Преамбула – Мудрец, Город и Мертвые.
Юнг начинает свой поэтический гностический трактат одной острой фразой: «Семь увещеваний мертвым, написанные Василидом в Александрии, городе, где встречаются Восток и Запад».
Первым заслуживающим внимание вопросом, без сомнения, является авторство «Наставлений», котороеЮнг приписал великому гностическому теологу — александрийскому Василиду. Читатели «Наставлений» нередко бывают озадачены этим высказыванием по поводу авторства, а некоторые усматривают спиритуалистический и медиумический характер трактата на основании того, что Юнг приписывал его не самому себе, а давно умершему человеку. Однако следует напомнить, что эта традиция известна в мистической литературе. Как утверждалось ранее, Зогар является еще одним примером длинной череды трудов, носящих сверхъестественный характер и не раскрывающих имена своих истинных авторов. Причина скрывания авторства совершенно проста: скромность. Писатели-мистики ушедших веков считали неподобающим приписывать себе труды тех, кто, по их собственному мнению, превыше их. Они считали себя скромными писцами, чьей задачей было привносить в земной язык трансцендентальные послания, которые, как им казалось, исходили из области, находящейся за пределами настоящего и сущего. Таким образом, оказывается, Юнг шел по следам выдающейся плеяды вдохновленных писателей, не стремившихся отдавать свое земное эго за послания от высшего Я.
Так «Наставления» обрели двух авторов: Юнга, швейцарского писателя, и Василида, александрийского пророка. Тогда следует спросить, кто же такой Василид? Будучи одним из великих светил прославленной четверки Гностицизма (в которую входил он сам, Валентин, Маркион и Вардесан), Василид являет незначительной фигурой в истории гностицизма. Говорят, что он находился на пике своей карьеры в качестве учителя гнозиса между 117 и 138 годами н.э. О его национальности мы не знаем ничего. Он мог быть греком, предположительно, благодаря своему имени, сирийцем и даже египтянином, но он, безусловно, был погружен в Эллинистическую духовность, так же как и в Древнееврейскую библейскую религиозность, а относительно того, что Василид написал двадцать четыре книги с комментариями к Евангелию, говорится, что он сам был его автором. Как его великий коллега Валентин, он также был поэтом и написал ряд од духовного характера. Впрочем, в нем так же, как и в его любимом городе, встречался Восток и Запад, поскольку из всех гностических проповедников именно его учения отличались восточным ароматом, временами напоминающим буддизм.
Василид был учеником Главка, который в юности сидел у ног ораторствующего апостола Иисуса, чьи потомки знали его как рыбака Петра. Христианский писатель Агриппа Кастор утверждает, что с 133 года н.э. Василид считался еретиком в самозваной ортодоксальной партии внутри церкви. Василид умер примерно в 145 г. н.э., но его учения сохранились в Египте до конца 4 века н.э. и их дух проник в европейский гностицизм благодаря странствиям его ученика Маркуса из Мемфиса, донесшего традицию Василида до самой Испании. Неудивительно, что Юнгу пришлось в некотором смысле считать себя рупором идей великого учителя, чьи мысли ощутимо коренились в той смутной традиции гнозиса, нашедшей оплот в Пиренеях, чтобы потом распространиться до Швейцарских Альп, где до Юнга прогуливался Парацельс. Был ли швейцарский врач, не благодаря моде на «тех Василидов», кого отцы церкви называли наследником Александрийского мудреца?
Наибольшая информация, которой мы обладаем, относится к собранию бесчисленных трудов Василида, извлеченных из работы Philosophumen, написанной отцом церкви Ипполитом. Заядлый читатель той все еще, к сожалению, незаконченной антологии по гностицизму, Юнг был прекрасно знаком с величественными фразами Василида, цитируемыми Ипполитом. Он знал, гений этого великого человека взлетел на большие высоты, описывая большую безличную божественную целостность Плеромы, которая, по словам Д. Р. С.Мида «в узком земном смысле кажется чистым «ничто» вместо того, что разрушает всю целостность».
«Первая проповедь к Мертвым» действительно показывает поразительное сходство с фрагментами сохранившихся работ Василида. Также как, как у Василида, здесь отведена важная роль Александрии — городу, где встречаются Восток и Запад. Александрия, самый большой из двух египетских городов, основанных и связанных с именем непобедимого Александра, является священным городом гностицизма, продолжающим разжигать воображение поэтов и мистиков на протяжении грядущих тысячелетий вплоть до современности Константина Кавафи и Лоуренса Дарелла. В настоящем смысле Александрия была воплощением архетипа Полиса, классическим урбанистическим алхимическим сосудом человеческого творения, из которого возникали новые эоны преобразующей мысли и ее воплощения. Французский поэт и поклонник гностицизма Жак Лекаррьер выразил это лучше, чем мог бы ожидать современный писатель:
«Горнило, зажигательное стекло, миномет и доменная печь; где до сих пор небеса, все боги, все видения смешаны, очищены, настояны и перелиты: такой была Александрия во втором веке. Ищите везде, где можете, рассматривайте историю с любой точки зрения и на любом уровне, и вы найдете представленными здесь все расы (за исключением китайской, которая пока еще не прибыла), все континенты (Африку, Азию, Европу) и все возраста (Древний Египет, чьи святилища сохранились там со времен Афин и Рима, Иудеи, Палестины и Вавилона). Все эти элементы собраны вместе в узле Дельты, которая подобна легким человека и ветвям дерева этого города, через которые он дышит и источником вдохновения которого является».
Отправляясь в путешествие в Александрию, император Адриан писал своему другу Сервиану, что в этом великолепном водовороте вероучений и тайн, философов, мистагогов, прорицателей и епископов, всякая исключительность начинает таять, и «можно увидеть епископов, которые утверждают, что они христиане, воздавая должное Серапису. Нет ни одного священника — самаритянина, христианина или еврея, который не был бы математиком, гаруспиком или альпаитом. Когда сам Патриарх (христианский) приходит в Египет, он поклоняется и Христу, и Серапису, чтобы все были довольны».
Александрия была не просто городом, она была настоящим Полисом, где встретились Восток и Запад, свет и тьма. Они сражались, спорили и примирялись. Из этих страстных сражений и сострадательных примирений рождались духовные чудеса поздней античности: бог-учитель философии Аммоний; мистические полеты Плотина; теургическая магия Прокла и Ямвлиха, духовный прогресс нео-пифагорейцев, и в итоге, но, безусловно, не в последнюю очередь, Гнозис Василида, Валентина, Карпократа и его царственной супруги Александры. Такой была слава Александрии — города, основанного имперским мессией, где боги и богини находились рядом с человеком дольше, чем в любом другом городе на земле. Юнг ездил в Александрию в 1935 году. В ней среди прочего имел место любопытный опыт: хиромант, взглянув на его руку, отказался что-либо говорить. (Следует напомнить, что Юнга привлекала Александрия, но Рим, вечный город негностического христианства, он избегал и никогда не ступал в его пределы.) Неудивительно, что «Семь Наставлений» оказались мистически и поэтически связаны с великим архетипом города мудрости.
Но здесь необходимо осветить еще одну важную тему: вопрос о «мертвых», к которым были адресованы призывы Василида. Кто же тогда мертв? Смерть и мертвые обладали мощной связью с землей Египта, как в древнем, так и в александрийском аспектах. Трансформационный символизм египетской прото-психологии неразрывно переплетается с местами захоронений, мумиями, пирамидами; спасительный прототип «господин жизни и живого» (христианский) Осирис становится ужасным правителя подземного мира — судьей, но не живых, а мертвых. Смерть парит на своих хищных крыльях над египетским мифом, и из этого мифа путем прозрений египетских гностиков рождается любопытный драматический характер «Семи Наставлений», в которых мертвые задают вопросы магистру Василиду, порой неистовствуя против него.
Гностическое значение слов «смерть» и «жизнь», являющихся одними из многих гностических символов, которые Юнг по-своему употребляет в «Семи Наставлениях», изменяет их бытовой окрас и таким образом возвращает смысл, о котором не подозревали до настоящего времени. Известное Евангелие от Фомы из Наг-Хаммади обещает читателю, постигнувшему смысл слов, заключенных в этом Евангелии, «не вкусить смерть». Победа над смертью, конечно, остается лейтмотивом идеи воскрешения в экзотерическом христианстве, однако дает нам некоторую концепцию скрытого смысла слова «смерть». Гностический смысл смерти тесно связан с воззрениями досократиков, чьи психологические познания глубоко уважал и прославлял Юнг. Согласно Гераклиту, каждый из четырех элементов живет смертью остальных. «Вода живет смертью воздуха», объясняет Гераклит, как «воздух живет смертью огня». Это свидетельствует о том, что сущность высшей жизни должна отдавать свою жизненную энергию своего рода «смерти», пока эта энергия распространяется внутри и снаружи и наполняет своей природой организмы и формы, существующие в плоскости ниже ее собственной. Так высшие принципы становятся источником вдохновения и существования для низших существ. Высшая сущность должна замереть или вымереть во всей полноте сознательного выражения своей истинной индивидуальности для того, чтобы вдохнуть жизнь в царство низших сущностей. Таким образом, жизнь тела становится смертью для души, так же как жизнь души стала смертью для духа. Можно сказать, что между разными царствами бытия существуют жертвенные отношения и родство. В Гностических учениях, где воплощение или олицетворение Логоса в теле Иисуса считается истинным, Гнозис становится основой теологии искупления. Божественное семя жизни отца, Бог Сын, который, как любое семя, должен упасть в землю и оставить жизнь, для того чтобы возродиться в виде нового растения. Пока вероятная высшая и благословенная жизнь выменяна на бедность действительности, мы переживаем трагедию отчуждения, которая играет столь важную роль в мифах гностиков, а также в жизни психе. Неудивительно, что в Евангелии гностика Томаса Иисус восклицает: «Я удивляюсь, как такое богатство погрузило свою обитель в такую бедность». В гностицизме смерть имеет то же значение, что у негностиков — смысл жизни. Телесное существование человечества на самом деле всего лишь форма смерти, не заканчивающаяся телесной гибелью, но все-таки смертью. Так называемая мнимая жизнь «мертвых», в отличие от нашей, показана как ни одна другая. Чтобы разрешить этой заманчивой инверсии смысла отбросить иную тень на репутацию несчастных гностиков, следует подчеркнуть, что эта точка зрения на жизнь и смерть была распространена практически повсеместно в древнем мире, и что это отнюдь не еще один недостаток «ненавидящих мир» гностиков. Плотин, имевший конфликты по крайней мере с некоторыми гностиками, знает точный смысл слова «смерть», о котором говорит в своей «Эннеаде» (I., LVIII):
«Когда душа нисходит в рождение, она вкушает порок и совершает огромный путь в противоположное ее первичной чистоте и целостности состояние, чтобы полностью слиться с ним…пока ее крестят и погружают в нынешнюю оболочку, смерти приходится нисходить к материи и полностью растворяться в ней. Это то, что имеется в виду под выражением «засыпать в аду» и всеми теми, кто приходит туда».
В связи с чем следует уделить внимание выражению Плотина «засыпать в аду», которое поясняет, что в эзотерическом смысле Плотин, как и гностики, считал это воплощение сущности Гадесом или адом, а физическая жизнь, по его мнению, представляла собой «смерть». Греческая философия изобилует ссылками на эзотерические символы, заявляющие, что «жизнь» — это «смерть». Древние философы утверждали, что все, что мы видим наяву, — это смерть; и все, что мы видим, когда спим, — это сон. Великий толкователь греческой мысли Томас Тейлор говорил, что Платон обнаружил идентичные точки зрения у Кебета. Комментируя воззрения, которых придерживались практики Мистерий, он писал, что греки «верили в то, что человеческие души были заключены в тело, как в тюрьму; это состояние обусловлено происхождением и поколением, из которого Дионис должен освободить их. Поколение, объединившее душу с телом, должно было быть своего рода смертью для высших форм жизни. Зло присуще данному состоянию, душа поселяется в теле, как в тюрьме или могиле…». Даже вышеупомянутая вопиющая причастность древнеегипетской религии к идее смерти была заново интерпретирована некоторыми учеными, которые ссылались прежде всего не на души, которые покинули свои земные обители, но на жизни, которые философски или, как говорят сейчас, психологически, можно уже назвать мертвыми. Существует множество указаний на возможность считать, что три ключевых слова «смерть», «мертвые»и «умереть» несут тот же эзотерический смысл и ссылки на гностические и другие христианские писания, что и греческие философские дискурсы, и египетские книги прошлого. К.Г. Юнг, человек, глубоко разбирающийся как в классической литературе, так и в гностической духовности, был осведомлен о значениях слов «смерть» и «мертвые», которые для него однозначно отождествлялись с греховными гилетическими представителями человечества, идентифицируемыми с материальным миром, за исключением их психических и духовных сущностей, в итоге позволившими физической жизни сделать их духовно мертвыми.
Проповеди Василида, таким образом, действительно предназначены для живых мертвецов, не владеющих Гнозисом, но способных постичь его, или же для истинно осознавших, понимающих смысл наставлений, которые господин учитель терпеливо читает им, несмотря на их частые протесты и непонимание.