даже с более старшей персоной оживление эмоций детства не могут изменить биологические факты.

Это может в самом деле казаться дилеммой для пациента и аналитика. Но снова здесь факт динамичной внутренней жизни предлагает решение.Ответ лежит в символическом процессе. И, как я надеюсь прояснить в этом исследовании, невроз — любой невроз, происходящий в первой половине или во второй половине жизни, хотя более интенсивный в последнем варианте — может быть определен как потеря «симолического отношения» (14), т. е. как разрыв в самопроизвольной взаимосвязи между сознательным умом и его основой — бессознательным. Символическое отношение -«символическая жизнь» (15) — означает осознание «значения» человеческого опыта, это означает связанность с миром образов, который выходит за пределы границ и сознательного ума и эго личности. Это означает осознанность, которая включает знание о своих собственных бессознательных состояниях и причинах. И более того, это означает реализацию трансперсонального архетипичесского фактора внутреннего порядка и значения. Эта реализация взаимодействует с сознанием символами (16), как возможно лучшее представление нового понимания, происходящего из бессознательного. Такие символы это «беременность со значением» (17), это «живые символы» представляющие «невыразимое в непревосходимом пути» (18).

Столковение с архетипическими образами было обозначено Юнговским «транцендентным действием» (19), потому что онопревосходит сознательное эго и является мостом через «зияющую пропасть между сознательным и бессознательным»(20). Там, где, однако, его естественное воздействие было прервано или нарушено, начинается невротическое состояние. Но даже такой невроз имеет место в символической жизни. Это последний ресурс души, выражение внутреннего фактора «порядка», через который она пытается навязать свою помощь — целостность и интеграцию — когда это было утеряно из поля зрения в гордыне «воли». Такой невроз показывает,более чем что-либо еще, существование внутреннего фактора порядка: через процесс компенсации он демонстрирует саморегулирующую функцию души, помогающей восстановлению внутреннего баланса и целостности. Действительно, сознательный ум может защищать свою позицию до крайности, ведя личность к все возрастающей ригидности и отчаянию. Но когда предупреждение было принято во внимание, невроз может оказаться еще одной фазой в трансформации личности (21).

В этом значении невроз, скорее чем результат детской травмирующей ситуации, может быть результатом растущей ригидности, связанной с избыточной адаптацией к внешним требованиям жизни, гапертрофированной волей, ограниченной эго осознанностью (22), тем, что мы можем назвать «гипер-эго» (23). Ответ лежит не в поддержке этих требований сознательной адаптации и сознательности эго, а в, хоть это и парадоксально, в сознательном возвращении в бессознательное (24).

Бессознательное здесь понимается в более широком смысле как коллективное бессознательное, сфера архетипов, которая должна быть дифференцирована от личного бессознательного, которое содержит патогенные комплексы (25). Ослабление исходной инфантильной ситуации может внести вклад в решение в некоторе конфликты, но оно не может решить проблему отчуждения от трансперсональных образов. В первой половине жизни акцент в основном лежит на психоанализе реальной детско-родительской взаимосвязи, раз на этой сцене «инстинктивных» конфликтов в узком смысле слова, т. е. проблемы адаптации к внешним и биологическим реальностям доминируют.Но в более поздние годы, когда вопрос адаптации к внутреннему смыслу жизни возрастает, психоанализ реальных детско-родительских отношений теряет свою важность.

По всем этим причинам, в психоанализе второй половины жизни упрощенный аспект, который имеет дело в основном с личным бессознательным, часто не метод по выбору (хотя, как будет видно, это имеет свое связанное место в терапии). Все же, с не интегрированными и подавленными проблемами детства можно эффективно иметь дело. Это происходит не в психоанализе ситуаций детства и взаимосвязи как таковой, а целиком через проявление соответствующих архетипических образов. Так, актуальная детско-родительская проблема может быть интегрирована — и в поздней жизни более часто, чем не должны быть интегрированы — через понимание архетипических причин. В противовес существованиюизбегания актуальной ситуации детства, контакт с этими архетипическими образами является динамичной и интенсивной эмоциональной реальностью. (Юнг использовал слово «сверхчувственный» чтобы описать качество этого опыта).

Эти символические образы лежат в основе паттерна поведения (26) и индивидуальной детско-родительской взаимосвязи. Детско-родительская взаимосвязь всегда представляет собой больше, чем простофактический опыт: в ней и через нее формируются инстинктивные паттерны, проявляющие просто личную взаимосвязь и добавляющие направления интенсивности и значения, которые отсутствуют в реальной ситуации. В поздней жизни лежащий в основе трансперсональный паттерн обретает возрастающее значение; духовное пониманиестановится приоритетным над адаптацией к инстинктивным потребностям.

Мы можем в качестве примера взять «инцестную» взаимосвязь. Когда между родителем и ребенком есть невротическое поражение, мы имеем ситуацию, которую я назвал «негативный инцест» (27). Это, однако, всего лишь невротизация, личностное проявление априори лежащего в основепаттерна «позитивного инцеста», т. е. единство противоположностей. Даже если мы не имеем инцестного вовлечения в реальную дестко-родительскую взаимосвязь, фантазия об инцесте будет активирована как основной, архетипический паттерн конъюнкции (соединения, объединения). В душе существует вид «иерархии»(28), «трансперсональной саморазвертывающейся биопсихической структуры» (29). Эта структура определяет постепенное проявление и акцентуацию образов психики, которые проявляются через конкретный образ (30). Опыт, скажем, матери личности актуализируемой через образ архетипической матери. Поэтому мы никогда не имеем просто опыт о личной матери или отце, а имеем дело со сложной смесью реального родителя и и его архетипической проекцией в реальную ситуацию. Так, каждый реальный опыт содержит по меньшей мере два аспекта (31): архетипический образ и провоцирующий фактор, которые в их взамопроникающей форме являются имаго (32). Не смотря на то, что в первой половине жизни провоцирующий фактор будет главной проблемой психоаналитической терапии, в поздние годы акцент смещается на провоцирующий фактор.

В любом случае — в первой или второй половине жизни — где возникает реализация внутри психоаналитической ситуации это происходит с отношениями переноса. Нов то время как реализация подавленного инфантильного конфликта зависима от того, что Фрейд называл неврозом переноса, в котором они «находят их оотображение в чувстве связи по отношению к аналитику» (33),реализация трансперсональных факторов происходит в другой плоскости, в архетипическом переносе (34). Это не невроз, тк это не оживляет подавленное содержание, но это конструктивный, «нормальный» опыт взаимодействия с первоначальными (зародышевыми) образами. Характеристикой архетипического переноса является не проекция бессознательных личных факторов на аналитика, а совокупность архетипического образа. Два аспекта переноса часто глубинно взаимосвязаны и их границы гибки. Это так потому что персональный и трансперсональный опыты неразрывно связаны друг с другом (35). Как было указано, персональная взаимосвязь всегда скомбинирована с трансперсональной, но, с другой стороны, трансперсональная взаимосвязь активизируется персональной. Эта ситуация часто становится более сложной при том факте, что невротическая взаимосвязь с реальными родителями искажена опытом с образами архетипических родителей. По этой причина два аспекта переноса зависят друг от друга: личный перенос нуждается в разрешении невротического комплекса, а трансперсональный перенос является скрытым источником энергии для этого процесса. Тем не менее два аспекта показывают отчетливо разный характер, который может быть выражен различным качеством опыта: как «освобождение» в прошлом и «сверхчувственность» в последующем.

Архетипический опыт — это интенсивная эмоцональная реальность. Это не вопрос «показать пациенту что фантазия одинакова в пациенте и в мифологии»(36), наоборот, «мифический», т. е. архетипический опыт случается с пациентом как непосредственное осознание, которое имеет трансформирующий эффект. Так, в то время как это истинно, что «постоянные терапевтические изменения могут бытьвызванытолько новым инстинктивным опытом»(37), мы должны определить термин «инстинктивный опыт» более точно, если мы не хотим поднимать этот вопрос снова. Если мы полагаем инстикт как «врожденное (природное) поведение» (38), встает вопрос какое «поведение» является «врожденным (природным)» в человеке. Это должно быть понятно, что такой фактор как значение и внутренний порядок есть существенные аспекты человеческого инстинктивного паттерна, и что они выражат себя в априори архетипической организации души (39). Многие современные биологи преувеличивают концепцию инстинкта, включая феномен «духа» как назначенный «трансцентдентный порядок», принадлежащий «реальности над или за вещами природы»(40). Они называют этот духовный фактор порядка «истинной природой» (Innerlichkeit), как описывающую «специфическую форму существования живых существ» (41). В моем многолетнем опыте психотерапевтической работы то, что «специфическая форма» человеческого существования есть врожденная потребность и ведет к самореализации, и что человеческий «инстинкт» включен как один из самых мощных факторов — инстикт индивидуации. Я надеюсь, что эта книга сделает вклад в расширение концепции человеческого инстинкта.