Глава 4 Джун Сингер «Сила любви»

Период, предшествовавший Второй мировой войне, ознаменовал собой конец апогея нового времени. Поначалу я, студентка провинциального городка на Среднем западе в конце 1930-х годов, этого не заметила. Время было спокойное, в центре внимания большинства людей находилась семья, работа и друзья. Мужчины работали и могли обеспечить семью, женщины сидели дома, вели хозяйство, воспитывали детей и занимались общественной работой. Важными целями были образование и обучение детей, поэтому приоритетное значение имели школы. Пожилые родители часто оставались жить с детьми, обеспечивая преемственность поколений. Народпостепенно оправился от Великой депрессии и ощутил финансовую безопасность. Америка была самодостаточной, а от стран, которые могли бы представлять собой военную угрозу, нас отделяли бескрайние океаны. Да и к тому же, кто бы осмелился на такой шаг??
Особенно большое значение придавалось техническим достижениям. Новые научные открытия принимались с изумлением и удовольствием, а вот про гуманистические ценности говорили все реже и реже. Было слишком много разговоров о величии Америки, в обществе доминировали патриотические настроения. Мы были сильны. Нам казалось, что мы неуязвимы.
Я помню, как в 1938-30 годах мы слушали по радио новости о том, как немецкая армия оккупирует одну страну за другой, постепенно набирая силу и власть. Сначала речь шла о Судетах. Ну что ж, это ведь почти что Германия, думали мы. Потом – Австрия, Чехословакия, Польша, Дания, Норвегия, Люксембург, Бельгия, Голландия, Франция… Эти страны оказывали слишком слабое сопротивление вермахту, или по крайней мере, так нам казалось. Это было дело Германии, дело Европы, но уж точно не наше. Нашей высшей ценностью была мирная жизнь. Мы собирались всеми силами поддерживать мир на нашем безопасном континенте. Пусть эта Европа разлетится на кусочки или окажется под каблуком Германии. Мы будем являть собой пример демократии и не лезть в чужие дела.
Однако потом до некоторых начало доходить, что движение«Америка прежде всего», столь яро выступавшее за изоляционизм, на самом деле являлось подставной организацией, за которой стояли люди, симпатизировавшие нацистам и эксплуатировавшие наше стремление к миру, чтобы не дать помешать захватническим амбициям Германии. В страну начали просачиваться истории о преследованиях евреев, доходить новости о концентрационных лагерях, рассказы о газовых камерах, где проводили уничтожение множества людей, но нам не хотелось в это верить. Нам говорили, что евреи хотят войны, хотят заставить США напасть на Германию, чтобы помочь им избавиться от нацизма. Я начала заниматься журналистскими расследованиями, писать статьи о собраниях, на которых граждан Америки подстрекали к антисемитизму и ненависти, и вскоре убедилась, что пора отказаться от пацифистских убеждений, примкнуть к движению «Борьба за свободу», которое сформировалось для того, разоблачения комитета «Америка превыше всего», и рассказать американцамоб опасности немецкого, итальянского и японского тоталитаризма. Большинство людей, тем не менее, не желало нас слушать и называло алармистами. Они затыкали уши, чтобы не слышать криков порабощенных европейских народов, стонов, доносившихся из концентрационных лагерей. Как мало сострадания мы чувствовали и проявляли, как мало было предпринято, пока наша собственная шкура не оказалась под угрозой! Но 7 декабря 1941 года нам пришлось очнуться.
В тот воскресный вечер по радио прозвучала новость о бомбежке Пер-Харбор. Телевидения тогда еще не было, но ни одна картинка не сравнилась бы по силе с голосом президента Франклина Рузвельта, когда он произнес фразу «этот день войдет в историю как символ позора». Всего за несколько часов тысячи военнообязанных мужчин по всей стране выстроились в очереди перед призывными пунктами, готовые отправиться сражаться в дальние края. Они не спрашивали, что именно им придется делать, какой оплаты или каких льгот можно ожидать. Эти люди заявили о готовности сражаться за свою страну, они стояли и наперебой говорили о желании «поквитаться с этими сукиными детьми». Требовались внезапные и радикальные перемены. Мужчины, покинувшие свои семьи, чтобы присоединиться к вооруженным силам, быстро превратились в солдат. Они не были похожи на европейскую молодежь, проходившую военные сборы в подростковом возрасте. Им предстояло подвергнуться тяжелой и зачастую жестокой подготовке, цель которой состояла в том, чтобы сделать из них настоящих мужчин, и в каком-то смысле это удалось. Штыковая подготовка, долгая утомительная строевая подготовка под палящим солнцем, жизнь в переполненных бараках – все это накалило и без того психологически напряженную атмосферу. Выпускать пар было так же непросто, как и проходить саму подготовку. Злоупотребление алкоголем, безумные вечеринки, проходной секс с кем попало – все это стало частью процесса десенсибилизации, позволившего людям посмотреть на других людей как на объекты и обрести способность убивать себе подобных без малейшего сожаления или чувства вины.
Мужчин переводили с одной военной базы на другую, потом наконец перебрасывали за океан, а жены военных в это время столкнулись с тем, что на заработную плату мужей оказалось невозможно нормально вести хозяйство, особенно если в семье были маленькие дети. Многие женщины переехали к родителям или родителям мужа. Женщины привыкли жить отдельно, и теперь им приходилось нелегко, поскольку в доме внезапно оказалось слишком много других родственников. Многие вышли на работу, заняв места, которые освободили ушедшие на фронт мужчины, стали работать на заводах, строить самолеты и производить оружие, ладони покрылись мозолями, развилась мускулатура рук, женщины стали сильнее и увереннее в себе. Особенности женской физиологии не помешали им встать на службу страны, когда это было необходимо.
Война началась и закончилась взрывами катастрофической силы. И в том, и в другом случае тщательно разработанные плоды человеческого интеллекта сеяли разрушение, убивая невинных, наивных и неподготовленных людей. Великие умы двух стран создали оружие, сделавшее возможным японское нападение на Перл Харбор и американскую бомбежку Хиросимы и Нагасаки. Между этими двумя разуршительными событиями американский характер претерпел целую серию радикальных изменений. Послевоенные события повлекли за собой еще более глобальные перемены. Практически все молодое поколение потеряло почву под ногами: кто-то отправился на войну, кто-то лишился стабильности и предсказуемости существования, хоть и остался дома. Индивидуальное переживание близости с другим человеком оказалось подчиненным потребности в выживании перед лицом мощнейших событий, угрожавших самому существованию людей, их семей, их страны. Во время войны необходимо было выбросить из головы и отсечь от сознания нежность и уязвимость. Глубочайшие душевные травмы отразились в том, как люди проживали свою сексуальность, ставшую отражением искалеченной сензитивности, слома личности и сильнейшим инстинктивным желанием любой ценой сохранить себя.
Я очень хорошо помню, что чувствовала, тем пасмурным утром в августе 1945 года, когда нам сообщили о Хиросиме, а затем, спустя три дня, о Нагасаки. Меня трясло, я отказывалась верить в то, что это правда. Я ощутила всю бездну того, что мы совершили, задолго до того, как поняла, как и зачем мы это сделали.
Господи, это нельзя выразить в словах!
Наша страна совершила самый тяжкий грех, пребывая в непростительном заблуждении о собственной правоте. Преданность, патриотизм, надежды на любовь и нежность – все это было растоптано, подобно цветам, по которым прошелся табун лошадей. Наша любовь и нежность спряталась глубоко внутри в тот момент, когда мы узнали о холокосте, который не решались так называть в слух, о нашем собственном холокосте, который за несколько минут разрушил столько же жизней, сколько нацисты уничтожили за несколько лет. Мы оказались не способны трансформировать поразившее нас душевное заболевание в чистосердечное признание вины – это могло бы вызвать раскаяние и потребность в искуплении грехов. Нас удалось успокоить нужными словами. Это было сделано для того, чтобы война завершилась быстро. «Это решение спасло жизни множества американцев». Поскольку среди этого «множества американцев» были наши мужья и возлюбленные, нам очень хотелось принять такую рационализацию убийства мирного населения. Война закончилась, и нам хотелось быть счастливыми. Поэтому мы кричали «ура!» и размахивали флагами на улицах, когда японцы капитулировали. Мы возрадовались, когда наши мужчины вернулись домой, но радость омрачалась невысказанным в словах знанием о том, что наши герои не одержали славной победы в последнем бою — сам сатана обрушился атомным дождем и сделал все за них. Он победил в этой войне «средь сатанинских ветряниц» (Уильям Блейк, «Иерусалим» — прим. пер.). Жизни невинных людей были унесены сатаной, который ничего не делает просто так. Мужчины вернулись домой совершенно другими. Они заразились жаждой путешествий, в жилах бушевал адреналин. Они воссоединились с женами и детьми, но статус кво анте уже было не восстановить. Большинство из них было твердо намерено уехать подальше от родителей. Полностью утратилось ощущение связи с прошлым; на войне, когда любое ммгновение может стать для тебя последним, человек учится жить исключительно настоящим. Молодые пары и семьи стали переезжать по стране в поиске новой работы и новых сложных задач. После всего этого горя, после всех потерь, но еще до того, как цена войны была измерена в степени израненности души, мужчины и женщины стали цепляться друг за друга в поисках утешения и привязанности. Больше всего на свете они хотели забыть о войне и оставить ее в прошлом.
Мужчины и женщины, состоявшие в браке на момент начала войны и теперь воссоединившиеся, напрямую связывали сексуальность с продолжением рода.Рождаемость резко пошла вверх, мы стали куда больше заниматься детьми, в результате чего произошли настоящие чудеса на эмоциональном уровне и на уровне коллективного образа себя. Мы чувствовали себя хорошими, целостными людьми. Мы собирались растить наших детей не так, как растили нас самих. Мы не дадим психоаналитикам снова одурачить нас, они взвалили столько вины на наших матерей, что те боялись, что любое их действие – грудное вскармливание или искусственное, слишком много опеки или слишком мало внимания, доминирование или подчинение – станет причиной травм, которые их дети пронесут через всю жизнь, от колыбели до кушетки психоаналитика. С нами такой номер не пройдет!
И конечно же, мы не собирались учить детей вести себя так, чтобы нам это было удобно, заставлять их подчиняться строгим расписаниям и правилам. Милитаристская модель вышла из моды, как и кормления раз в четыре часа, принятые в нашем детстве и фанатично соблюдавшиеся нашими матерьми. Мы читали книги вроде «Дети тоже люди», в которой рассказывалось о том, что младенцы знают, когда они хотят есть или пить, когда им нужно опорожнить кишечник или мочевой пузырь, и мы должны уделять внимание их потребностям, а не вынуждать их обслуживать наши. Нам говорили, что мы не просто должны позволять малышам исследовать мир, но и всячески поощрять их к этому, начиная с открытия ребенком своего тела и постепенного движения во внешний мир, следуя за естественным любопытством. Доктор Бендажмин М. Спок, гуру всех матерей, научил нас реагировать на требования детей, кормить их, когда они плачут, безусловно их любить, поощрять в них любовь к приключениям и ограничивать наш контроль исключительно вопросами безопасности и здоровья. Мы поняли, что можно разрешать малышам выбирать еду, не беспокоясь о сбалансированном питании. В моду вошло слово «пермиссивность».
Мы научились не обращать внимания на нормативы и стандарты, основанные на исследованиях уровня развития «нормальных» детей. Младенцы стали не просто людьми, но и еще и личностями. Если пытаться подогнать их под общепринятые нормы поведения, то можно разрушить естественные и спонтанные паттерны развития. Если бы мы замечали, что дети не дотягивают до положенного уровня развития того или иного поведенческого паттерна или навыка, то сами наши ожидания приводили бы к развитию у детей чувства неполноценности. Если же, наоборот, ребенок получал бы по шкале балл выше среднего, у него могло бы развиться ощущение особенности и, как следствие этого, снобизм. Мы критиковали склонность психологов распределять детей по иерархическим категориям и обучать эти категории по-разному. Это противоречило американской мечте о равенстве, утверждавшей, что все равны и одинаково ценны, и что любой мужчина может в какой-то момент стать президентом. Это последнее утверждение в те времена никому из нас, разумеется, совершенно не казалось сексистским.
В быстро размножавшемся социуме мало кто задавался такими вопросами, как генедерные роли или половые различия в поведении или психологической конституции между мужчинами и женщинами. Почти все женщины, успешно заполнившие освободившиеся места у «конвейера», и даже те, кто заняли руководящие позиции после мужей или же управляли семейным делом во время войны, были готовы остаться дома с детьми и с радостью передали обратно отцам заботу по обеспечению материальных потребностей семьи.
Когда молодожены наконец осели на одном месте и наступил мир, как правило, они оказывались далеко от своих родных мест. Мужчина и женщина стали новой нуклеарной семьей, поселившейся вдали от морализаторов-родителей, церкви и бдительных взглядов соседей. Многие люди, которые никогда в жизни не украли бы полотенце из дома друга, запросто делали это в мотеле в незнакомом городе. Аллен Вил, психоаналитик и социальный критик начала пятидесятых, называл это изменение моральных устоев «закатом суперэго». Если эго на уровне личности можно назвать исполнительной властью, то суперэго являет собой интернализированное министерство юстиции. До формирования суперэго ребенок может воздерживаться от неких запретных действий, поскольку понимает, что это может обнаружиться, и тогда его накажут, а потом воздерживается от тех или иных действий, поскольку начинает считать их «плохими и неправильными». Суперэго обретает относительную автономность, однако поначалу в некоторой степени зависит от семьи, а затем от ожиданий людей, окружающих подростка.
Если сообщество поддерживает стандарты жизни, сформировавшие суперэго, оно продолжает получать поддержку и укрепляться. В такой ситуации жизнь упорядочена и предсказуема. Однако повышенная мобильность населения в послевоенный период и другие перемены в отношениях между мужчинами и женщинами привели к тому, что суперэго стало оказывать меньше поддержки. На смену конформизиму, схожему с мировоззрением родителей, пришло желание соответствовать ожиданиям современников.
Конформизим был крайне важен в среде равных. Личная выгода приводила к постоянным попыткам защитить себя. Девушки все еще были убеждены, что девственность представляет собой ценность, которую следует оберегать, старшие друзья и отцы советовали мальчикам получать первый сексуальный опыт с проститутками. В материалистичном и секулярном обществе за деньги можно было купить любые удовольствия, в том числе секс и сексуальную инициацию. Деньги определяли ценности общества, которое росло все быстрее и быстрее. Духовные ценности мало чего стоили. Многие утратили веру в Бога, допускающего существование газовых камер и атомных бомб. Церкви и синагоги стали политическими площадками, выступавшими в интересах различных групп населения во имя«социальной справедливости». Однако общество оказалось достаточно прочным, возможно, благодаря тому, что Большой Бизнес, Большое Правительство и Большая Религия предлагали очень много разнообразных вознаграждений тем, кто был готов хотя бы делать вид, что поддерживает устоявшиеся социальные паттерны. Несмотря на постепенное распространение психологических учений, появившихся в конце эпохи нового времени, человек психологический еще не обрел голос – даже мужчины, не говоря уж о женщинах. Психология занимала ужасающе нейтральную позицию. Напомню, что все крупные психологические школы – психоанализ, теория научения и теория когнитивного развития – утверждали, что стремятся к «безоценочности и отсутствию системы ценностей». Однако парадоксальным образом само это стремление противоречило заявленной цели, поскольку объективность и нейтральность сами по себе уже являются ценностями. В обществе, требующем от человека конформизма, возникает сильная боль, человек не может соответствовать предъявлемым к нему требованиям, и поэтому прибегает к невротическим выходам из ситуации. Зачастую такие люди обращаются за психотерапевтической помощью, чтобы лучше адаптироваться к требованиям общества, а терапевты раз за разом идут одним и тем же путем – помогают клиентам принять то, каким все является. Поэтому, не имея явных ценностей или убеждений, психотерпевты середины XX века способствовали процессу адаптации и сохранению статуса кво. «Вы не можете изменить внешние обстоятельства, но вы можете изменить свое отношение к ним» – таков был девиз терапии в те дни. В отделении человека от среды дуалистическое мышление достигло своего пика. Нас призывали адаптироваться к чуждой нам ситуации, манипулируя собственным сознанием. Мы не осознавали себя как неотъемлемую часть контекста, как причину и действующее лицо ситуации, в которой мы находились.
За внешним лоском и блеском среднего класса конца пятидесятых годов, за идеальным соответствием общественным паттернам, зрело и начинало закипать недовольство. Как раз в это время я уехала из Штатов, чтобы начать обучение в институте К. Г. Юнга в Цюрихе. Вернувшись из Швейцарии в середине шестидесятых, я обнаружила, что Америка радикально изменилась, а может быть в силу развившейся чувствительности изменилось мое восприятие страны. Нараставшее на момент моего отъезда напряжение вышло из-под контроля ограничений. Если угодно, можно сказать, что начали лопаться социальные нарывы и наружу вылился зловонный гной, или же что из темных, безопасных коконов наконец-то вылупились крылатые существа. На какую метафору не пал бы ваш выбор на тот момент, ясно было одно: назрели важные перемены, и теперь это увидели все. Новое поколение молодежи воспевало приход «новой эры» (“нью-эйдж” – Прим. пер.). Они жили в коммунах и разделяли друг с другом все: жилплощадь, постель, любовь и секс, венерические заболевания, еду и музыку, психоделики, презрение к культу работы, недоверие к родителям и их поколению, безудержные надежды на лучший мир, который волшебным образом появится в ближайшем будущем, когда будет разрушена существующая на данный момент «система».
Еще до отъезда из Цюриха я начала замечать предвестники того, что произойдет. Одно за другим, события бросали тень на светлый образ Америки, из которой я уехала – или же по крайней мере на тот образ, который я вспоминала в моменты ностальгии. Первое из череды этих событий произошло в тот день, когда мы с моими однокурсниками из института Юнга сидели в баре горнолыжного курорта Кляйне-Шайдегг, на полпути к Юнгфрау. К нашему столику подошел мужчина и попросил разрешения присоединиться, поскольку услышал наш разговор, и понял, что мы – американцы и «юнгианцы». Он представился, и оказалось, что это Альберт Хофманн – химик, случайно открывший ЛСД во время экспериментальной работы в Sandoz Laboratories. Он рассказал нам, что попал в крайне дезориентированное состояние, которое описал, как качели между раем и адом. Произошло с ним это после того, как он, сам того не подозревая, употребил это вещество. Хоффман выразил беспокойство по поводу отчетов, которые он получал из Гарварда, где проводили свои эксперименты с психоделиками профессора Тимоти Лири и Ричард Альперт, а также аспирант Ральф Мецнер. Хофман сказал, что у него сложилось впечатление (которое впоследствии оказалось верным), что трое ученых столкнулись с проблемами в университете, поскольку новый наркотик вышел за пределы экспериментов в аудиториях и лабораториях, и теперь его безответственно употребляли люди, совершено не понимавшие, что творят. Хофман заявил, что «в Швейцарии такое просто невозможно. Университет принял бы все необходимые меры. А вот американцы любят все решать сами. Очень важно, чтобы вы, юнгианцы, понимающие всю силу бессознательного и содержащихся в нем архетипов, вернулись к себе на родину и предупредили своих соотечественников, что с этим веществом надо обращаться осторожно и уважительно. Оно не должно быть доступно всем и каждому. Оно может быть опасно, иногда смертельно опасно. С ним следует обращаться с большой осторожностью».
Вторым предвестником стало изобретение противозачаточных таблеток. Впервые появился метод контрацепции, которым женщина могла пользоваться, не ставя в известность партнера. Эти таблетки преподносились как ключ к свободе женщины, как то, что поможет ей перестать быть в подчинении у мужчины. Новообретенная способность регулировать собственную репродуктивную функцию, появившаяся у всех желающих женщин, легла в основу массового распространения движения за освобождение женщин. Женщины столкнулись с совершенно новым набором вариантов жизни, и многие из них оказались к этому неготовы. Далеко не все женщины хотели взять на себя ответственность за свой выбор. И дело было не только в том, что женщины испытывали, мягко говоря, двойственные ощущения по поводу этой темы. Появилось множество разных взглядов на то, какие преимущества и какие наказания ждут зарождающуюся Новую Женщину.
Третьим предвестником стало убийство президента Джона Ф. Кеннеди, а затем Мартина Лютера Кинга и Роберта Кеннеди. Ошеломленные горем и лишенные последних иллюзий, мы перестали искать героев. Слезы, пролитые простыми американцами, затуманили взгляд и уже не давали видеть вожделенную «американскую мечту». Все, от школьников до пенсионеров, сидели перед телевизорами и сначала отказывались верить в то, что видят, а потом погружались в апатию. Из-под ног нации выбили почву – в духовном, идеологическом и материальном смысле. Когда я вернулась из Цюриха, мне показалось, что необходимо быть крайне практичным человеком, чтобы выжить в сложившейся ситуации.
А что происходит с уязвимыми людьми в очень практичном мире? Что происходит с юными идеалистами в прагматичном обществе, где эффективность человека напрямую зависит от способности манипулировать другими людьми? Что происходит с теми, кто ориентируется в среде с помощью чувств и интуиции, если они живут в мире, где высшей ценностью является мышление и реальность определяется, как то, что воспринимается органами чувств? Что происходит с возможностью проживать сексуальность в доверии и открытости в мире, который относится к сексу как к повседневной обыденности, где любовью «занимаются», а сексуальную привлекательность разливают по бутылкам и расфасовывают по коробкам, рекламируют и продают на каждом углу?
Что происходит с теми молодыми людьми, которые не способны соответствовать академическим стандартам и «отличных оценок», по определению доступных лишь тем немногим, кто пробился на самый верх? Одни могли покончить с собой, устав от бесконечных попыток адаптироваться, и многие из них так и поступили. Уровень самоубийств среди подростков и молодежи вырос до тревожных масштабов. У других мог начаться психотический срыв, родители не могли справиться с ситуацией и отправляли своих детей к психиатрам или в психиатрические лечебницы. Или же, если дети просто были «проблемные», их отправляли на неопределенный срок в Европу или Индию с рюкзаками и небольшой суммой на карманные расходы. Оказавшись там, в условиях неведанной ранее свободы, молодежь умудрялась как-то научиться выживать самостоятельно, или с помощью дружбы и отношений, в которых они получали любовь и поддержку. Так происходило с теми, кому повезло. Другие же оказывались в эксплуататорских и деструктивных отношениях. Вернувшись, многие из молодых людей примыкали к контркультуре – движению, быстро набиравшему обороты и дававшему голос молодежной культуре в целом.
Молодые представители субкультуры отделились от своих родителей в идеологическом смысле точно так же, как те, дети Второй мировой войны, сепарировались от своих семей географически, сменив место жительства. Молодежь шестидесятых формировала непроницаемые группы, доступ в которые был полностью закрыт для поколения их родителей, за исключением редких мудрых дураков и гуру. Если вам было больше тридцати лет от роду, то вас вообще не принимали в расчет. В этих новых молодежных анклавах не было наблюдающих и осуждающих родительских взглядов, некому было датьмолодежи ощущение преемственности поколений или мягко и терпеливо направить. Суперэго сдавало позиции, а молодое эго оказалось в подвешенном состоянии при полном отсутствии системы поддержки. Развитие эго, разумеется, являющееся важной задачей первой половины жизни, включает в себя процесс обретения своего места в социуме, обучение подуктивному функционированию в повседневних бытовых ситуациях, умение действовать убежденно и решительно, а также концентрировать энергию. Многие молодые люди отказались от таких задач эго, или как минимум усомнились в них. Некоторые пытались научиться жить в этом слишком сложном для них мире, к встрече с которым их совершенно не подготовило слишком демократичное воспитание. Они испытывали парадоксальный страх и беспомощность перед взрастившей их социальной системой, но при этом претендовали на то, что способны жить независимо от нее. Их поиск альтернативных ценностей можно было бы озаглавить цитатой из провидческого произведения Уильяма Блейка«Иерусалим»:«Я должен создать систему, или стать рабом другого человека / Не буду сравнивать и рассуждать: ведь мое дело создавать».
Мне казалось, что молодежь на тот момент, пусть очень примитивно и бессознательно, проживала восстание Самости. Здесь я использую Самость в юнгианском смысле, как архетипический принцип целостности. Эго является центром сознательной части психики. Оно находится внутри Самости, заключающей в себе как сознательное, так и бессознательное. Когда происходит одностороннее развитие личных стремлений эго, психика полностью выходит из равновесия. Тогда компенсаторная функция Самости пытается восстановить утраченный баланс. Самость, как функция мира природы, стоит выше чем эго, а значит, может качнуть маятник в противоположном направлении.
Мейнстрим-культура требовала от молодежи поддержки гонки вооружений, которая началась с запуска в небо надо Россией«Спутника», но у многих осталось ощущение предательства. Общество пыталось как можно скорее сделать из студентов ученых и инженеров и поставить их на службу огромной машине войны, которую для приличия называли системой национальной безопасности. Образование, раньше дававшее море возможностей для изучения гуманитарных предметов, оказалось под пятой модели абстрактного мышления, сочетавшей в себе язык, информатику и алгебру и служившей для комбинирования и определения новых порядков логическим, научным образом.В этом однобоком мире превыше всего ценился сухой, расчетливый и объективный ум. На этом рынке не принимались в расчет субъективные ощущения и более тонкие аспекты человеческих отношений.
В этом мире сексуальность оказалось далеко не в центре сознания. Она будто бы проходила по касательной, являясь не частью серьезной жизни, а скорее способом сбросить напряжение, которое люди испытывали день за днем. Сексуальность помогала человеку погрузиться в мир чувственного изобилия, игр в доминирование и подчинение.
Сексуальные взаимоотношения можно было не воспринимать серьезно, потому что теперь у нас была таблетка. Осложнений, возникавших после полового акта, можно было избежать. Даже когда в сексуальных чувствах присутствовала глубина, даже когда они подталкивали людей к эмоциональной преданности, само проявление этих чувств оставалось довольно поверхностным в контексте общественного устройства, полностью обесценивавшего аффективную сторону личности.
У множества людей, разочаровавшихся в абстракциях, возникло сильнейшее желание противоположного: более осязаемого мира, в котором можно было касаться, видеть и чувствовать, мира песен, танца и воспевания человеческог тела.
Этот другой мир состоял из форм и очертаний, и в концептуальном отношении была скорее геометрическим, чем алгебраическим. Видения и образы в этом мире вызывали уважение, а фигуральное мышление принималось наравне с аналитическим. Сознание, или же тот вид сознания, который включает в себя тело, взаимоотношения между людьми и мышление, восстало против неживой, разреженной модели общества, которую предлагало студентам большинство учебных заведений. Это сознание стремилось к более радостному, беззаботному и практичному отношению к жизни, искусству и чувствам.
Распространение психоделиков начиналось осторожно и со всей ответственностью, с исследований свойств нескольких изменяющих сознание психоактивных веществ под руководством профессоров кафедры социальных отношений Гаравардского университета. Другие учебные заведения тоже участвовали в этих исследованиях, но именно ситуация в Гарварде наглядно показала невозможность отделения экспериментатора от эксперимента. Сложно сказать, что было следствием, а что причиной: то ли экспериментаторы так сильно повлияли на ход экспериментов, то ли сама природа экспериментов глубинным образом изменила экспериментаторов. В любом случае имело место обоюдное влияние. Все участники и руководители эксперимента прошли через невероятный психологический опыт, и после этого уже не могли спать спокойно. Результаты этих экспериментов не просто говорили, а громко утверждали необходимость глобальной реструктуризации личности для того, чтобы она могла устоять под натиском потока новых ощущений, изливавшимся в силу изменения восприятия. Я разговаривала о гарвардских экспериментах с псилоцибином и лизергиновой кислотой с учившимся там на тот момент Ральфом Мецнером. Он напомнил мне, что психоделические вещества – пейот, гашиш и мескалин – издревна использовались во многих культурах, но только в начале шестидесятых психоделические переживания стали доступны всем желающим. Мецнер рассказал, что преподаватели факультета психологии и другие заинтересованные лица, выражали страх и обеспокоенность этими экспериментами с самого начала. К примеру, философ Геральд Херд высказался следующим образом: «Это вещество не должно стать достоянием общественности». Я спросила у Мецнера, как на тот момент понималась цель проекта, и он ответил, что ученые пытались создать контекст для дальнейшего исследования расширяющих сознание свойств этого наркотика, они работали в профессиональных кругах, к которым в основном принадлежали представители среднего класса, зрелые, ответственные люди из сферы психологии, психиатрии, духовенства и искусства. «Окружение Кена Кизи из “Электропрохладительного кислотного теста” (книга Тома Вулфа – прим. пер) приводило нас в ужас. Для работы требовалась поддерживающая, благожелательная и открытая структура. Эксперименты должны были проводиться людьми, которые на себе испытали воздействие этого вещества. Принцип состоял в том, что доктор должен испробовать лекарство на себе, прежде чем давать его другим. Некоторые студенты старших курсов Гарварда заинтересовались нашей работой и предложили свою помощь. Мы подходили к делу очень серьезно, проводили тестирования до и после. С нами работало множество творческих людей».
От этой беседы с Мецнером у меня осталось ощущение, что он человек чувствительный, интроверт, сочетающий в себе клиническую точность, человеческое тепло и любовь к приключениям, а также искренне заботящийся о других. Он сказал, что хотел, чтобы его работа проходила исключительно внутри небольшой группы ответственныхлюдей, но что«Лири, ирландский революционер с его экстравертной интуицией захотел превернуть мир – впервые, со времен Элевсинских мистерий».
По своему ограниченному опыту употребления психоделиков могу сказать, что после этого мир уже никогда не становится прежним. Первый раз, в стерильной клинической обстановке, я увидела хаотичные формы и перетекания цветов, постепенно организовавшиеся в узоры, напоминавшие мозаичный пол собора, и я поняла, что в месте для общения с богом отображен более глубинный порядок, который растворялся и появлялся, а потом снова растворялся, но этот порядок присутствует даже в момент растворения. Во второй раз я сидела в саду и видела, как цветы испускают волновые вибрации света, живые и пульсирующие, и что все, что я вижу, обладает природой этого вибрирующего света, составляющего особую характеристику бытия. После этого у меня не осталось никаких сомнений в том, что материя действительно есть энергия, что они могут в мгновение ока трансмутировать друг в друга, благодаря изменению сознания. В третий раз я бродила по подземным пещерам подобно Эвридике, и обнаружив нематериальную себя в нематериальном мире, я встретилась там с моей прекрасной дочерью, и она стала моим проводником. Я испытывала такую радость, что мне не хотелось возвращаться в этот мир, но некий светловолосый шаман мягко вернул меня обратно. С тех пор я ни разу не испытывала страха смерти. Я узнала то, что мне нужно было узнать о моем мире, прожить на своем личном опыте, и с тех пор у меня больше не было желания гонятся за вечностью с помощью именно этого метода.
Я была психологически подготовлена к этому опыту, мне повезло, что рядом со мной были люди, способные давать поддержку и не вмешиваться в мой внутренний процесс. Я понимаю и уважаю тот факт, что психоделический опыт может быть очень тяжелым, невыносимым и даже разрушительным для людей, чьи исследования далеких земель психики произошли в менее благоприятных обстоятельствах, или для тех, кто заранее не имел необходимых знаний и инструкций. Я часто вспоминаю встречу с доктором Хофманом в Швейцарии, который выразил страх по поводу того, что может произойти, если способ получения ЛСД станет широкоизвестен, и это вещество будет доступно широкой аудитории. Но даже Хофман не смог предвидеть поразительных общественных перемен, которые было суждено произвести поколению молодых людей в переходном возрасте между юностью и взрослой жизнью, внезапно подвергнувшимися такому изменению восприятия, ассимилировать которое еще не были способно.
Появилось вещество, вызывавшее широчайший спектр реакций – от бездонного ужаса до экстатического блаженства. Полная свобода – неотъемлемая часть этого опыта – противоречила всем нормам, согласно которым эту молодежь воспитывал социум. Одни просто не выдержали столь сильной стимуляции. Другие оказались способны плыть по волнам непосредственного опыта, но не могли оценить его более серьезный смысл, и остановились на уровне чувственного удовольствия и возбуждения. Они смогли открыться навстречу наслаждению. Хофман также ничего не сказал нам о том, что побочным эффектом вещества является снятие блокирующих установок, а значит устранение препятствий на пути творчества. Характеристикой этого вещества стало то, что невозможное оказалось возможным, что многие талантливые люди смогли придать форму и породить то, что раньше оставлось лишь в их бессознательном. Другие же, менее одаренные, пошли на бездумный риск и потерпели фиаско.
Слоганом этого движения стали знаменитые строки Уильяма Блейка: «Если двери воспрития станут чисты, человек увидит все таким, каким оно является: бесконечным». Однако Блейк, а вслед за ними и Лири, забыли задать собравшейся у врат бессознательного толпе один вопрос: “Готовы ли вы к этому?”. Ведь этот новый наркотик обладал свойством изменять состояние таким образом, что привычные границы растворялись, и происходил выход за пределы того, что большинство людей считало ограничениями человеческого сознания. Получить такой опыт было равносильно тому, если бы человек, сидевший перед выключенным радоиприемником вдруг обнаружил, что его можно настраивать на разные станции, и вместо тишины вдруг услышал бы бесконечное разнообразие звуков музыки. После целой жизни, проведенной в мире, на вас обрушивался поток сияющих, вибрирующих красок всех цветов радуги. Нет, там была не только красота и гармония, там было и много ужасного и чудовищного, но двери были взломаны, и любой идиот мог заглянуть туда и узнать, что там есть. Но вот могли ли эти люди справиться с этими потрясающими открытиями – уже совсем другой вопрос.
При этом я вовсе не утверждаю, что радикальные перемены шестидесятых являлись результатом исключительно расширяющих сознание наркотиков. Однако употребление этих веществ глубинным образом повлияло на восприятие. Люди входили в изменные состояния сознания, испытывая то, что каббалисты называют “разбиение сосудов”, когда содержание верхних (трансцендентных) миров протекает в низшие миры, то есть материальную реальность. Полагаю, что во всех областях нашей жизни мы ведем себя определенным образом исключительно в силу обусловленности нашего восприятия. Органы восприятия направлены как наружу, так и внутрь: на мир, представляющийся нам “объективным” и на душу, или психику, которая кажется «субъективной». Наш аналитический ум говорит нам, что это два разных мира, отделенных барьером кожи, но наш ум, проводящий аналогии, подсказывает нам, что внутри есть то же, что и снаружи, что внизу, то и вверху, и что психика, или потенциальное сознание содержится в каждой клетке «объективной реальности» нашего тела, точно так же как сознание пребывает внутри упорядоченных природных процессов.
Осознание краха дуалистичной концепции сознания/материи или, если угодно, энергии/материи не пришло к широким массам единомоментно. Некоторые до сих пор не понимают этого. Даже участники психоделических приключений шестидесятых не всегда оказывались способны понять всю важность того, на что они случайно наткнулись, хотя некоторое интуитивное понимание того, что с ними произошло, у них все-таки было. Словно малые дети, увидевшие«чудовище ночью», которые позволяют убедить себя в том, что на самом деле чудовищ не бывает, путешественники сознания обычно забывали о произошедшем и продолжали жить обычной жизнью. Через некотоое время странные проявления, с которыми они столкнулись, оказались вписаны в одобряемые социумом способы показать то, что лежит за пределами человеческого разума: фантастические фильмы, экстравагантные представления о будущем, телешоу о жутких сверхъестественных явлениях. После окончания фильма люди выходили из кинотеатра или выключали телевизор, и мир снова становился привычным и понятным.
Однако очищение дверей восприятия повлекло за собой значительно изменение существовавших ранее паттернов. Начало происходить едва заметное смещение акцентов. Как только категории рационального мышления были преодолены, в пробитую брешь хлынули потоки новых ирадикальных идей. Мало кто верил, что все, существующее в воображении, можно претворить в жизнь, поскольку мозг, порождающий идеи, остается все тем же мозгом, который конструирует артефакты и социумы. Если слова Блейка «То, что теперь доказано, когда-то существовало лишь в воображении» истинны, то верным может оказаться и обратное утверждение: то, что сейчас существует лишь в воображении, когда-нибудь будет доказано. Психоделическая революция доказала как минимум следующее: коллективное бессознательное является не интеллектуальным конструктом, а тайным царством, врата которого можно отпереть, в которое можно войти и по которому можно путешествовать, если у тебя есть ключи и достаточно смелости. Оно обладало мощным внеличностным свойством, принадлежа одновременно всем и никому. Открытие коллективного бессознательного не как теоретической предпосылки, провозглашенной психологами, а как непосредственного интенсивного переживания, которое может быть доступно любому, заставило людей взглянуть на мир по-новому. Их собственные тела, телесные взаимоотношения с другими людьми радикально изменились в свете открывшихся потенциальных возможностей.
Новые аспекты появились и у сексуальности. Многие люди впервые в жизни столкнулись с трансперсональным аспектом сексуальности. На территории бессознательного личное может принимать архетипические масштабы. Мужчина становится Мужчиной с большой буквы, а женщина – Женщиной, в трансцендентном значении этих слов. Они перестают быть только собой, становясь всеми мужчинами и всеми женщинами одновременно, они становятся крошечной манифестацией одной половины человечества, которой суждено слиться в союзе с другой, ощутив вечное наслаждение соединения и сепарации, сближения и отдаления. Все это можно считать подчинением высшей воле Природы или Бога или плану вселенной, согласно которому по отдельности мы обладаем лишь ограниченной свободой, а вместе можем исполнить свое предназначение. Предназначение здесь понимается как проведение и трансформация энергии внутри своего тела в живую материю, которая продолжается и будет продолжаться бесконечно. Человек ощущает, что такое быть неотъемлемой частью постоянно порождающей себя вселенной, и каждый реагирует на это по-своему. Однако есть и нечто общее: нас словно захватывает волной коллективного бессознательного, океаном незнания, который начинает проявляться, когда устранены все препятствия.
Приход телевидения и его присутствие в жизненном пространстве практически всех американцев глубинным образом изменило психологию отношения к внешнему миру. Если психоделики открыли дверь во внутренний мир и позволили людям путешествовать по коллективному бессознательному, то телевидение открыло множество новых дверей в другие страны, на все уровни общества – то есть, к коллективному сознанию. Телевидение стало не только бегством в фантазии, но и источником информации о том, как живут другие люди за пределами вашего сообщества. Люди, умевшие довольствоваться относительно малым с точки зения материального комфорта, обнаружили, что другие живут совсем иначе и намного лучше. Разумеется, они читали о “привилегированных классах” в книгах, если у них вообще была привычка к чтению, но телевидение сильно все изменило. Волшебный ящик стал для людей тем же, чем кроличья нора для Алисы, перенося их в Страну чудес, где все отличалось от привычного им образа жизни. Зритель становился участником живых сцен, чувствовал угрозу, выделял адреналин, испытывал сексуальное желание, когда ему показывали партнера мечты. Было видно, как люди принялись менять свою жизнь: удивительным, сложным, рискованным, интересным, любящим, мстительным образом – открылось множество дорог. Появились модели для всего, что только можно было вообразить, и это придавало храбрости и стремления попробовать новые виды бытия и делания.
Американская мечта приобрела новые аспекты. Умный трудяга-индвидуалист перестал быть идеалом. Люди начали понимать, что для борьбы с существующими властными структурами необходимо объединяться в коалиции и вместе бороться за перемены. Интеллектуализм, искусство беседовать на важные темы, уступил место гражданской активности, искусству перемен через действие. Сторонники движения за гражданские права объединили черных южан и либеральных северян, и те вместе вышли на демонстрации, преградив своими телами путь рестриктивным практикам. Они заявили громкий протест против законов, основанных на предрассудках. Марши на Вашингтон, отказы черных сидеть в задней чатси автобуса или мириться с другим реальным или символическим унижением, сотрудничество радикальных группировок в сфере ускорения десегрегации – все это не только послужило катализатором развития движения за гражданские права и свободы, но и сблизило людей, которые в иной ситуации могли бы никогда не встретиться. Учитывая царивший тогда ярко выраженный дух сотрудничества и интенсивного личного взаимодействия, совершенно неудивительно, что некоторая часть этой энергии выливалась в сексуальные взаимоотношения, которые в прошлом были бы просто немыслимы. Одним из способов бороться с истеблишментом стало нарушение расовых барьеров в контексте сексуального взаимоедйствия. Невозможно точно определить в какой мере это было связано с политикой, а в какой – с тем, что люди стали жить и работать в непосредственной близости от тех, кто раньше считался запретным плодом, однако страсть и возбуждение, присущие этому гражданскому движению, смешивались со страстью и возбуждением новых сексуальных отношений, переходивших расовые границы. Опять же, эти открытия пересекали границы, чаще всего происходили далеко от дома, за пределами повседневных паттернов, и давали ощущение свободы и ослабления ограничений общепринятых обычаев и нравов.
Авторитет властных структур в университетах также подвергался сомнению множеством разных способов: студенты бросали учебы, организновали разные альтернативные общества, часто в наивном духе детей цветов, присоединялись к психоделической субкультуре, попадали под влияние гуру и сект всех мастей, участвовали в студенческих и других акциях протеста против традционного образовательного процесса. Они исследовали психологические/духовные техники изменений с помощью нескольких одаренных лидеров, применявших практические методы. Эти техники стали результатом возрождения древних духовных традциий и эзотерических практик. Невероятно возрос интерес к астрологии, алхимии, различным йогическим практикам, медитации, ритуальным танцам, методам входа в измененные состояния сознания. На сцене появились важные фигуры, ставшие родоночальниками “движения сознания”. Появилось множество менее известных духовных учителей, и у каждого из них были свои последователи. Все эти группы по-своему учились ориентироваться в новой системе ценностей, переходя от абстактного к конкретному, от теории к практике, от безличного и интеллектуального к личному и чувственному. Эти новые подходы требовали, причем настоятельно, глубинных связей между людьми. Эти молодые люди и их наставники покидали академические башни из слоновой кости и погружались в темные мистерии земли и человеческих эмоций, и всего того, что ранее было запрещено составителями правил. Больше всего во время этого путешествия — их nekyia, или символического схождения в Гадес – им был необходим нежный партнер, которого можно было взять за руку, тело, на которое можно было опереться и обнять в минуту опасности, объятие, в котором можно было раствориться, а потом, если будет угодно судьбе, возникнуть вновь. Старые запреты в области сексуальности потеряли смысл, и сексуальная свобода возникла из необходимости. Многие стремились к получению нового совместного опыта – даже, если сначала им приходилось отказывать от жестких стандартов и паттернов прошлого.