Марион Вудман
Беременная дева
Глава 2
“Будь как мужчина”. Феномен брошенности среди творческих женщин.
Каждую ночь меня словно приколачивает гвоздями
И я забываю, как меня зовут.
Папочка?
Это иной вид тюрьмы.
—Anne Sexton, «Sleeping Beauty.»
Для тех женщин, которые родились и воспитывались в патриархальной семье, инициация в женскую зрелость происходит с помощью ухода и одиночества, реального или психологического. Подобный опыт позволяет им обрести собственную личность и освободиться от отцовских оков.
Некоторые женщины принимают уготовленную им судьбу в виде традиционных патриархальных отношений, несмотря на присущие таким отношениям ограничения — социальные, интеллектуальные, духовные. Несмотря на ограничения, патриархальные отношения гарантируют женщинам и ряд важных для них выгод и преимуществ, тем самым склоняя к себе. Есть и другие женщины — те, что не хотят подчиняться ограничениям патриархальных отношений, однако, находясь в них, вынуждены оставаться в их жёстких рамках из-за финансовых, политических или социальных причин.
Тем не менее, все большее число женщин, чья личность всегда вращалась вокруг фигуры отца, реальной или вымышленной, стремятся пройти через опыт инициации.
Эти женщины, движимые внутренней потребностью, — создатели в духе “создателей души” Китса [1]; то есть погоня за смыслом влечет их к нахождению своего собственного внутреннего мифа. Они отвергают навязанные маскулинным обществом коллективные ценности, но, их поиск идентичности, идущий изнутри, почти неизбежно сталкивает их с теми самыми силами, которые они изо всех сил стараются интегрировать.
В попытке освободить себя от вполне реальных ограничений патриархальной культуры, они, по иронии — даже самые сознательные из них — склонны становиться жертвами этой культуры. Их внутренний отец, которому они стремились угодить в процессе взросления, ополчается на них как только образ отца проецируется на другого мужчину, или когда женщины стараются сыскать признание и прибыль в тех творческих областях, которые все так же в основном находятся под властью мужчин.
Несмотря на то что сейчас ситуация меняется, нам предстоит пройти ещё длинный путь, так как общество ещё далеко от понимания психических механизмов, необходимых для изменения. Мужчины и женщины, пойманные в ловушку патриархальных психических механизмов, и даже сознательно настроенные на не-шаблонные отношения, все равно не до конца пробиваются к друг другу сквозь психологические барьеры, несмотря на их героические попытки сделать это. Зачастую они неспособны даже признать свой провал, даже если все их отношения — сплошной провал. Это может стать ясным, если взглянуть на отношения с аналитиком — микрокосмом того, что происходит на уровне культуры.
Слово уход, покинутость, оставление, одиночество (abandonment) происходит от английского глагола bannan, то есть вызывать. Быть вызванным означало быть освобожденным от прислуживания. Покинутость (abandonment) буквально означает “быть невызванным”, символически — “быть без судьбы”. Однако если чья-то судьба продиктована отцом и поклонением отцу, тогда быть невызванной скорее дар божий, нежели проклятие. Освобожденная от отца, дочь может действительно “отбросить себя” с целью отдачи процессу творения собственной души. Обряд перехода содержит в себе двойной смысл покидания и оставления. Так описывает это Эмили Дикинсон в своем эллиптическом стиле:
I’m ceded—I’ve stopped being Theirs—
The name They dropped upon my face
With water, in the country church
Is finished using, now,
And They can put it with my Dolls,
My childhood, and the string of spools,
I’ve finished threading—too—
Baptized, before, without the choice,
But this time, consciously, of Grace—
Unto supremest name—
Called to my Full—The Crescent dropped—
Existence’s whole Arc, filled up,
With one small Diadem.
My second Rank—too small the first—
Crowned—Crowing—on my Father’s breast—
A half unconscious Queen—
But this time—Adequate—Erect,
With Will to choose, or to reject,
And I choose, just a Crown— [2]
Я освободилась — Я прекратила быть Их —
Имя, которое Они втерли мне в лицо вместе с водой первого крещения, в деревенской церкви
Больше не используется
Окончены ритуалы
(Is finished using, now,)
(Use — ритуал церкви или епархии; использовать)
И Они могут положить его туда, где лежат мои Куклы/Куколки,
Мое детство, и вереница катушек,
Я прекратила продевать нитку — тоже —
Крещеная, ранее, без выбора,
Но в этот раз, сознательно, от Благодати —
К наивысшему имени —
Названная/Призванная для моего Наполнения/целостности — Полумесяц сброшен/упал —
Прожить целую Окружность, наполненной,
С одной маленькой Диадемой.
Мой второй Ранг— Незначительная — I (Первая) —
Коронованная — Каркающая/Радостно кричащая — на отцовской груди —
Полу бессознательная Королева —
Но в этот раз — Такая как нужно — Прямостоящая и бодрая,
С Волей выбирать, или отвергать,
И я выбираю, только Корону/завершение.
“Полу бессознательная Королева”, как мне кажется, связана узами, хорошо это или плохо, со своей творческой фантазией. И связь эта в своей основе имеет психологическую связь с отцом. Даже в детстве такая девушка находится в изгнании от остальных детей. Когда в подростковом возрасте ее сестры болтают о браслетах, детях и о том, что им пока запрещено выходить замуж, она изгнана от таких разговоров по своему собственному указу.
Ее же интересы совершенно другого толка: пьесы, художественные полотна, сонаты и химические эксперименты. В каком-то смысле она всегда считала себя не принадлежащей жизни и томящейся по тому, что для других было само собой разумеющимся. Хотя с одной стороны она чувствует себя изолированной и одинокой, она понимает, что если бросит свое творчество, она бросит и свою душу.
Творческая женщина — понятие не простое и включает в себя множество переменных. Какие-то женщины чувствуют свое творческое предназначение в домохозяйстве, в создании любящей, непринужденной атмосферы для детей и мужа, в создании дома — места, из которого уходят и в которое возвращаются. Другие задействуют свою креативность в профессиональных экстравертных ситуациях. А некоторые успешно справляются и с тем, и с другим. Но по-моему, творческая женщина — это та, что чувствует внутреннюю потребность и необходимость в установлении связи со своим креативным воображением.
Конечно, у каждой творческой женщины есть свои особенности, но все же мы можем очертить базовый паттерн ее образа. Маленькой девочкой она очень любила и обожала своего отца или тот образ, который представал вместо отсутствующего отца. И видимо на это были свои причины. Он смелый, умный и чувствительный, мужчина высоких идеалов, проницательный человек, преданный своему собственному пути и поиску, мужчина, который многими своими проявлениями не вписывается в патриархальное общество. Такой мужчина женится обычно на женщине, которая его обожает, обычно — на папенькиной дочке, чьи собственные мечты и судьба очень быстро разбиваются о тот сценарий, по которому нужно выйти замуж и завести семью.
Т.о. вечный мальчик берет себе в жены вечную девочку [3]. Термин puer aeternus, “вечная юность” на латыни, относится к тому типу мужчин, которые слишком долго в психологическом плане остаются на стадии подростка. Это объясняется тем, что у них остается сильная привязанность к матери (реальной или символической). Его женский двойник — puella aeterna, “вечная девочка” на латыни — также сохраняет сильную привязанность, но не к материнскому, а к отцовскому миру.
В такой семье сразу же пресекаются все детские шалости, не допускается ни “грязная” хтоническая и земная феминность, ни энергия сознательной сексуальности. Формально, мужчина может быть “мужчиной в доме”, но на самом деле главной оказывается жена или его мать. До краев заполненная вытесненной сексуальностью и чувством обиды, она проецирует свою непрожитую жизнь на своих детей.
Мужчина же, существующий под комфортным покровительством своей матери-жены, проецирует свои неосуществленные чувства — юную аниму — на свою маленькую дочь. Вместе они строят Эдемский Сад. Ребенок оказывается в ловушке духовного инцеста, еще более опасного, чем обычный инцест, потому что ни у нее, ни у него нет причин подозревать что-то неладное.
“Папочкина маленькая принцесса” одновременно играет роль его духовной матери, его возлюбленной и его музы. С ней он может прочувствовать и прожить такие чувства, которые никогда раньше не проживал ни с кем другим. Она же инстинктивно знает, как сглаживать сложности между ним и миром, полным осуждения; она инстинктивно понимает, как соединить отца с его внутренним миром.
На самом деле, это единственный способ жизни, который ей известен — быть путеводной нитью между отцовским эго и его собственным бессознательным. Питаясь его видением Света, Красоты и Правды, ее юная душа может исследовать все: от самых глубин его тоски и горя до самых высоких пиков его радостных мечтаний. Это динамическое взаимодействие становится ее вдохновением как творческой женщины, и без него ее жизнь становится пустой.
Если отец видит и принимает ее внутренний мир, тогда у них возникает неподдельный общий мир творческого воображения, и ценности, правила и законы этого мира становятся для девочки ее основной реальностью. Быстро распознав иллюзии, правящие светским миром, она стремится к истине, к тому, что не фальшиво, становясь подлинной Кассандрой, отбросом как в кругу своих сверстников, так и среди родительских друзей.
Она чувствует себя в безопасности, только лишь, если предана своему существу (преданность такая однако опасна, так как может привести к анорексии, потому что девушка может либо забыть поесть, либо ее глотка отказывается принимать еду из мира, где ей нет места). Жизнь такой женщины — ходьба по архетипическому обрыву, где жизнь захватывающа и полна опасности — все или ничего, безупречно или невозможно. Ей чужда рутинная обыденная жизнь и ее терпение кончается там, где начинается человеческая глупость.
Если же отец недостаточно зрел, чтобы принимать ее такой, какая она есть, а сознательно или бессознательно заставляет ее быть звездой на сцене его жизни, тогда поставленная ей ловушка сильно отличается от предыдущей, потому что подразумевает отвержение отцом ее реальности. Будучи неспособной осознать свои собственные чувства и реакции, она просто снимает с себя обязанность развлекать папочку.
Дочери обоих типов мужчин будут так называемыми анима-женщинами (отличными крючками для бессознательных мужских проекций), хотя и абсолютно иного характера.
Таким женщинам будут снится сны, в которых они оказываются, например, в хорошо освещенных стеклянных соляриях, в восхитительных голубых апартаментах без кухни, в пластиковых мешках или в гробах, в которых можно задохнуться.
Обе будут понимать, что есть что-то, что стоит между ними и миром, что-то, что обрезает их же чувства, невидимая завеса, которая слишком редко прорывается. Обе будут стремиться закатать свою жизнь в произведение искусства, неясно осознавая, что они еще никогда и не жили. Из-за сформировавших ее примитивных отношений с отцом, папенькина дочка проживает жизнь, ходя по тонкой грани, находящейся опасно близко к миру коллективного бессознательного, не имея возможности — как Райнер Мария Рильке, например — отделить своих собственных ангелов и демонов от трансперсональных.
И демоны также близки ей, как и ангелы, потому что она живет в непосредственной близости с Тенью отца. В том случае, если он не проработал себя в анализе или иным образом не осознал, что застрял в психологии вечного мальчишки, то он наверняка не способен осознать свое амбивалентное отношение к женщинам. Из-за привязанности к своей матери он может быть и стал Принцем на белом коне, но принц этот, тем не менее, зависим от женского одобрения.
Так и происходит эта амбивалентность: его хтоническая Тень ненавидит эту зависимость от женщин и самих женщин, так как они заставляют его чувствовать себя уязвимым. Если он упорно и долго не поработал в анализе над основаниями своих чувств, то в жизни на сознательном уровне он будет вести себя как воздержанный аскетичный школьник, священник или даже как беззаботный Дон Жуан, в то же время в бессознательном его будет жить Тень — холодный, жестокий убийца, готовый убить каждую ведьму, которая осмелится соблазнить и силой захватить его.
Мужчины, живущие слишком близко к границе с бессознательным вполне обоснованно нуждаются в защите от Ламии (см. изображение со страницы 167), что становится болезненно очевидно на примере творцов эпохи романтизма, многие из которых умерли, не дожив и до сорока лет.
Тень “вечного мальчишки”, однако, может убить не только ведьму, но и саму женственность, живущую в его дочери. С одной стороны он может быть ласковым и заботливым, но с другой стороны он будет создающим роковую женщину, femme fatale, у которой будет лишь два способа взаимодействия с мужчинами: убей или будь убитой.
Роковая женщина проживает в бессознательном теле: ее женственность ей не осознается, а сексуальность вытеснена. Часто такие женщины склонны к промискуитету, к манипулированию любовниками с целью доказательства своей власти и силы как женщины, но при этом ее чувство любви к человеку никак не связано со страстью. Поэтому сознательно она может любить своего отца (или суррогат отца) и оставаться преданной своей креативности через эту инцестуальную связь, и в то же время ее будет постоянно тянуть к жестоким и опасным приключениям.
Ее сексуальность и женственность в фундаменте своем имеют ее ранние отношения с матерью. Мать-“вечная девочка”, которая никогда не была в контакте со своим телом и боится своей хтонической природы, не сможет воспринять ни беременность как умиротворенную медитацию на двоих со своим ребенком, ни рождение младенца как радостный опыт сближения и укрепления связи с малышом. Конечно она может родить ребенка естественным путем, но из-за глубинного раскола между ее душой и телом, физическая связь с ее дочерью не образуется. Живя, ее ребенок несет в себе груз постоянного отчаяния, отчаяния, которое осознается только в будущем, если он или она используют метод активного воображения для работы с телом и выпускают волны горя и ужаса, резонирующие с изначальным (пре)натальным отвержением. Тело, которое во снах обернуто в провода, окружено черной змеей или заковано в нижней части тела в рыбий хвост может означать желание смерти, горестное и отчаянное.
Такая девочка, находящаяся в материнской утробе, не чувствует обычно присущую ей защиту и безопасность, также она не получает никакого подкрепления для своего изменяющегося тела в период созревания, когда пытается определить границы внешнего мира и отделить себя от матери. Неспособность установить такие фундаментальные физические демаркации приводит к тому, что часто она буквально не знает, где кончается она и начинается ее мать. В пубертатном периоде вместо того чтобы укреплять чувство собственной физической идентичности, она бессознательно борется с отвержением ее матери.
Это повторяющийся сон, который приследовал женщину 50 лет с самого детства до того момента, пока не был проработан в анализе:
Мне 4 или 5 лет. Мы с мамой в здании, где очень много людей, вероятно в универмаге. На маме черные одежды, черное или коричневое пальто и шляпа, и повсюду я вижу лишь ее спину. Когда мы уже собрались выходить из здания, толпа меня немного задержала и я осталась позади, а мама, не зная этого, продолжала идти дальше и исчезла среди людей. Я пыталась звать ее, но не могла докричаться, она меня не слышала, как и все остальные люди. Я очень сильно испугалась, не только потому что потерялась, но и потому, что мама не заметила, что меня нет рядом, что мы разлучились.
Я вышла из здания на длинный пролет ступеней, очень похожих на те, что около Национальной Галереи в Лондоне, но выше. Ступени ведут вниз к большой пустой площади, на краях которой похожие ступени, ведущие к зданиям, расположенным по обеим сторонам площади. Площадь, ступени и здания — все очень чистое и белое. С моей удобной для осмотра позиции я осматриваю площадь в надежде увидеть там мою маму. Ее нигде не видно. Я одна на ступенях. На площади есть еще какие-то люди, но они меня не видят, и я знаю, что они не увидят меня, чего бы я ни делала.
Я в панике и полностью ошеломлена чувством потерянности и тем, что мама меня оставила. Как будто я перестала для нее существовать настолько, что она не попыталась вернуться за мной, может быть даже забыла меня, что я больше никого не могу убедить в своем существовании.
На какой-то момент я оказываюсь взрослой, смотрю с другой стороны площади на маленькую девочку, стоящую в одиночестве на вершине ступеней и пытающуюся позвать кого-то. Это тоже я, взрослая женщина, которой невероятно жаль того маленького ребенка. Я хочу утешить и успокоить ее, но никак не могу до нее добраться. Что-то — бессознательное других людей или паника самой девочки — мешают прокоммуницировать ребенку и взрослому, которому не все равно и который все понимает.
Этот сон у женщины ассоциировался с картиной Эдварда Мунка “Крик”, которая провоцировала похожую панику. “Фон темный и мрачный”, — сказала она, “тогда как в моем сне обстановка очень четкая, светлая и остроугольная, пестреющая темными, плохо определенными, но также остоугольными фигурами. Кричащий пытается сбежать из этой обстановки; девочка на ступеньках пытается наоборот как-то проконтактировать с ее реальностью”. Многие мужчины и женщины оказываются запертыми в жизни, полной отчаяния до тех пор, пока не попытаются помочь тому ребенку, который живет внутри них.
Телесная память, хранящаяся в мышцах и костях, сплавляет желание близости и контакта и желание убежать, так что они сосуществуют одновременно в недифференцированной форме. Результат — тождество противоположностей — манифестирует как отчаяние и безысходность: ничего предпринять нельзя и все нужно терпеть.
Описанный выше сон, где присутствуют светлые и белые тона со ступеньками и площадью, окруженной зданиями, и где спящий один и никто его не замечает, характерный сон для больной анорексией. (Эта женщина не была анорексичкой, но ее сын-подросток страдал от сильного расстройства пищевого поведения.)
Этот сон показывает ее неспособность проконтактировать и достучаться до незнакомцев в ее собственной психике. Как если бы ее Мать была забетонирована за границей ее тела, потому что она не может быть интроецирована: ребенок не может переварить молоко и физическую близость с матерью, которая “не попыталась вернуться за мной” и “может быть даже забыла меня”.
Психическая и физическая близость идут рука об руку вполне естественно и инстинктивно, но в том случае, если они разъединяются в возрасте до 1,5-2х лет, инстинкт может быть потерян. Эмоциональная пища, которая должна поступать вместе с физической пищей отсутствует; поэтому, внутри единого, так называемого, “психоидного процесса”, происходит рассогласование между инстинктивным и психическим [4]. Без помощи инстинкта, ни феминная душа, ни маскулинный дух не могут быть воплощены в теле; впоследствии в зрелом возрасте эмоциональная близость, включая интимную близость, подрывается ощущением предательства. Тело не участвует в процессе. Она не здесь.
У цельной женщины психическое и физическое резонируют. То есть душа воплощена в теле. Женщины, которых лишили женственности как права по рождению могут искать физического принятия от другой женщины, во снах, в близкой дружбе, в лезбийских отношениях, прежде чем они смогут испытать уверенность в себе. (В редких случаях это может произойти и в отношениях с мужчиной, если его анима достаточно зрелая).
Искажение телесно-духовного взаимодействия осложняется еще и симбиотическими отношениями между отцом и дочерью. Дочь изначально путает духовное и инстинктивное измерение, так как любовь, которую она получает от отца является той энергией, которая поддерживает ее жизнь. При такой путанице между духом и материей, она может воспринимать свое тело как тюрьму, которую нужно везде таскать за собой, в то время как ее душа парит где-то над головой, то и дело готовая ускользнуть в “белое сияние вечности” [5].
Ее тело становится тюрьмой, потому что симбиотическая матрица — в этом случае, правильнее было бы сказать патрица — сформирована с родителем противоположного пола. От своей матери она усвоила отвержение своей телесности; отец всегда сдерживал свои чувства, и хотя она знала, что он ее любит, и что мать ей не соперница, она также чувствовала ту грань, которую не стоит переступать. Во взрослом возрасте из-за гендерной спутанности девушка может компульсивно желать, чтобы мужчина ласкал ее не как любовник, а как мать. Ей нужен “мишка для обниманий”, потому что ее сексуальность не достаточно воплощена в теле, чтобы отвечать на зрелое маскулинное проникновение [6].
Такая женщина боится расставаний не только потому что закончатся значимые для нее отношения, но и потому, что она также лишится физического контакта, который заземлял ее в ее теле.
Запертые в мышцах, ее феминные чувства недоступны для ментального прочувствования; так, если грозит расставание, то она может впасть в кататонию из-за невыраженного ужаса или у нее могут появиться другие физические симптомы.
Она теряет себя, физически и психически. Расставание подобно уничтожению, потому что тело ее, являясь по сути столпотворением недифференцированных чувств, не может стать теменосом, укромным местом, способным защитить Эго от разрушения. Социум также не может ничем ей помочь. Приверженная миру воображения, она относится к светскому мирскому миру с презрением и боязнью. Этот мир жесток и полон иллюзий, в нем фальшивые люди захламляют свою жизнь ненужными вещами, и захламление это становится невыносимым из-за полного игнорирования ими внутреннего мира. Т.о. женщина, чье выживание напрямую связано с мужским духом бессознательно жертвует своей женственностью ради того, что, как она думает, самое важное в жизни. Отношения с мужчиной у нее поначалу строятся великолепно, потому что она может очень проворно становиться тем, что он проецирует на нее. Она в свою очередь любит то, что она проецирует на него. А если отец/бог не соответствует ее проекциям/ожиданиям или решает отказаться от этой проекции, ему приходится иметь дело с “имперским ударом молнии”, который “уничтожает ее беззащитную душу” [7]. Отрезанная внешне от окружения, отрезанная внутренне от положительного мужского образа, женщина отождествляется с темного стороной отцовского архетипа — демоном-любовником.
Между ее испуганным эго и тем хаосом, сквозь который оно несется и падает нет посредника. Пропасть бездонна. Ее маскулинная солнечная часть задает вопросы, на которые нет ответов; а феминная лунная часть ещё не дозрела до того, чтобы принять бессмысленность.
В стремлении стать любимой она пыталась сделать все, чтобы ее принимали, стать той, кем по ее мнению нужно быть, чтобы быть любимой, но, ничего не удалось. Ей говорят, что не любят ее. И это, конечно, сильно резонирует с тем первичным отвержением, которое она испытала от матери будучи ещё младенцем. Вся жизнь в общем-то становится тюрьмой, секретное слово на вход в которую — самоотказ; анимус-маг превращается в трикстера,с которым она вступает в сговор по истреблению самой себя. Так отражено чувство потери души в поэзии Эмили Дикинсон:
И все же — Существование — какое-то время назад —
Остановило — перечеркнуло мои бегущие минуты [8]
В такой ситуации суицид может стать исполнением и завершением судьбы. Из последних “Слов” Сильвии Плат:
Много лет спустя
Я повстречала их на дороге —
Слова пустые и без наездника,
Неутомимые копыта.
Пока
Со дна бассейна, неподвижные звёзды
Управляют жизнью. [9]
Суицид — это единственный, совершенный и заключительный способ отмщения тому варварскому богу, который покинул ее. Хотя парадоксально, этот поступок только утверждает то, что этот бог сделал с ее эго: бог исключил ее из жизни, так что убивать себя значит подтверждать его. Суицид — это “Песня любви и смерти”, посмертный брак, в котором она принимает темную сторону бога — негативный мистический союз, который психологически переживается как брак с демоном-любовником.
The stroke of death is as a lover’s pinch,
Which hurts, and is desir’d [10]
Удар смерти есть удар возлюбленного,
Что так мучителен и так желанен.
Здесь мы имеем дело, однако, с полным и беспощадным поражением: безоружный борется с силой, что безжалостна и беспощадна. Она предстает в лице отца-анимус, требующего порядка, справедливости и смысла. Но ключевые события в ее жизни — потеря возлюбленного, потеря ребенка или ребенка в себе, невозможность творить — превосходят человеческое понимание. Без компенсирующей женской части, которая принимает таинства Судьбы, жизнь становится битвой с бессмысленным страданием, битвой, которую не получится выиграть.
Демон-любовник затаскивает женщину в слепую, эгоистическую гордыню, которая отвергает те ее творческие способности, что черпают свою силу из внутреннего напряжения. Внешне она может выглядеть и функционировать вполне обычно, но в глубине себя она понимает, что потерпела поражение в битве и теперь жаждет только одного — освобождения от того отчаяния, в котором она оказалась. Оно представляет собой столкновение противоположностей — желания быть частью жизни и желания убежать. И сердце разрывается от ярости, от того что проигрыш неизбежен.
Суицид — это предельная форма избегания и ухода, и, в то время как совсем немногие женщины приходят к сознательному решению уйти из жизни, большинство из них сталкиваются с крайним, бездонным и ужасным отчаянием, которое бессознательно может проявиться в виде фатальной случайности или неизлечимой болезни. Раз за разом они повторяют один и тот же паттерн поведения и судьбы — проецируют на мужчину роль спасителя и теряют его, и это доставляет им неимоверное страдание. Происходит это оттого, что они не осознают, что их влюбленность и страстные отношения корнями своими уходят в их нарциссические потребности; в своем паттерне они видят сложность и многомерность, это интересно и захватывающе, и они не откажутся от него в пользу сухой реальности — “скуки” бытия человеком. Они оставляют собственные души и креативность, персонифицированную в виде маленьких девочек и мальчиков, которые появляются в их повторяющихся снах. По сути, они боятся взять ответственность за свою жизнь. Если объект потери интроецирован и доступ к нему закрыт, вот что происходит тогда по словам Эмили Дикинсон:
The Horror not to be surveyed—
But skirted in the Dark—
With Consciousness suspended—
And Being under Lock— [11]
Ужас нужно не исследовать —
А обходить в Темноте —
С Сознанием в отстранении —
Находящимся под замком —
Но одиночество также может привести к инсайту и озарению, и тогда Эго может установить творческие взаимоотношения с внутренним миром и высвободить свое предназначение. Марта, женщина среднего возраста, чей сон цитировались ранее, — высокая, статная женщина.
Родившаяся в семье успешных профессионалов, она сделала все что от нее ожидалось: поступила в институт, вышла замуж за свою школьную любовь, развелась, и потом тщательно балансировала между работой, детьми и мужчинами на протяжении двадцати лет.
Но каждый раз, когда она начинала отношения с мужчиной, они довольно скоро прерывались. Этот повторяющийся паттерн расставаний и привел ее в анализ.
Спустя какое-то время она влюбилась в высокоуважаемого мужчину в ее сообществе; он ответил ей взаимностью, и женитьба казалась не за горами. Но уже через год что-то стало идти не так; через два года он ее бросил. Вот что сказала Марта, привыкшая обращать пристальное внимание на свои чувства про то время:
Я не знаю, что это было. Я ничего не чувствую. Я спроецировала на него все, что когда либо хотела видеть в мужчине, и он бросил меня ради другой — ради обычной женщины. Все, что я только желаю — это быть обычной. Но я не знаю, как это. Я чужда другим и себе.
Я вспоминаю свое детство, ужасное чувство покинутости и одиночества. Суть в том, что я никогда не была живительным центром чьей-то жизни. Все, что я хочу — разделять с кем-то самые глубокие аспекты жизни. Мои родители не делились со мной своим самым сокровенным. Мой муж говорил, что любит меня, но при этом не разделял со мной самые важные вещи. И он ушел к женщине, которая смогла разделить с ним мир обыденности. А я не знаю, как это делать.
Я знаю, что мужчина проецирует на меня. Я становлюсь той, кем он хочет меня видеть и на время это чувствуется естественно и реально для меня. Я чувствую себя живой. И потом что-то в отношениях умирает, обычно сексуальной сфере.
Я чувствую, что он манипулирует мной, используя свою силу, заставляя быть той, какую он хочет. Он занимается любовью с образом меня, а не со мной. И я тоже проецирую. В моем восприятии не он занимается со мной любовью, а кто-то другой. Все переплывает в нереальность, но я терплю и ненавижу себя за это. Я ненавижу его за то, что он заставляет меня быть проекцией, это просто невыносимо. Я ухожу в бессознанку. Между нами ничего не было. Мы оба разочарованы, обижены, раздражены той видимостью близости, которая оказалась чем угодно, кроме близости.
Я знаю, что между мной и моими детьми тоже нет близости. У них тоже сформировались прекрасные персоны — они яркие, продуктивные, способные со всем справиться. Но под поверхностью — горе; оно просачивается на вид сквозь их стихотворения, их песни. Это их сущностная часть, и они о ней мне не рассказывают. Я чувствую, что вокруг меня как будто завеса. Когда я пишу, когда я одна, печальная часть меня всплывает, но я не могу разделить ее с другими.
На случай печального состояния у меня уже заготовлены привычные способы совладания. Я могу спастись с помощью деятельности, занять себя множеством творческих активностей, но все это будет снова навешиванием персоны. Я не буду снова повторять это, так как сейчас все немного изменилось. Теперь я не беспомощна, меня не бросает безвольно из стороны в сторону. Я признаю, что со мной случилось нечто ужасное, но в центре меня — спокойное тихое место.
Обыденные вещи и ситуации — вот что действительно больно, маленькие человеческие поступки и интеракции, происходящие между нами. Они заставляли меня оцепенеть, впасть в бесчувствие. Я вижу расцветающую сливу и раскалываюсь на множество кусочков боли. Но по-крайней боль жива. По-крайней мере я знаю, что хоть где-то реальность отзывается во мне чувствами. Позади этого оцепенения — слепой ужас. Это ужас ребенка внутри меня — ребенка, который знал, что все идет неправильно, что ее не принимали, и неистово пыталась разобраться, как сделать так, чтобы ее любили. Это ужасное одиночество, когда стоишь на вершине ступеней и рыдаешь, но никто не обращает на тебя никакого внимания, когда никто из близких не способен увидеть настоящую меня и понять. Это ощущение, когда тебя потеряли и ты стоишь остолбенев, слыша насмешливое хихиканье в пустом коридоре где-то позади, пытаясь исказить себя в кого-то, кого можно было бы полюбить. Я отвергла этого ребенка также как отвергли ее все вокруг. Она до сих стоит там, рыдая, “Какой мне нужно быть? Я не понимаю. Я не понимаю. Я сделаю все, что ты пожелаешь, только пожалуйста, не отвергай меня”.
Но в этот раз я не буду надевать фальшивую маску. Эта маска не может состоять в отношениях с другими людьми, потому что она не умеет чувствовать. Я знаю, что должна остаться вместе с чувствами. Я должна стать уязвимой и должна дать другим увидеть мою уязвимость. И это значит прочувствовать и показать другим, что я потеряла все, что когда-либо хотела от мужчины, и мне ужасно стыдно от своей наивности. Я любила и уважала все, кем он являлся. Но он ушел. Я не молода. И возможно у меня больше никогда не будет отношений. Я не верю, что Бог приготовил для меня что-то новое. У меня нет надежды. Надежда — это иллюзия. Честное отчаяние лучше слепой надежды. Это борьба и противостояние: избавление от всего, на что я когда-либо надеялась.
Марта, как и другие похожие на нее женщины, — загадка для мужчин. Живя без сильного феминного эго, она производит впечатление, как она говорит “какой-то железной барышни, способной перенести все,что угодно, и в одиночку”. И она может упорно двигаться дальше, но вместе с этим внутри нее “черный камень на сердце”.
Мужчина, проецирующий на такую женщину положительные проекции может чувствовать себя ненужным в отношениях с ней, может даже чувствовать, что его маскулинному эго и силе угрожают. Если он решает уйти от нее, обычно он поражается тому, что это его уход ее разрушил. Ведь он не имел ни малейшего понятия о том, что она зависела от него и нуждалась в нем для заземления. (Как сказала Марта, “Он думал, что я полностью погружена в анализ и мне было наплевать на него и наши отношения. Интересно, как он считает, для чего вообще нужен анализ?”) Если он не только покидает ее, но и связывается вскоре с женщиной противоположного типа (с теневой сестрой первой женщины), возникает ситуация, что хорошо иллюстрирована в мюзикле Барбры Стрейзанд “Йентл”. В ней сильно маскулинизированная Йентл проецирует свою женственность на свою соперницу и поет, “Не удивительно, что он полюбил ее”, таким образом пассивно уступая то, что жизненно необходимо для ее существования.
Такая проекция женской бессознательной феминности на теневую сестру — типичная проделка мага-анимуса. Если он чувствует, что в жизни женщины появляется мужчина, который может ее отобрать, он сделает все, чтобы разрушить возможность их хороших отношений. Как только ее теневая энергия начинает проецироваться на другую женщину, анима ее возлюбленного тоже может расщепиться: он любит ее за ее силу, а ее тень — за ее сексуальную уязвимость.
Вместо признания уместной в этом случае ярости и ревности, такую женщину может отбросить назад в ее покинутого ребенка, заверяемого ее негативным анимусом: “Вот так все и кончается, и будет кончаться всегда. Никогда не доверяй мужчине в трудную минуту. Ты всегда справлялась сама, и сейчас справишься. Ты сама будешь мужчиной получше, чем он. Ты не такая милая и женственная, как она. Если бы ты только не отстаивала свою точку зрения в спорах, если бы притворялась, что у вас нет проблем, если бы не пыталась сделать его более сознательным, если бы лучше прислушивалась к его нуждам. Если бы … если бы… если бы. Ладно. Прими это по-мужски”.
Если бы она смогла отставить в сторону свои проекции, она смогла бы взглянуть мужчине прямо в глаза, прославляя его мужественность и ее женственность, и сказать “Что, черт возьми, тут происходит?” Но вместо этого она калечит себя самообвинениями, и никто не может ей помочь. Она все еще стоит и только это помогает ей понять, что она не мертва. Она играет в “идеального джентельмена” [12].
Анализируя Папочкину Маленькую Принцессу
В то время как многие женщины пытаются разобраться со своей судьбой с помощью творческой работы и собственного жизненного опыта, другие приходят в анализ, когда понимают, что их модель отношений с мужчинами носит деструктивный характер. Иногда они поражаются роковой женщине внутри них; иногда убиваются от того, что их сексуальные отношения с мужем стали плохими, хотя до свадьбы все было хорошо. Иногда они приходят к врачам классической медицины с жалобами на необъяснимые телесные недомогания, но те только разводят руками. Такие болезни называются психосоматическими и лечатся у психотерапевта. Иногда они в отчаянии из-за своей изоляции от жизни; иногда они чувствуют себя разбитыми из-за креативного блока; иногда они до ужаса бояться сойти с ума.
Работа с такой женщиной мало чем отличается от работы с другими клиентами, только ее психологические засады более обрывистые и коварные, потому что бессознательное — ее родной дом и родная земля. При работе с ней аналитик никогда не должен упускать из внимания силу ее воображения, ее способность уходить от реальной себя в архетипический мир, а также ее отношения с ее телом.
Аналитик, будь то мужчина или женщина, становится для нее вдохновителем, связующей нитью с ее бессознательным. В то время как отец был скорее компаньоном, чем проводником во внутренний мир, то аналитик воспринимается как партнер, брат или сестра, осмелившийся бороться со встречаемыми на пути опасностями и разделять триумфы. Вместе они исследуют мир ее воображения, полный образов и инсайтов. С ней удивительно интересно работать, потому что она не боится спускаться в подземный мир и на каждую сессию приносит сокровища, как личные, так и трансперсональные. Она понимает Тишину, и если аналитик достаточно крепок, чтобы вынести интенсивность ее внутреннего мира, каждая сессия становится событием.
Если она как Ариадна была помолвлена с богом еще до рождения, но на жизненном пути была уведена в сторону от судьбы своей любовью к герою Тесею, тогда, как и Ариадну, которую в конечном итоге бросили, ее может ожидать смерть. Она может впасть в глубокую депрессию, и, на самом дне этого опыта, увидеть свет в кромешной тьме. Она может на самом деле найти свое истинное призвание: служить богу.
Не многие современные женщины с готовностью принимают внутреннюю необходимость монашества, но очень многие из них в анализе вынуждены поставить архетипические проекции на свое место; они должны отделить личные отношения от архетипических, и найти собственное спасение в гармонии с внутренним богом или богиней без поддержки церкви или сдерживания в стенах монастыря. Женщина, которая знает, что у нее есть призвание, творческое или духовное, может иногда сомневаться, стоит ли ей всегда оставаться преданной этому внутреннему браку, но, на самом деле, она знает, что никогда не осмелиться предать свою внутреннюю реальность.
Однако женщина, которая пронесла сквозь всю свою жизнь идеализированную проекцию своего отца может усомниться в истинности своего призвания, так как возможно она просто поймана в ловушку иллюзии — внутреннего брака, который сам по себе неплодотворный, но толкает ее к поиску идеального брака во внешнем мире. Принятие решения о том, “призвана она или не призвана” может быть мучительным. Но если женщина, решает, что она не призвана, то ей нужно быть очень осторожной, так как она может покинуть саму себя ради иллюзии идеального союза в человеческом мире, ради иллюзии, которая раз за разом приводит ее к сценарию, где она остается брошенной.
В таком случае она может осознать, что все ее проблемы происходят от того, что влюбляется она в свою проекцию и пытается прогнуться под тот образ, который проецируется на нее, тем самым предавая свое истинное существо. По мере развития близости с человеком, она сама начинает отрицать созданный ей образ и не может продолжать притворяться дальше. Чем больше она раскрывает настоящую себя, тем сильнее мужчина чувствует себя преданным от того как много она скрывала от него, чтобы его завоевать. Бессознательно ее ярость к мужчине и к самой себе соединяется с его яростью, создавая бомбу, которая неминуемо взорвется. Две теневые фигуры обязательно отомстят. Если исцеление должно состояться, она должна перестать вести себя как джентельмен; она не должна пытаться понять, почему он ее бросил.
Она зла и ее ярость — убийственная ярость и убийственная ревность нуждаются в подходящем выходе. Чтобы освободить место для целебной любви, нужно высвободить сдерживаемый всю жизнь гнев. Этот личный гнев должен быть полностью принят и прожит прежде чем откроется путь трансперсональному пониманию и состраданию.
Где-то на пути исследования своих мучений и злости, женщина поймет, что на самом деле ее не бросал любящий мужчина. Мужчина, которого она любит вообще не существует в форме человека и никогда не существовал, так как это была лишь ее проекция. Ее зеркало разбито и теперь у нее есть два варианта: умереть или принять реальность. И реальность такова, что она оплакивает не реального мужчину, а идеального возлюбленного и прекрасную женщину, которой она была, когда была влюблена. Говоря по правде, она оплакивает собственного внутреннего ребенка, которого она оставила и предала еще в тот первый раз, когда решила угодить своему папочке.
Этот ребенок со всей его детской и искренней верой, надеждой и любовью плачет где-то там в своем одиночестве. Несмотря на свою уязвимость, этот ребенок должен доверять жизни, если женщина собирается когда-либо обрести зрелость.
Из-за первичного отвержения ее матери и творческих отношений с отцом она может считать, что женщины — сплошная потеря времени. Но вместе с тем, боясь влюбиться в аналитика-мужчину, она останавливает свой выбор на женщине-аналитике, которая при переносе выступает в роли любящей матери, которой у женщины никогда не было. Вместе они растят и дисциплинируют покинутого ребенка, даря ему безопасную обстановку для игры и заботливо прокладывая ему путь к зрелости. Этот тот ребенок, который много лет страдал от рамок и оков общества, но до сих пор держится за свою внутреннюю мудрость, отказываясь умирать. Рожденные благодаря его одиночеству, его уязвимость и сила дают ему ту независимость, что необходима для творца и шута. По моему опыта, эта отчужденность и независимость, одновременно личная и трансперсональная — единственное, что может противостоять и в конечном итоге обезоружить трикстера.
Давайте я проиллюстрирую это короткой историей. Однажды в канун Рождества я оказалась на станции Чалк Фарм в Лондоне. Поездов совсем не было. Несколько людей дрожали посреди промозглой пещеры, мечтая о теплом камине, к которому они направлялись или которого у них не было. Внезапно тишину прервал пьяный, высокий ор, эхом промчавшийся по громадной подземной зале.
Огромная неопрятная женщина, пошатываясь вошла с двумя маленькими девочками, примерно шести или четырех лет. На них не было пальтишек, а маленькие худенькие ручки держались за это массивное существо, орущее непристойности в пустоту. Ее кокни-шутки были возмутительны, но так честны, так нутряны, так правдивы. Шокированный смех отлетел от стен. И тут девочка выпрямилась во весь рост и закричала: “Не смей смеяться над моей мамой!” Наступила тишина — на платформе не было ни одного человека, кто бы не пустил слезу.
Мудрость этой маленькой девочки содрала все завесы с каждого наблюдателя. Она была единственной, одновременно отчужденной и в достаточной степени связанной, чтобы увидеть Реальность. Она была нежданным гостем в канун Рождества.
Тело творческой женщины часто может быть непринимаемым гостем. Так как оно слишком часто становилось козлом отпущения, нужно уделять заботливое внимание каждой его попытке быть услышанным. У нее могут быть проблемы с пищеварением, мигрени, сыпь и аллергии. Все это может обнаружиться при анализе, но в обычной жизни из-за своего творческого темперамента, такая женщина, летающая на крыльях интуиции, может проглядеть или проигнорировать язву или помешаться на одном лишь прыще.
Могут снова всплыть старые паттерны избегания и подавления, часто проявляющиеся в виде расстройств пищевого поведения. При более пристальном внимании к своему телу, чувства, помимо вербального воплощения в анализе, дополняются ещё и эмоциями, высвобождаемыми из прежде зажатых мышц, что шокирует женщину, так как она привыкла быть чужеземкой в собственном теле.
Если женщина влюбляется в аналитика, это нужно открыто обсуждать в анализе, так как вскрывается все также рана — материнское отвержение, но сейчас эта боль может быть прожита осознанно и, возможно, креативно. Если аналитик касается или приобнимает анализантку, оба должны различать два типа телесного контакта: личный и трансперсональный; и различить их можно только с помощью чувства отчуждения, возникающего у самого аналитика. Когда анализантка начинает лучше понимать свое тело, ее сексуальность постепенно становится связанной с реальными чувствами и лесбийские мечты сменяются гетеросексуальными, если конечно она сознательно не выбирает лесбийские отношения. Это период построения прочного эго, укреплённого в феминном теле и эмоциях из него рождающихся. Чтобы без оглядки отдаться творческому процессу и пуститься в воображение, женщина особенно нуждается в стойкой опоре в обыденном каждодневном мире, которая гарантировала бы ей возврат в собственное эго и в неповреждённые отношения с людьми.
По мере возрастания энергии и уверенности анализантки, аналитик все больше может ощущать себя ее музой. Женщина может просить критически оценить ее произведения, искать поддержки и дружественного мнения, прежде чем осмелиться выставить свое творчество на всеобщее обозрение. Тут таится двойная опасность: во-первых, аналитик может быстро превратиться в негативную мать, во-вторых, может получиться так, что ещё “зелёная” художница или поэтесса может стать полностью зависима от нее, как от ее оценки, так и вдохновения, которое она ей даёт. Лучше в таком случае условиться, что критика остаётся за критиками, а священное место анализа должно оставаться незагрязненным.
По моему опыту, есть только единственный существенный промах, который можно упустить при работе с творческой женщиной. Если она в кризисе середины жизни, поняла, что за всю жизнь так и не взяла ответственность за свой талант, не возглавила его, и жила в общем-то жизнь Персоны или жизнь, которой управлял анимус, она может осуществить поворот на 180 градусов — воззвать к своему покинутому ребенку, дабы он снова стал королем ее королевства. Это может произойти либо из-за того, что архетипический наплыв слишком огромен для ее несформированного тела, либо эго недостаточно хорошо связано с телесной энергией, либо скачок в психическом развитии слишком большой для того, чтобы тело за ним поспело. Какой бы ни была причина, физические последствия такого рассогласования могут быть серьезными. Как будто ритуалы перехода, не пройденные в юности должны быть интегрированы сейчас, до того как наступит время ритуалов менопаузы.
В течение этого периода покинутому телу нужно снова дать слово, лелеять его, обживать, прежде чем оно станет резервуаром для креативности. В этом периоде бывает довольно сложно отличить подростка от менопаузной женщины, но тщательная дифференциация двух фаз лунного сознания поможет ей стать владыкой своей жизни, вместо постоянной болезненной тяги к тому, что и так уже присуще ей. Но это довольно опасная операция. Если не провести хорошую работу с телом, которое станет надёжным воплощением ее эмоций, она снова может почувствовать, что обречена на покинутость.
Совершенно иная ситуация образуется при работе такой женщины с аналитиком-мужчиной. Она видит в нем позитивного отца, которого механизмы ее психики вполне естественно преобразуют в позитивного анимуса. Последствия этого преобразования могут быть дезориентирующими и разрушительными из-за того, какую власть и силу имеет маскулинное эго в Западном патриархальном мире. Да, терапевтические отношения, складывающиеся с аналитиком мужского пола безусловно обладают целительной силой, но из-за контрпереноса то одобрение, которое посылает аналитик своей клиентке может превратиться в отцовскую гордость за достижения своей дочери. Так как исторически сложилось так, что достижения дочери воспринимаются меньшими, чем они есть на самом деле (измеряясь по немного иным стандартам), гордость отца-аналитика творческими достижениями своей дочери приобретает дополнительные грани в связи с новым феминистическим этосом. Чувствуется приближение прорыва, шага вперёд к установлению нового соглашения между мужчинами и женщинами, построению новой культурной матрицы. Что может не замечаться, так это то, что все та же старая патриархальная доминация продолжает регрессивно проигрываться со всеми кровосмесительными подводными течениями, которые питают ее, создавая иллюзию исцеления, креативности и перемены. В реальности же мы можем наблюдать растущее присутствие отцовского комплекса, обнаруживающегося у женщин при анализе. Если дело в этом — но необязательно — тогда, в тот момент, когда контрперенос осознаётся и тем самым снимается, анализантка не только окажется в той же точке, с которой начинала, но, что хуже, она будет чувствовать себя соблазненной и обманутой самым коварным путем из всех возможных. Что мужчина-аналитик может не осознавать в психологии креативной женщины, так это, что между ее воображением и телом зияет глубокая трещина. Мир воображения для нее и есть настоящий мир, а отец, который может пенетрировать и оплодотворить этот мир приносит ей “свет к солнцу и музыку к ветру” [13]. Он ее возлюбленный.
Вот где возникает ее интимная связь. Вот где инцест разрешен. Если учесть, что ее физическая сексуальность практически бессознательна, у нее могут быть отношения вне анализа, которые она может даже не упоминать. Обычные мужчины вне ее круга и едва ли стоят её femme fatale.
Модель алхимического сосуда, включающая гармоничные отношения между адептом и его soror mystica (мистической сестрой) для нее подобрана на индивидуальный лад. И сделана для ее разрушения в том случае если мужчина-аналитик пугается, поддается соблазнению или использует силу, данную ему, не по назначению. Если сосуд взрывается, у нее нет тела, к которому можно вернуться, нет мира, к которому можно возвратиться. Заставить работать на нее её анимуса так себе затея, он и так двигал ей всю жизнь, заставляя радовать папочку, университетских профессоров, мужа, босса, в общем любого авторитета мужского пола. Он может смеяться дьявольским смехом, покоряя очередного соперника. Ей скорее нужно направить усилия на нахождение ее собственной жизни в ее собственном теле, на дифференцирование женственности (которая будет включать в себя бессознательную ярость к мужчинам) и интегрирование её маскулинности и феминности.
Если анализ не очистил место для отца-трикстера — а именно, не освободил место для травмы, центрирующей ее психику — она в конечном счёте будет брошена снова и снова, и ничего, даже инцест, не вызывает такую полную палитру патриархальных чувств, как брошенная дочь. В древние времена в некоторых культурах дочерей бросали за ненадобностью, так как ценились только наследники мужского пола. И когда анализантка чувствует свою актуальную покинутость, в ее жизни проигрывается все тот же архаичный патриархальный миф.
Настойчивость, с которой бессознательное становится во главу, чтобы повлиять на жертву (например,Тэсс из рода д’Эрбервиллей Томаса Харди) становится очевидна, если взглянуть на брошенную и жертвенную роль женщины в западной литературе.
Оба участника, что заключены в этот миф, становятся пассивными марионетками, так как считают происходящее необходимым и неизбежным. Судьба, предназначение, карма — все это становится оправданием в поддержку того, что случилось и того, что происходит сейчас. Что необходимо, так это революционная перестройка отношений, перестройка, являющаяся сложным вызовом как для мужского эго, так и для отцовского комплекса, которым это эго питается. Персона аналитика, который был “самым послушным и хорошим мальчиком в мире” и который старался быть самым любящим отцом на свете, может быть очень заботливая и профессиональная, но когда дело доходит до реальных чувств, он может находиться в полнейшей растерянности. Женщина, сражающаяся за собственную жизнь ждет от него искренних чувств, и у нее есть все право требовать от него честности; если этого не произойдет, она окажется в ловушке вместе со своим анимусом, загрязнённым ее проекцией на аналитика.
Правда может дать свободу обоим, как аналитику, так и анализантке. Может случиться неожиданное, нечто новое, неизвестное ни тому, ни другому — то, что Юнг называл трансцендентной функцией [14]. Покинутость, в негативном смысле как предательство, потеря, смерть может стать покинутостью в позитивном смысле как открытость, спонтанность, свобода. И чтобы достичь этого, нужно вырваться из комплекса мага-отца в неизвестное, туда, где обитает креативность. Тогда и только тогда можно будет осознать, как прежний паттерн восприятия и поведения вводил в заблуждение, потому что иллюзия, которую он содержал сейчас видится как реальность, пытающаяся вырваться из ловушки. Здесь лежит новая земля, культивируемая сознательной женщиной, земля, требующая радикального пересмотра отношений и восприятий, формировавшихся в течение очень длительного времени.
Опасности, возникающие при переносе-контрпереносе между женщиной-аналитиком и креативным мужчиной-анализантом также заслуживают тщательного рассмотрения. Я здесь не буду полностью рассматривать эту динамику, но замечу, что женщина-аналитик постоянно возрождает комплекс позитивной матери в мужчине. Если бессознательное — его родная земля, тогда вместе они могут разыскать ту форму, в которую сможет воплотиться вся содержащаяся в нём энергия. Вместе они могут попасть в гейзер креативной жизни, извергающийся поэзией, музыкой, драмой, керамикой. Тогда она становится музой духовного сына, также как Венера-Урания была музой Адониса. То, что такие отношения могут стать фатальными — Адонис принимает силу, которая ему не принадлежит и которая из-за этого не может ему помочь в противостоянии с Аресом-боровом, более инстинктивным любовником Венеры — может быть не увиденным при первой вспышке креативного возрождения. Тень Ареса требует от женщины-аналитика хорошей дифференциации ее собственной девственницы, феминности сознания, более не идентифицируемого с матерью, сознания, восприимчивого к ее собственной креативной маскулинности, освобождённой от тирании отца.
Если аналитик, мужчина или женщина, понимает с самого начала, что психической динамики в терапевтических отношениях не избежать и может выдержать контрперенос, тогда процесс может быть атравматичным. Каким-то образом сила темного волшебника и всепожирающей ведьмы должны быть обезоружены. В то время как эти негативные комплексы могут представать позитивными, заставляя анализанта выполнять работу, необходимую для того чтобы разбить тиски и выбраться, они также могут разрушить прежде чем индивид будет достаточно силен, чтобы выстоять в сражении с ними. Грозовой шторм, торнадо, иссушающий пожар — такие сновидческие образы предупреждают о том, что человек находится в опасной ситуации — могут вырвать ядро психики.
В терминах юнгианской психологии, между эго бессознательной женщины и анимой бессознательного мужчины мало отличий; та же аналогия может быть применена к мужчине и женскому анимусу. В каждых интимных отношениях между ними выкристаллизовывается динамика любви и ненависти. Если анализантка отождествляется с персоной, персона и защищающееся эго будут делать все, что в их силах, чтобы спрятать внутренний мир и этот внутренний мир включает инстинкты. Если страстный эротизм сознательно не обсуждается, получается, что тело снова покидают и теневая воля мстит, вызывая физические симптомы. В точке наибольшего накала между анализантом и аналитиком, один или другой могут впасть в неосознанное состояние и обвинять другого в желании власти. Каждый может обвинять другого в том, что тот хочет “больше и больше и больше”, и оба говорят “это не правда”. Такие конфликты происходят оттого что проявляются теневые проекции: негативная мать хочет количества, в то время как негативный отец желает качества.
Феминное чувствует, что его физически насилуют и маскулинное чувствует, что его полностью высосал напуганный ребенок. Огромная враждебность в отношении противоположного пола, притаившаяся в бессознательном, может взорваться. Единственное, что может сделать аналитик (тем самым создав посредника между бессознательным и сознанием) — незамедлительно занять сильную эго-позицию, укреплённую со всех сторон подлинными чувствами. Это не время ни для бесполезной маскулинности, ни для мазохистической женственности, ни для тиранического отца, ни для позитивной матери, и ни для каких квартетов из этих четырех. Обоим, аналитику и анализанту нужно дать слово и это слово должно быть услышано. Старая карта бесполезна на новой территории.
Женщина, находящаяся с контакте со своей внутренней девственницей прошла ту границу, где женщина-анима управляет мужской психикой [15]. Она начинает говорить такие вещи, которые не говорила никогда прежде, задавать такие вопросы, которые никогда не задавала. Она пытается говорить из ее женственного существа, оставаясь при этом осведомленной о маскулинное точке зрения собеседника. Часто она оказывается поймана между двух конфликтных точек зрения: рациональной, ориентированной на достижение цели, прочной и иррациональной, циклической, относительной. И её задача не в выборе той или другой точки зрения, а в удержании напряжения между ними.
Женщина, которая посвятила всю свою жизнь экзаменам и стипендиям, или политике или бизнесу, знает, как организовать свой разум дабы подчинить его законам единства, согласованности и выделению главного из второстепенного. Но что такая женщина потеряла, идя по такому пути, так это веру в ценности, что идут из самого ее сердца. А когда она пытается заговорить от своего сердца, она вновь обретает связь со своей покинутой душой. В страхе показаться ребячливой и глупой, она чувствует, что наливается краской, хватается за горло в попытке вызволить слова; теряя воздух, она выгружает все, что накопилось, надеясь, что ее не прервут, надеясь, что не растеряет свой словарный запас и не застынет в замешательстве. Она отчаянно пытается вербализовать свою женственную Сущность, пытается трансцендендировать свою или/или тюрьму, что заключила её в противоречия.
Модель или/или сейчас также несостоятельна как Ньютоновская физика. Также как научный мир должен был принять, что свет одновременно и волна, и частица — согласно эксперименту, открывшему это явление [16] -, также и женщины должны научиться жить в мире парадокса, в мире где две взаимно исключающих точки зрения на реальность должны быть удерживаемыми в памяти и восприятии. В этой реальности ритмы цикличны, медленны, рождаемы из чувства, что идёт из самого сердца. Многие люди интуитивно ощущают, что такое место существует, но очень мало из них осмеливается говорить или шагать из его центра.
<><><><><><><><><><><><>
Марта в конце концов столкнулась с тем, что отбросила все свои ожидания и надежды относительно мужчин. Комментируя распад ее последних отношений, она пишет:
Может быть я слишком сильная. Он сказал, что я была очень критична; я же ощущала его постоянное осуждение. Я знаю, что девочка внутри меня слишком во многом нуждается, слишком многого требует. У нее настолько отсутствует ощущение внутреннего центра, что она пытается найти этот центр в отношениях — в мужчине как в боге и матери. Я пыталась дать ей вырасти. Я не могу перестать ощущать, что поступила правильно. Я честно сказала ему, что чувствую. И попыталась ощутить, что чувствует он. Мы не понимали друг друга. Я стояла на стороне своих истинных чувств и ценностей, а он не захотел принять эстафету в такой трудной гонке. Он осознал, что его Персона не в порядке, но не захотел работать над этим. Он хотел вернуться в лоно своей некритичной маменьки. И он вернулся…Женившись на ней. В ту пору, когда в отношениях была тишь и благодать, все было хорошо. Но когда начались действительные реальные проблемы, он убежал. Да, это все тот же старый паттерн, но теперь я более сознательная, и от этого все хуже и тяжелее, но при этом и намного лучше. Может, это Судьба. Может нам не суждено было быть вместе.
После подобных рефлексией, все еще наполненных виной и осуждением, ей приснился сон:
“Я проснулась от того, что у меня ботинок в животе”, сказала Марта. “Я чувствовала себя раздавленной и ошеломлённый. Потом пришло облегчение. По крайней теперь я знаю, с чем жила всю свою жизнь. Я узнаю теперь этот мир фантазии”.
Это сон может означать, что фэнтэзийное отношение к миру давно изношено и потрёпано. Сон проясняет на неясном языке, что Марта всю жизнь была на кресте, и в то же время преподносит “ботинок в ее животе”, трансцендирующий элемент, способный освободить ее. Здесь тот же конфликт, что часто встречался в ее детских сновидениях: желание сбежать, желание соединиться. Побег в комплекс давал ей укрытие от боли соединения, участия в реальной жизни. Он также разъединял ее с ее истинной Сущностью в ее собственном теле. И удар ногой в живот, который заставляет ее проснуться, вытолкнув в то место, в котором она находилась всю свою жизнь — в компромисс с иллюзией. Этот мир фантазии и иллюзий — сделка с дьяволом. Удар — это рана, нанесённая Самостью, через которую бог может проникнуть в нее. Сон вышвырнул ее Эго из детской прямиком в пекло. Увидев и покинув мир фантазии, сновидица теперь сама становится брошенной, свободной от груза иллюзий чтобы уйти от себя ради собственной же жизни.
Марта, как и многие ее современницы, сейчас пытается сохранить и проанализировать свои инсайты. Она пытается быть не больше и не меньше, чем она есть на самом деле, и нацелена направлять свою энергию на творческую работу. С таким отношением у нее намного больше шансов принять следующего мужчину в своей жизни как реальную личность, а не проекцию, в тоже время и противоречие в центре ее сущности проясняется:
Я всё ещё расщеплена в какой-то степени. Я всё ещё зла и не смирилась. Интеллектуально я понимаю, что создала для него невозможную для выполнения миссию. Думаю, бессознательно я была крайне негативна. Наверное он считывал реальное послание, которое было крайне критично. Думаю, я требовала идеала, совершенства. И моя злость направлена не на него конкретно, а на всех мужчин. Вот так интеллектуальный конструкт: отвлечь злость, направленную на себя, сделав его козлом отпущения. На самом деле я злюсь на себя. Я предала свою душу, маленькую девочку внутри себя.
На самом деле во мне нет ни капли взрослой женственности, и это ужасает. Это всё ещё вопрос вовлеченности. И я всё ещё пытаюсь сбежать, когда стараюсь сильнее всего. Я всё время протягиваю руки навстречу, моля о соединении, но в этот момент что-то тащит меня назад, не желая достигать цели. Это безответственно. Я хочу, чтобы кто-нибудь сказал: “Ты прекрасна. То, что ты достигла и делаешь — стоит того”. Я всё время ищу поддержки извне вместо того, чтобы обратиться к своему внутреннему авторитету. Я боюсь начинать с кем-то близкие отношения, потому что мне кажется просто меня-меня будет недостаточно. Я все пытаюсь увериться в том, что я имею право на существование вместо того чтобы просто Быть.
Знаете, что это? Это проблема любви. Я недостаточно люблю себя. Я знаю, что такое любить на интеллектуальном уровне, но когда доходит до чувств — я не могу это почувствовать. Когда чувствую себя напряженно, я расслабляюсь, я дышу внутрь моего сердца. Тогда я могу попытаться. Я слушаю сердце и могу прочувствовать то, что чувствую: я хочу, я так сильно хочу, чтобы маленькая девочка стала тем, кем ей и нужно быть — зрелой женщиной.
Женственное сознание, не путать с материнским, развивается во многих мужчинах и женщинах. Совсем немного людей указали на присущую ему территорию в прошлом, а сейчас этот вопрос возникает в сознании людей как культурный феномен. И наша обязанность не только слышать его, но и действовать и принять его последствия — жизни, которые развернутся на 180 градусов. Если мы решим отстраниться от него, оно покажет свое темную сторону — мстительную, депрессивную, суицидальную. Если мы откажемся от себя в пользу этого,
Верность, что я могу представить, будет травинкой
Цветущей в таре, голубой энергией, пронизывающей
Массивные атомы основы неверия. [17]
Сквозь всю мою жизнь, в течение каждого момента, что я жил, мир понемногу собирал свет и огонь для меня, пока однажды он не закутал меня в единую светящуюся массу, блистающую изнутри…фиолетовый румянец материи, незаметно изливающийся в золотого духа, чтобы наконец потеряться в накале внутренней вселенной…
Вот, что я выучил во время своего контакта с землёй — просвет божественного в сердце светящейся вселенной, божественное, излучающееся из недр материи в огне.
—Teilhard de Chardin, Le Divine Milieu.
Цель психоанализа — до сих пор не достигнутая и полу-бессознательная — вернуть наши души в наши тела, вернуть нам нас, и, таким образом, преодолеть человеческое состояние самоотчуждения.
—Norman O. Brown.
Там, где душу наделили способностью чувствовать, в том же месте стоит город, где Бог был возведен в духовный сан без начала.
—Dame Julian of Norwich.
Мы не думали, что великолепные равнины, красивые покатые холмы и журчащие ручьи со спутанными растениями были “дикими”. Только для белого человека природа была дикой и только для него земля “кишила” “дикими” животрыми и людьми-дикарями. Для нас же природа была родной, прирученной. Земля была щедрой, и мы были окружены благословериями Великой Тайны. Она не была для нас “дикой”, пока к нам и любимым нам семьям не пришли волосатые люди с востока со своими жестокими безумными несправедливостями. И когда те самые животные начали спасаться бегством из лесов, тогда все стало для нас “Диким Западом”.
—Chief Luther Standing Bear, Land of the Spotted Eagle.
Список литературы:
1. John Keats, letter to George and Georgiana Keats (April 21, 1819), quoted in David Perkins, ed., English Romantic Writers (New York: Harcourt Brace Jovanovich, 1967), p. 1225.
2. The Complete Poems of Emily Dickinson, ed. Thomas H. Johnson (Boston: Little, Brown and Company, 1960), number 508, p. 247.
3. The term puer aeternus (Latin, «eternal youth») refers to the type of man who remains too long in adolescent psychology, generally associated with a strong unconscious attachment to the mother (actual or symbolic). His female counterpart is the puella aeterna, an «eternal girl» with a corresponding attachment to the father world.
4. Jung, «On the Nature of the Psyche,» in The Structure and Dynamics of the Psyche, CW 8, pars. 367, 417. See also Marion Woodman, The Owl Was a Baker’s Daughter: Obesity, Anorexia Nervosa and the Repressed Feminine (Toronto: Inner City Books, 1980), pp. 66–67.
5. Percy Bysshe Shelley, «Adonais,» line 463.
6. As this was being written (March 1985), the popular columnist Ann Landers revealed the massive response to the question she asked her female readers: «Which would you prefer: to be simply held tenderly, or perform ‘the act’?» She received more than 90,000 answers; 72% preferred to be held—and 70% of these were women under 40.
7. Emily Dickinson, number 315, p. 148.
8. Ibid., number 443, p. 212.
9. Sylvia Plath, Ariel (London: Faber and Faber, 1965), p. 86.
10. Shakespeare, Antony and Cleopatra, act 5, scene 2, lines 297–298. 11. Emily Dickinson, number 777, p. 379.
12. I am indebted to Dr. Anne Maguire, Jungian analyst in London, England, for this phrase that so aptly encapsulates the psychology of this type of woman.
13. William Wordsworth, «Michael,» line 202.
14. Jung, «The Transcendent Function,» The Structure and Dynamics of the Psyche, CW 8.
15. See M. Esther Harding, The Way of All Women (New York: Harper Colophon, 1975), especially chap. 1, «All Things to All Men.»
16. See Gary Zukav, The Dancing Wu Li Masters: An Overview of the New Physics (New York: Bantam Books, 1980), pp. 92ff.
17. Adrienne Rich, Diving into the Wreck: Poems 1971–1972 (New York: W.W. Norton and Company, 1973), p. 6.