Тобиас Чертон
Золотые строители
Глава восьмая
Гесс и Андреэ
Иоганн Валентин Андреэ родился в в 1586 году в семье высокопоставленных Лютеран из Херренберга. Его дед, Яков Андреэ, был стойким и храбрым первопроходцем в реформаторском деле. Ожидалось, что мечтательный и одаренный воображением молодой Иоганн продолжит семейную традицию. Но молодой Андреэ, кажется, больше интересовался театром, алхимией и мистикой, чем политикой. Он был одарен интуицией и, как и многие драматурги, безошибочно распознавал лицемерие. В юности он описал свою жизнь и ранние трудности в работах, которые были опубликованы в тридцать, такие как Turbo и Chymische Hochzeit, обе работы используют алхимические темы — что практиковалось в семье Андреэ — в то время как последняя работа передавала характер Кристиана Розенкрейца, в котором, без сомнений, отразился семейный герб в виде андреевского креста с четырьмя розами, надетая через плечо красная лента и четыре красные розы в шляпе «чтобы посредством этого я мог быть узнан в толпе». Мальчик явно был гением, что немногие признают или понимают. Это означает, что он был мудрее своих собственных мыслей, что требует иронии и чувства отрешенности. Он нашел свое гармонию в самом чистом христианстве, которое можно себе представить: в объятиях самого Христа. Возможно, именно это качество послужило его дружбе с пожилым человеком Тобиасом Гессом, человеком, который был готов постоять за правду, какой бы она ни была, независимо от того, оскорбит это интересы сектантов или нет.
Андреэ поступил в Тюбингенский университет в 1601 году в возрасте пятнадцати лет, когда, по сообщениям, Гесс имел темные пророческие настроения, глубоко погрузившись в исследования Брокардо и Студиона. Если бы Андреэ встретил Гесса в это время, младший мог бы найти Гесса скорее старомодным. Андреа посещал его занятия: древние языки, поэзию, литературу эпохи возрождения, физику, механику и химию. Он понял, что, несмотря на свои обширные знания, он никогда не узнает всего. Возможно это осознание и привело его к гнозису: осознанию того, что orbis non sufficit: мира недостаточно.
Его первое заочное знакомство с Гессом можно датировать 1603 годом, когда Студион отправил письмо Гессу, попросив переписчика с хорошим знанием латыни помочь подготовить окончательный вариант Наометрии. Возможно, Гесс предложил брату Андреэ Людвигу выполнить это задание. Но, вероятно, это произошло за пять лет до реальной встречи двух вдохновителей Манифеста Розенкрейцеров: в 1608 году, в год, когда Джон Ди, проигнорированный и, возможно, наводивший страх на британского короля Якова I, умер в бедности в Мортлейке. К этому времени Гесс начал заглядывать за пределы мира и очень глубоко заинтересовался теологией, а также ятрохимической медициной Парацельса. Показательно, что целительство было основанием для первой встречи Андреэ и Гесса. В Confessio сказано, что философия братьев розы и креста «содержит много теологии и медицины, но мало мудрости закона». Гесс уже исцелил Людвига Андреэ от отека (oedemitus) колена, приведя свои навыки на борьбу с серьезной лихорадкой, от которой страдал Иоганн Валентин. Гесс привел Андреэ к Парацельсу и Апокалипсису и, следовательно, к Fama. В этом была гениальность Андреэ, тактично включившего эти элементы в общую загадочную историю, которая не дала манифесту выступить в качестве очередной мистико-политической брошюры. Fama особенно хорошо написана, полна достоинства языка, которого стоило бы ожидать от просветленного существа. Андреэ явно любил Гесса, что следует из его Immortalitas, написанного к смерти Гесса, и опубликованного в 1619 году. «Гесс внимает Богу и никому другому», — писал Андреэ другу. Его поразили попытки Гесса жить по-христиански, не увязнув в теологических противоречиях доктрин и догм. Он встал на путь Imitatio Christi, приписанный средневековому мистику Фоме Кемпийскому, которого Андреа мог найти в огромной библиотеке своего друга Бесольда, если конечно он не прочитал его до этого.
Гесс, изначально талантливый юрист, а после этого еще лучший доктор, со временем превратился в выдающегося богослова, который (принимая к сведению), был осведомлен о старых и более поздних научных взглядах (он пропускал через себя их работы в больших количествах), а также знал достаточно о различных противоречивых теориях и ереси, но он был скорее сконцентрирован на подражании жизни Христа, чем на защите его учения, сосредоточившись более на практике, чем на чисто научном подходе. (IMMORTALITAS, 1619).
Нам нужно услышать больше из этой прекрасной работы в память о Гессе, как ничто другое показывающей, что значили эти два человека и в чем состояло истинное намерение Манифеста Розенкрейцеров, поскольку, без сомнений, характер и жизнь Гесса повлияли на концепцию Андреэ о Кристиане Розенкрейце: истинном приверженце христианства на пути к алхимической свадьбе души с Богом:
Мир открыл соблазны и попытался завоевать благородный статус обещанием великой славы. Несомненно, там он достиг бы вершин, стоило лишь ему принять законы этого мира и попрощаться с совестью. Мелодичные концепции, такие как «правосудие» и «справедливость», всегда привлекали человека, который сам по себе справедлив.
…с пылом он пытался понять идею величия Божьей книги по сравнению с незначительностью работ специалистов. Его дом полностью изменился. Бартолуса и Балдуса забросили, Гиппократа и Галена приветствовали. Он впустил их, будучи сам свободным. Без каких-либо обязательств и при условии, что они не повлияют на высший аспект его разума, и не попытаются завладеть им. Поскольку облаченные в пурпур учителя были слишком утонченными, он добавил Парацельса к их числу, человека, который не сдавался и справедливо высказывал сомнения там, где природа не была полностью вовлечена, но полон терпения там, где практиковали тяжелый труд и эксперимент, и кто, наконец, имел смелость погрузиться в исследования, невзирая на сложившиеся обстоятельства.
Между тем, в результате плодовитости жены, его дом стал довольно населенным. С большим количеством детей — к тому времени более двенадцати — я сомневаюсь, мог ли кто-нибудь другой легко управлять домашним хозяйством по достойным и священным заповедям. Во всяком случае, для Гесса это оказалось чем-то вроде двенадцати подвигов Геракла, не столько из-за недостатков того периода, с которым ему пришлось иметь дело, или из-за проблем, с которыми обычно сталкиваются молодые люди, но из-за домыслов и словоблудия некоторых Пандор, приносящих бедствия.
Гесс был «другом Божиим, слугой Христа, братом своему соплеменнику, проповедником истины, источником добродетели, драгоценным камнем литературы, яркой звездой в Тюбингене, казначеем природы, а также камнем преткновения для мира и врагом сатаны ». Хотя Бессмертие Гесса является величайшим некрологом и апологией, какую можно только пожелать — и, безусловно, заслуженно, — Андреэ счел необходимым обратиться к вопросу о репутации Гесса, в частности, в отношении интереса Гесса к Симону Студиону и, косвенно, его причастности к генезису розенкрейцерского движения:
“Гесс считался суеверным человеком, который следовал своим курсом, эксцентриком, фантом и в результате умножения лжи — королем утопии, толкователем снов и предсказателем. Говорят, один из его близких друзей и тот, кого он называл своим братом, был членом банды фанатиков, группы заговорщиков и обскурантов.
В период, когда он был самым преданным священником своему телу, появились люди — что, по-видимому, соответствовало своему времени — которые возвестили конец света и приход антихриста, что всегда возникает при замедлении церкви. Так как эти люди находили в Библии богатый источник аргументации для защиты, Гесс не чувствовал необходимости отрицать их, тем более что они не касались основных принципов веры. И мало-помалу — потому что любопытство является частью человеческого существа — он также принял учение священных чисел, чтобы выяснить, могут ли они выявить что-либо о сходстве между периодами времени и между старым и новым Вавилоном. Вначале речь шла о сравнительном пустяке (с чем согласилось большинство истинных богословов), но вскоре Гесс попал в беду из-за отсутствия деликатности некоторых молодых адептов: поскольку они не только ожидали, что Гесс поддержит некоторые сомнительные концепции повторяющихся в истории шаблонов, но и хотели чтобы он защищал идею, которая в полной мере никогда не была его собственной. Таким образом, предупрежденный друзьями, он придерживался той точки зрения, что не желал донести свои идеи как можно большему числу людей, но по крайней мере показать их чистое и очень важное для нашей веры смысловое значение, и что он также хотел отойти от легкомысленных объяснений, которые сторонники добавляют к его словам. Это, однако, был тот самый момент, когда клевета воплотилась в жизнь. Раздуваясь от гордости, она воскликнула что захватила Гесса, на которого она тщетно покушалась когда он изучал химию, — назвав его наометром, хилиастом и мечтателем. Удивительно видеть, как ее грязные разговоры могли запятнать столь чистого человека. И так как люди ни в чем ином так не либеральны, как во лжи, она затронула людей, которые на самом деле не были предвзятыми, но которых, скорее, можно было бы назвать немного невнимательными к благородному имени, которым они наслаждались во всей своей невиновности.
Я сожалею, что и я был склонен верить в такой парадокс в сознании Гесса и в мнимый золотой век в пользу некоторых забавных умственных вычислений”.
Если бы Андреэ играл с апокалиптическими идеями Гесса, это не могло бы продолжаться долго. Андреэ, как правило, объединял тех, кто был одержим чисто алхимическими и магическими объяснениями человеческой природы, и тех, кто ломал себе голову, пытаясь извлечь комплексное нумерологическое значение из апокалиптических писаний. Он назвал их «маленькими любопытными братьями», которые скорее скрывают, чем освещают духовную жизнь. Он нашел их писания необычными, странными, (insolite) часто высокомерными и принципиально бесполезными. В своей книге Turris Babel (1619) Андреэ посвящает пятый диалог между Astrologus & Calculator и Conjectans (толкователем снов), чтобы раскритиковать Naometria и родственные работы:
“Я ничего не отрицаю на небесах, но я в ярости на тех, кто читает ложь в небе; Я уважаю священные числа, но я подозреваю, что они не имеют никакого отношения к этим искаженным толкованиям”.
В Immortalitas он говорит, что когда Тобиас Гесс «был предупрежден по-дружески, он смягчил отстаивание своего мнения» и «окончательно отказался от этих чрезвычайно необдуманных спекуляций».
Андреэ глубоко сомневался в том, что считал ошибочной попыткой убедить себя, что если кто-то хочет познать Бога, тогда у него должен быть доступ к оккультным, алхимическим или специальным мистическим знаниям. Эксклюзивность алхимической литературы, рассматриваемая как единственный или ограниченный путь к истине, ужасала его. Мистическое братство было ценным для Андреэ только как братство Христа, лучше всего выраженное в любви к ближнему, открытом сердце и непредвзятом взгляде на новое. Так, хотя в некотором смысле духовно возрожденный подражатель Христа действительно стал членом Братства, которое (метафорически) становится невидимым для (слепых) глаз мира и существует как бы в подполье, Андреэ умело (возможно, слишком) привлекает к ней внимание, играя с мифологией тайных гностических адептов. Говоря о Брокардо, Студионе и, косвенно, таких астрологах, как Поль Нагель и алхимиках, таких как Генрих Кунрат, Андреэ был недоволен их неспособностью разговаривать с обычными людьми на их родном языке, предпочитая идиому, которую называл«Персы, халдеи, брахманы, друиды, из Феса или Дамкара». Амбивалентность Fama в попытке привлечь внушающую доверие науку и ученых к позитивной и несектантской форме, используя образы мистической и магической тайны и, в то же время, явно одобряя таких ученых, как Парацельс, практически гарантировала, что «в случайных руках» Fama особенно привлечет внимание к несогласованности, что и было первоначальным замыслом Андреэ.
К счастью для нас, точные взгляды Андреэ на «естественную магию» или то, что мы называем просто «наукой», изложены в очень забавном диалоге между «Кристианом» и «Curiosus» в пьесе под названием Institutio Magica pro Curiosis (Институт магии для интересующихся), который появился в блестящей полемической работе Андреэ Menippus в 1617 году.
Проходя в заполненном книгами рабочем кабинете Кристиана, диалог — шедевр короткой, интеллектуальной комедии. Curiosus заводит беседу чтобы узнать сколько в действительности магической силы у знаменитого Кристиана. Curiosus изображается как тот, кто отчаянно пытается найти оккультное объяснение всему; человек, ищущий легкий выход, дурак, одержимый иллюзорными способностями. Вот некоторые соответствующие выдержки. Сценография — моя:
Curiosus: Говорят, Кристиан, у вас есть знание обо всех вещах, как важных, так и отвлеченных … И — что важно — что вы достигли всего этого в течение двух-трех лет.
Кристиан: И, конечно же, я могу делать золото и питаться внутренним пламенем!
Curiosus: Все согласны в одном, что вы волшебник.
Кристиан: «Маг» — это амбициозное имя, вам не кажется? Может быть, вы имеете в виду некромант?
Curiosus: Я не совсем уверен в различии этих понятий, но я имею в виду человека, который благодаря сближению и общению с духами достигает великих и замечательных вещей.
Кристиан: Я предпочел бы другое определение «некромантии». Но, пожалуйста, скажите, вы действительно верите, что я могу делать то, что вы только что упомянули? [Curiosus прищуривается, кивает головой и потом удивляется. Кристиан решает сыграть с Curiosus в его игру. Он внимательно смотрит на занавески. Curiosus понимает, поднимается и закрывает их, делая это перекрестясь] Ну, Curiosus, поскольку сейчас главное — стать магом — или мудрецом, мы должны постоянно взывать к Божьей помощи.
Curiosus: [потирая руки] Отлично.
Кристиан: Итак, [передавая бумагу и перо], пожалуйста, напишите здесь в первой строке: «вызов Бога».
Curiosus: сделано.
Кристиан: Теперь, пожалуйста, исследуйте себя, родились вы с земным, водным, воздушным или огненным характером.
Curiosus: [смотрит вверх] Это для меня ново.
Кристиан: Вы заставляете меня думать о том, чтобы открыть для вас то, что еще не известно никому, даже моим братьям.
Curiosus: [искренне] Пожалуйста, откройте.
Кристиан: Но смею ли я доверить вам свои секреты так, чтобы они не дошли до простых людей?
Curiosus: Здесь я дам вам свою руку в знак обещания.
Кристиан: Пожалуйста, [смотрит глубоко в глаза Curiosus], пожалуйста, подумайте и подумайте еще раз, куда вы ведете меня: для некромантии это очень серьезный вопрос.
Curiosus: Пожалуйста, доверьтесь, и если я подведу, то всевышний Бог может призвать меня —
Кристиан: Пожалуйста, не клянитесь- я этого не вынесу! Я вам верю без клятв. Но скажите, вы действительно жаждете моей магии?
Curiosus: Очень, если только [он кашляет] ее можно осуществить с чистой совестью.
Кристиан: Так же, как если бы вы изучали Библию. [Кристиан жестом показывает Curiosus крепко закрыть глаза. Наклоняется к шторам и открывает их. Касается плеча Curiosus, который открывает глаза, видя как его наставник указывает на Библию, открытую на Бытии 1.1, над которой он немедленно помещает карту мира Меркатора, а затем произведения Polymathia.]
Curiosus: [оба удивлены и разочарованы] Так … твоя магия — не более чем это?
Кристиан: Согласно Святой Троице … нет другой магии, кроме упорного изучения различных наук.
Curiosus: Но если я последую совету, то смогу бросить учебу и начать работать с … с мастером или моряком.
Кристиан: То, что вы говорите, неплохо, это то, о чем вы думаете.
Curiosus: Вы бы сделали из меня фермера или специалиста по горному делу?
Кристиан: Нет, Curiosus, все, что я хочу сделать, это сделать из вас философа, чтобы вы могли стать гражданином мира, а не чужестранцем.
Curiosus: И что это за искусство, благодаря которому можно научиться любым вещам в самое короткое время?
Кристиан: Разве я не сказал, что это искусство называют тяжелой работой и упорством? … Лучшие ученые и знатоки искусств всегда были очень сведущими во многих отраслях науки, о чем свидетельствуют их книги, плотно заполненные разносторонними знаниями.
Curiosus: Возможно, они тоже были магами!
Кристиан: O Curiosus — ты поешь одну и ту же песню — все, что неэлегантно, неграмотно и вульгарно — это Божье намерение. Но если это духовное, редкое и восхитительное, то оно воспринимается как работа дьявола. Но именно Бог дал человеку такой аристократический ум, что, когда мы очищаем его, воздерживаясь от мирских дел, то можем творить чудеса.
Curiosus: [внезапная запоздалая мысль] Вы можете что-то сказать о медицине?
Кристиан: Конечно. Поскольку произошло грандиозное присоединение новых земель, что мир, как теперь известно, в два раза больше чем ранее, — и, поскольку все это было тщательно описано, есть ли у вас какие-либо сомнения в том, что медицина также достигла определенного прогресса? Разве это абсурдная идея попытаться примирить, по крайней мере частично, Галена и Парацельса, так как оба считали, кажется, что некоторые лекарства применялись не всегда удачно, а другие не всегда вредили, — и поскольку мы не можем быть уверены, что Гален, живи он сегодня, не перенял бы что то от химии? Мы знаем, что это сделал, среди других, Иозефус Кверцетанус, что не только повысило его репутацию, но и принесло пользу пациентам! В то время как другие медицинские деятели стояли в боевом строю — будто сражаясь за алтари или горны — так ожесточенно, что многие пациенты смирились со страданиями, так как ни с одной стороны не было предложено помощи.
Я принимаю ту же сторону, что и в отношении математиков. От них я требую только одно: чтобы они показывали мне небесные явления, независимо от того, движется ли земля и неподвижно солнце, или движется ли солнце и земля покоится, или земля движется и поворачивается вокруг своей оси — и так далее. Все эти вещи вне доказательств. И не потому, что мы думаем, что так или иначе солнце скорее подвижно, нежели статично. Нам достаточно точно измерить время и получить понимание гармонии, которой Бог наделил все.
Curiosus: До свидания, Кристиан, продолжайте высмеивать человеческую глупость!
Кристиан: Продолжу. А сейчас, Curiosus, прощайте.
Этот диалог помещает Иоганна Валентина Андреэ в центр европейского научного авангарда его времени, хотя и как очень информированного богослова и идеологического активиста. Это также вносит больше смысла в историю о Кристиане Розенкрейце, как указано в Fama. Мы можем теперь видеть, что путешествие отца C.R.C. является чистой аллегорией для передачи знания с Востока на Запад через Испанию 19. Такой ход, конечно, включал в себя знания из гностических источников. Тайный (или возвышенный) характер братства розы и креста на протяжении 120 лет можно также рассматривать как погребение ренессанса, средневековой христианизированной науки и космософии во время разрушительной Реформации. Андреэ подбирает факел Возрождения и, как мы видели, призывает ко второй духовной и научной реформации, чтобы охватить людей доброй воли в истинно христианском порыве любви и братства.
Чтобы понять прогрессивность Андреэ, нужно лишь вспомнить знаменитые строки Исаака Ньютона об ограничениях науки. Ньютон, интересовавшийся розенкрейцерством и осознававший «обман» его первоисточника, родился не ранее чем через 23 года после публикации Menippus Андреэ. (Ньютон родился в 1642 году). Эти строки потрясающе сходны со словами Андреэ, напечатанными выше, что математика в лучшем случае может только предполагать о космической гармонии:
Объяснять всю природу — слишком сложная задача для любого человека любого возраста. «Намного лучше сделать часть с уверенностью, а остальное оставить тем кто придет за тобой, чем объяснить все. … Не знаю каким я кажусь миру; но для себя я — всего лишь мальчик, играющий на морском берегу, замечающий время от времени более гладкую гальку или более красивую раковину чем обычно, в то время, как великий океан истины лежал передо мной».
Ньютон был человеком, с которым Андреэ надеялся найти контакт посредством Fama. Андреэ — увы — опередил свое время.
Андреэ и радикальная реформа
Согласно архивам сената Тюбингенского университета, в 1620 году был начат суд над библейским библиотекарем Эберхардом Вильдом, обвиняемым теологическим факультетом в продаже книг радикальных реформаторов Каспара Швенкфельда, Валентина Вейгеля, Себастьяна Франка и дружелюбном отношении к австрийскому господину Михаэлю Целлеру, «печально известному» последователю Швенкфельда. Вильд редактировал Imago 20 и Dextera porrecta 21 Андреэ. Судебное разбирательство далее показало, что запрещенные книги были напечатаны «тайным другом» Андреэ Абрахамом Хёльцлем, хотя на титульных страницах не упоминалось ни одного печатника или автора. Андреэ, как лютеранский дьякон в приходе Кальва (около Штутгарта), таким образом, оказался в деликатной ситуации. Хельцль напечатал катехизис Андреэ и, как известно, гостил в доме Андреа. Подозревали, что Андреа и Хельцль обменивались еретической и оккультной литературой. Однако, после расследования, теологи не смогли установить ничего особенно предосудительного в поведении Андреа. Что было настолько предосудительного в этих радикальных реформаторах, что Андреа должен был отстаивать свою связь с их работами?
Каспар Швенкфельд (1489-1561)
Я не могу быть единым в верени с Папой, ни с Лютером, потому что они осуждают меня и мою веру, то есть ненавидят моего Христа во мне. Очень важно иметь настоящего Христа по духу. Христос не осуждает себя. Он не преследует себя. (Каспар Швенкфельд*)
Швенкфельд был принцем Лейгница в Оссиге, Нижняя Силезия. Он был аристократическим евангелистом и рыцарем Тевтонского ордена, представителем эврического и евангельского духовного христианства с гностическими отзвуками. Швенкфельд был духовным героем. В 1518 году он обратился в лютеранство, но с оговоркой. Он считал, что дух должен быть свободен от любых институтов. Он следовал «королевскому пути», не устремляясь ни вправо, ни влево — пути немногих: «На мой взгляд, я един со всеми церквями в молитве, не пренебрегая в этом ни одной из них, потому что знаю, что у Христа, господа, свои повсюду, даже если бы их было немного».
В 1524 году Швенкфельд написал Наставление всем братьям в Силезии, призывавшее к принятию внутренней евхаристии. Взяв в качестве ориентира Иоанна VI.35: Я есмь хлеб жизни; приходящий ко Мне не будет алкать, и верующий в Меня не будет жаждать никогда; Швенкфелд пролил мистический свет, которым могли питаться только те, кто воспринял Христа духовно. Христос был «убит во плоти и оживлен в духе», — заявлял Швенкфельд. Он рекомендовал своим последователям прекратить принимать внешнюю евхаристию и призывал к внутреннему, медитативному постижению истинной природы Христа. Позже он счел институт Вечери Господней невозможным для восстановления, чья истинная природа сокрыта в «запечатанной книге Апокалипсиса». Возможно, это и есть швенкфелдовская евхаристия, которую Андреэ дает отпраздновать Кристиану Розенкрейцу в первом параграфе Алхимической свадьбы:
«Однажды вечером в канун Пасхи я сидел у стола и, по обыкновению моему, в смиренной молитве достаточно собеседовал с Создателем моим, размышляя о множестве великих тайн, которых Отец Света, Его Величество, немало мне позволил лицезреть. Когда же я хотел приготовить в сердце моём моего дорогого Пасхального Агнца и опресночную, чистую лепёшку…»
Духовная внутренняя евхаристия была частью процесса обожествления: отчетливо-гностическое понимание человеческого потенциала. Этот процесс обожествления — становление божественным (процесс, который, как считалось, даже действовал на природу плоти) был основан на особом понимании Христа и человеческой природы:
«Телесная пища переносится в нашу природу, но духовная пища превращает нас в себя, то есть в божественную природу, чтобы мы стали ее частью». (Швенкфельд)
Швенкфельд расширил свои взгляды, совместив свои убеждения с радикальным реформатором Мельхиором Гофманом, человеком, который полностью проникся «ересью небесной плоти» богомилов и катаров. Для Гофмана Иисус Христос есть «небесная манна, которая дарует нам вечную жизнь» — то есть тело Христа, которое, по словам евхаристического учения, «я даю вам», должно быть, носило духовный характер. Второй Адам (Христос) имеет совершенно небесное происхождение и символизируется как небесная манна, или небесная роса, ощутимая лишь тогда, когда вода становится льдом от дуновения холодного северного ветра. Для Гофмана «ветер» или «дыхание» Святого Духа сделали тело Христа осязаемым. (Эта концепция имеет в высшей степени алхимический характер). С другой стороны, согласно католической церкви Христос был и есть бесспорно «Слово, ставшее плотью» чтобы искупить человечество в его земной идентичности; Он был Богом и человеком. Швенкфельд придерживался последнего взгляда, но с разницей. Швенкфельд считал, что человеческая природа до некоторой степени уже одухотворена. Плоть,постепенно одухотворяясь, неотличима от другой плоти. (Внимательные читатели заметят параллель здесь с «целым и невредимым» телом Кристиана Розенкрейца, обнаруженного, согласно Confessio Fraternitatis, в 1604 году). Швенкфельд описывает человеческую природу как «нежизнеспособную», едва отличимую от Божественной природы во Христе. В этом смысле Швенкфельд понимал, что человечество должно быть сынами Бога (Лука XX:34-36).
В принципе, согласно Швенкфельду, Бог может дать чистую осязаемую плоть от девственницы. Благодаря постоянному питанию внутренней плотью/хлебом Христа человек может постепенно одухотворяется через процессы преображения, воскресения и вознесения. Эта точка зрения отражена в гностической алхимии, распространенной в то время, из которой Андреэ и другие заимствовали образы чтобы описать превращение свинцового, почерневшего человека в духовное золото: тема Алхимической свадьбы Андреэ. Взгляд Швенкфельда на человека очень близок к «Божественному человечеству» Уильяма Блейка и, в конечном счете, исходит от Небесного Человека (Антропоса) гностической Герметики.
Швенкфельд писал, что «оправдание [перед Богом] происходит от знания [Erkenntnis] Христа через веру». Принятие хлеба небесного (который согласно Евангелию от Иоанна питает космос) сделало Швенкфельда свободным человеком: членом истинной церкви за видимой церковью — духовного братства, и центральной концепцией в братстве Розы и Креста Андреэ, которое встречается в здании под названием Дом Святого Духа. Швенкфельд был «свободен» действовать так как Адам до грехопадения. Он стал «новым возрожденным человеком», который мог, так как был духовно свободен, соблюдать заповеди Бога, искренне любя его.
В 1526 году Швенкфельд был опровергнут Мартином Лютером по евхаристическому вопросу, а его учения подверглись осуждению как еретические. Через два года католик Фердинанд Чехии и Венгрии аннулировал евангельские реформы, которые имели место в Силезии, и в 1527 году Швенкфельд отправился в Страсбург в ссылку. В Страсбурге он дискутировал с анабаптистами — самыми анархическимии и мужественными радикалами — но у кого, по мнению Швенкфельда, не хватало истинного знания о Христе. Он считал анабаптистов слишком озабоченными концом света и «вторым пришествием» и умолял их скорее подумать о том, как жить в присутствии Бога. Швенкфельд не был апокалиптическим утопистом.
Мы не можем ждать золотого века на земле. Мы надеемся достичь совершенного познания Христа в своем Отечестве. Здесь нам известно немного.
Возможно, анабаптисты не безуспешно искали конец света. В 1522 году император Священной Римской империи Габсбург Карл V ввел Инквизицию в Нидерландах, и утверждается, что во время его правления 30 000 из этих революционеров встретили ужасные смерти в семнадцати провинциях, находящихся под его контролем.
Анабаптистов, брошенных Лютером вместе с крестьянами, подвергали пыткам, топили, жгли и жарили на медленном огне. Для Андреэ анабаптисты были boni, хорошими людьми, чье слово было проигнорировано и чье мученичество было образцом. В глазах Андреэ, лучше было стать вальденсом 22 или идиотом, чья жизнь и проповедь гармонична, чем хвастаться знанием многих ортодоксальных книг, пренебрегая христианской практикой и любовью к ближним. Андреэ не нужно было соглашаться с их мировоззрением (которое в случае анабаптистов было эгалитарным и социально революционным — и нередко довольно истеричным), чтобы чувствовать себя оскорбленным подозрениями его причастности к радикальным реформаторам. Андреэ также считал сжигание ведьм пятном в истории человечества.
Себастьян Франк (1499-1542)
В Страсбурге Швенкфельд сблизился с радикальным реформатором Себастьяном Франком, который также временно находился в этом «свободном» городе. Франка, странствующего типографа и ультрарадикала, добровольно или по принуждению, выгнали из большего числа городов, чем он мог бы точно вспомнить.
Ключевой верой Франка было небесное успение апостольской церкви. Согласно этой картине примитивная христианская церковь коррумпирована с давних времен, а истинная церковь стала духовным телом. Видимая церковь была, по словам Франка, простой шелухой, извращенной дьяволом. Духовная церковь останется рассеянной и скрытой среди язычников и номинальных христиан до второго пришествия, когда Христос возьмет ему принадлежащее и укажет путь домой. Эта идея незримого братства повлияла на концепцию тайного братства розенкрейцеров, а также послужила источником более поздних нео-гностических и нео-розенкрейцерских верований о скрытом святилище адептов или незримой кабале «тайного правительства». Действительно, когда вы дополните этими образами картину замка Грааль (Munsalvaesche) Вольфрама фон Эшенбаха в Парсифале, у вас появится фундаментальный путеводитель из множества современных неогностических и теософских мифов 23.
Примечательно, что Франк перевел de vanitate scientiarum Агриппы (в значительной степени в соответствии с «научно искаженной» подачей Франка, как мы увидим). Агриппа, конечно, был погружен в неоплатоническую оккультную науку. Франк также был знаком с Парацельсом, когда оба эти гиганта жили в Базеле и в книге Франка Die Gulden arcke 24, он говорит о Гермесе, что «у него есть все о чем должен знать христианин». В той же книге (написанной в 1538 г.) Франк дает обширное предисловие к Poimandres Corpus Hermeticum I, перевод которого познакомил Голландию с Corpus Hermeticum. Себастьян Франк был на стороне Ecclesia Spiritualis, духовной церкви, которая, как и катары, не требовала ни леса, ни камня, но пребывала в сердцах верующих. Франк писал, что:
«Только единый дух крестит огнем и Духом всех верных и тех, кто внимает внутреннему Слову, в какой части света бы они не находились. Статус Бога для всех один, для греков тот же, что для варваров и турок, для господ и слуг, до тех пор пока они сохраняют Свет в себе и радость в сердце».
В 1531 году Себастьян Франк был объявлен революционером и изгнан из Страсбурга. Два года спустя Швенкфельда ждала та же участь.
Всякому, кто усомнится во влиянии радикальной реформации на Андреэ, нужно лишь заглянуть в Menippus (1617), описанный Вильгельмом Кюльманом как «сатира, которую можно рассматривать как подведение итогов противоречий целой эпохи». Тема 86-го дискурса, Paradoxa, полностью взята из Paradoxa Себастьяна Франка: quo doctorium, eo perversiorem или, более прямолинейно, ученые развращены. Андреэ не любил высокомерное тщеславие ученых, которые думают, что все знают, ничего не делают, и стоят в стороне, когда достойные мужчины и женщины идут на костер за то, что их больше всего интересовало: правда. Андреэ говорит, что он скорее был бы свидетелем истины, чем врачом; Те, кто считает мир нечестивым (например, радикальные реформаторы), являются поистине святыми; Правда всегда революционна. Теология — это опыт, а не наука; Вера — не искусство. Воля и мысли свободны и никакое суждение не может их ограничить. Коротко выражаясь, учёные развращены. Факт- ту же самую идею Андреэ использовал девять лет назад в Fama:
«Гордость и алчность ученых настолько велики, что они не могут согласиться друг с другом».
23-й диалог Menippus повествует о том, как набожные люди голодают, потому что жертвуют собой свободно и без церемоний. В 24-м диалоге говорится, что слишком много книг мешает обыденному человеку найти Бога и понять, тогда как учителя и священники называют кого-то анабаптистом и еретиком, когда тот просто идет своим собственным святым путем. 25-ый диалог о свержении университетов, называя их школами, где доминируют пустое значение, тщеславие, расточительность, чушь, нетерпимость к инакомыслию, лицемерие, лесть, пустые разговоры и ложь и где говорящие вооружены «схоластическими пушками», направленными против Христа и его глупых учеников, в то время как все внешнее управляет бедными людьми 25.
К тому времени, когда Андреэ родился, в 1586 году политическое влияние радикальных духовных лиц была подавлено. В 1535 году дикое анабаптистское «королевство» Мюнстера приходило в упадок со смертью каждого жителя, в то время как духовные пророки пытались вернуть разочарованных анабаптистов в секты «невидимых церквей». Пять лет спустя Франк и Швенкфельд были осуждены лютеранами и кальвинистами в Смалкальде. «Внутреннее слово» радикалов было отвергнуто. Святой Дух, сказали судьи, говорит сам за себя, работая исключительно через внешнее Слово, написанное и проповедываемое. Джордж Уильямс так описал последствия в своей блестящей книге Радикальная реформация (1962):
«Безжалостное подавление радикальной реформации католическими и протестантскими князьями привело к постоянному обезображиванию социальной и конституционной структуры центральной Европы, завершившейся заключениями Мюнстера и Оснабрюка с их утверждением полного распада великого средневекового идеала универсального христианского общества. … они [радикальные реформаторы] были ковенантерами непрестанного Израиля веры, умирали уверенными в своей избранности чтобы послушно жить в центре страданий искупающей истории в подражании тому кто берет на себя грехи мира».
Благочестие и мистицизм
Была и другая связь между генезисом манифеста розенкрейцеров и радикальными реформаторами. Эта связь заключается в развитии немецкого пиетизма из течений радикальных реформ, мистицизма и теософии (прямое исследование жизни Бога в душе, выраженное в терминах философской и алхимической динамики).
Ключевым автором в этом развитии был Валентин Вайгель, родившийся в Дрездене в 1533 году и умерший в 1588 году — год испанской Армады. При жизни Вейгель опубликовал только одну книгу: О жизни Христа (1578), но после смерти его работы неофициально приобрели большое значение. Некоторые даже пересекли Ла-Манш оказавшись в Англии.
Astrology Theologized была опубликована в Лондоне в 1649 году в гностической рубрике Sapiens dominabitur Astris. Пиратские копии появились в самых разных местах, в том числе, полагает Карлос Джилли, секретной типографии Августа фон Анхальта в Плёцкау (Август, по словам Джилли — первый известный получатель Fama Fraternitatis). На Вайгеля, несомненно, оказал влияние Каспар Швенкфельд, в то время как Жизнь Христа демонстрирует его эрудицию и влияние Парацельса. Теория микрокосма-макрокосма, столь центральная для интеллектуального мира «розенкрейцеров», видна в работе Вайгеля о превосходстве света благодати естественным космическим доминантам, выраженная в звездах в Astrology Theologized:
Все, что снаружи, — это то, что внутри, но внутреннее всегда превосходит внешнее по существу, в добродетели и действии, поэтому мы несем Бога внутри нас, и Бог несет нас в Себе. Мы принадлежим Богу и он ближе к нам, чем мы для самих себя. Бог везде с нами, знаем мы это или нет.
Вайгель, протестантский священник, счел свое профессиональное призвание пустым, а все рукоположенное служение — работой антихриста. Он противостоял лютеранской формуле согласия (1577) с акцентом на формальную догму и прямое изложение внутреннего духовного движения. Его видение космоса было схожим с неоплатоническими теургами: три мира (как подробно описано в Трех книгах оккультной философии Агриппы, 1533): материальный мир (мир тьмы сам по себе), невидимый небесный (ангельский) мир и наднебесный уровень Бога. Бог для Вайгеля — это summum bonum, получение Которого есть блаженство. Когда человек принимает спасение, он становится богом. Он следовал взглядам Швенкфельда о сверхчеловеческой плоти Христа и об общем пути постепенного одухотворения.
Теософическое мировоззрение Вайгеля представляет собой неоплатоническую, гностическую переработку ортодоксальной христианской теологии. Он видел магическую силу, присущую теологии, но не представленную ортодоксальными лютеранами. Из-за составляющей и гармонизирующей природы мысли Вайгеля он нашел одобрение в кругах Андреэ и среди всех, кто считал подлинную христианскую духовность в особом смысле магической. Работы Вейгеля имели практический, полезный и, прежде всего, духовный характер. Он оказал большое влияние на Якоба Бёме (1575-1624), чью глубокую теософскую систему Абрахам фон Франкенбург (его последователь) сравнил с валентинианскими гностиками в рукописи Theophrastia Valentiniana (1627), а также с другом и духовным наставником Андреэ — Йоханнесом Арндтом Анхальтом (1555-1621). Арндт переработал сочинения Вайгеля, и таким образом стал отцом немецкого пиетизма — движения, которое сохраняется до сих пор. Арндт писал: «у Христа много слуг, но мало последователей».
В 1618 году, когда Бёме был занят написанием духовных шедевров в Гёрлице, Иоганн Валентин Андреэ основал христианское общество, Societas Christianae, среди двадцати шести членов были Тобиас Адами, Кристоф Бесольд и Йоханнес Арндт. (Андреэ также включил в список имя покойного Тобиаса Гесса). Арндт был особенно близок к другу Андреэ Кристофу Бесольду, последнему звену в нашей цепи. Бесольд назвал Арндта «самым достойным человеком в Христовой Церкви», разделяя с ним и Андреэ необычайно глубокое и разностороннее знание средневекового мистицизма.
Кристоф Бесолд (1577-1649)
Рожденный в Эсслингене в 1577 году, Бесольд был на девять лет старше Андреэ, получив кафедру юриспруденции в Тюбингене в 1610 году, через три года после того, как Андреэ был отчислен из университета за написание стихотворения о жене учителя.
Андреэ почерпнул многое из энциклопедических знаний старшего. Бесольд знал девять языков, в том числе иврит и арабский, был знаком с каббалой и оккультными науками, был блестящим теологом, чувствовал себя “как дома” в патристике, схоластике и, прежде всего, мистико — платонизме и космологии тринадцатого века, Раймонд Луллий (ок. 1232-1316); Николай Кузанский (который обращался к герметическому Asclepius, 1401-1464); Пико делла Мирандола (1463-1494 годы); Джордано Бруно (1548-1600 годы); Экхарт (прим.1260-1328); Генрих Сузо (прим.1295-1366); Рейсбрук (1293-1381); Иоганн Таулер (1300-1361) и автор книги О подражании Христу (называемый Фома Кемпийский): ключевые звенья в цепи интеллектуальной подачи духовного гнозиса, представляющие вместе настоящий каталог некоторых важных литературных моментов вышеупомянутых движений. У Андреэ был неограниченный доступ к библиотеке Безольда (теперь он находится в библиотеке университета Зальцбурга).
Бесольд также разбирался в политике. Он был увлечен утопией Кампанеллы Civitas solis (Город Солнца, которая стала прототипом Reipublicae Christianopolitinae или Christianopolis Андреэ 1619 года, посвященной Иоганну Арндту), и был приверженцем итальянского анти-Габсбургского либерального сатирика Траяно Боккалини, чей Ragguagli di Parnaso (Новости из Парнаса 1612-1613, выдержка из которой была опубликована в Fama в 1614 году), вероятно была переведена Бесольдом.
Философское мировоззрение Бесольда, раскрытое в Signa temporum (Знаки времени, 1614) и Axiomata Philosophico-Theologica (1616), было чрезвычайно глубоким и сильно повлияло на Иоганна Валентина Андреэ, которому было посвящено. Как и Андреэ, Бесдольд понимал, что надежду на духовное преобразование давали правящие классы и отнимали богословы и церковные власти. Он приступил к попытке создать основу для подлинного и истинного духовного христианства. Несмотря на масштабные усилия и обширные знания, Бесольд был искренне скромен, одобряя доктрину о «ученом невежестве», детально описанную Кузанским в его поздней знаменитой работе. Бесольд понимал, что теория или внешняя система знаний никогда не смогут составить абсолютное и вечное знание. Следуя за мистиками, Бесольд видел что даже Бог может быть описан терминами, коими он НЕ является. Как итог, высшая мудрость — в НЕЗНАНИИ 26.
Бесольд предпочитал действие теории и диспутам. Он видел Церковь как ведущее бой судно, призывающее Христа спасти его. Мир для Бесольда был сектой: отделенной от Бога. Добродетельный человек идет по жизни как путешественник: «он не должен жить в мире так, как если бы это была его родина; он идет как путник», — говорил Бесольд — позиция крайне напоминающая взгляды библиотеки Наг Хаммади, такие как настоятельная необходимость«стать прохожими», напоминая гностикам об относительности этого мира. Согласно Бесольду, притворные мудрецы мира в своей слепоте считают людей, ведущих себя по-христиански, сумасшедшими,утверждая свою принадлежность к христианству и позоря имя Христа. Бесольд разделял с Гессом, Андреэ и Коменским тему глупости мира — правильное к нему отношение видится в мире как проявление глупости.
Бесольд рассматривал эрудицию как препятствие к истинной преданности. Бесольд цитирует меланхолического Экклезиаста: С великим знанием приходит великая скорбь. Даже самые усердные исследователи не показывают полную глубину ни природы, ни человека, несмотря на громкие утверждения об обратном. Лже-мудрец похож на птицу в клетке: всегда крутится вокруг себя. Благочестивая философия, с другой стороны, не несет теорий, но делает нас лучше. Демон ученых (искаженных знаний) — это любопытство, много работающее на отравленный результат. Эта тема сильно повлияет на Андреэ, вооружив его категорией описания многих абсурдных отзывов на Fama.
Для Бесольда любопытство препятствует раскрытию в человеке Бога. «Любопытные» подобны Марфе, которая мешает спокойствию и уверенности непрестанными заботами о внутренних потребностях. Скорее, советует Бесольд, человек должен стремиться к «самой базовой простоте»*. Смирение является истинной основой христианской жизни. Это тело Креста, а перекладина по Бесольду — послушание, нищета и целомудрие. Крест — единственное глубокое знание Слова Божьего. «Реальная вещь» — внешнее; реформация не изменила сердца. Те, кто был ближе к подлинному духовному возрождению, подверглись всесторонним нападкам. Тогда как перед церковной реформой Лютера превалировали фарисеи, теперь церковь перешла к книжникам. В то время как религия передается посредством акта любви, религия заключенная в письменность убивает. Христианство, по мнению Бесольда, не система и не теория, а практика с помощью которой мы двигаемся к благости. «Оправдание верой» Лютера недостаточно, если не сопровождать его добрыми делами, актами любви, помня, что не мирское «Я» (эго) делает добро, но Бог внутри, без которого мы беспомощны, хотя можем считать себя сильными и неподвластными обстоятельствам. Безбожники одержимы гарантией; смерть исцелит от иллюзии.
Мы не спасемся собственными усилиями, созданными извне, но исключительно заслугами Христа, умершим и воскресшим внутри нас. Мы должны умереть и воскреснуть вместе с Ним: внутренняя алхимия. Без Христа-камня мы свинец, по-настоящему мертвы. (Поскольку «живой Иисус», согласно библиотеке Наг-Хаммади, говорит: «Мертвые не живут, а ожившие не умрут»). Покаяние — «лучшее из лекарств». Мы должны потерять уверенность в себе и в мире. Когда плоть, управляемая духом, умерщвлена, Божий дух живет в нас. Мудрость уничтожает человека, чтобы обновить его; она унижает его, чтобы возвысить. Она омрачает его, чтобы создать в нем новый свет. Это достигается алхимией регенерации. Чем чаще металл «умирает», тем больше он превращается в благородный металл, тем больше он покидает свое «тело». Чем лучше металл, тем более он должен умереть, чтобы открыть золото. Если вы особенно одарены, ожидайте страдания. Чем чаще он умирает, тем больше смерть озаряет его воскресением Христа в себе. Подражание Христу — настоящая алхимия, кульминирующая в реальном Новом Человеке.
Бесольд использует образ христианского рыцаря и «спящего жениха», принесенного в розарий. Немногие оказываются там, и немногие избраны. Избранные — это избранные богом: нечем гордиться. Избранные — это не секта, которая всегда человеческое изобретение и поэтому в итоге бесплодна. Бесольд цитирует Августина: «Я искал вовне и не видел Бога в своем сердце». Бог в центре души.
Что касается мистического пути и видений, Бесольд говорит, что видения опасны для тех, кто не научился смирению (как видно из истории оккультизма и мейнстрима). Божественный сад всегда здесь, но никто не может войти. Дверь всегда приоткрыта, но не каждый может войти. Мы сами создаем барьеры. Бесольд сожалеет о слепоте людей, которые не видят знаки, посланные чтобы разбудить их. Перефразируя Евангелие (Матфей XIV, 22-27), Бесольд пишет, что Христос вернулся в четвертом часу ночи к лодке учеников (имея в виду время Лютера), но не был узнан и принят за призрак. Церковная лодка все еще покачивается ветрами конфликтов доктрин и будет продолжать до того, как Христос снова войдет в лодку, и океан станет спокойным.
Но океан не будет спокоен. Неспокойная кромка воды вот-вот получит колоссальный всплеск, волны которого будут вздыматься в течение целого поколения.
Иоганн Валентин Андреэ в возрасте 42 лет: интеллектуальный и визионерский гений розенкрейцерской инициативы в лучших ее проявлениях
Кристоф Бесольд
«Я искал его вне себя и не видел Бога в своем сердце».
* Цитаты из Schwenckfeld (стр. 116-118) появляются в книге Уильямса, Джорджа, Радикальная реформация (Вестминстер, США, 1962, стр. 106. — 112, 257 и далее, 466 и далее.).
* Цитируется Роландом Эдигоффером в анализе Кристофа Бесольда — превосходном и бесценном исследовании феномена розенкрейцеров, Rose-Croix et Société Ideale (2 тома Париж, 1982).
Примечания
20 Christianae Societatis imago. Тюбинген, Эберхард Уайлд. 1620. (Модель христианского общества).
21 Christiani amoris dextera porrecta. Тюбинген, Эберхард Уайлд. 1620. (Предлагается правая рука христианской любви).
22 Вальденсы были последователями Питера Вальдеса, который ок. 1173 г. верил в разделение имущества и жизнь в коммуне, подобно первым апостолам.
23 Любопытно, как многие из радикальных духовных взглядов людей, таких как Швенкфельд и Франк, подменялись магическими или оккультными идеями, и даже сегодня. Вопрос в том, происходят ли такие архетипы в первую очередь из магических кругов — безусловно, есть гностические основания для идей, связанных с радикальными реформаторами.
24 The Golden Ark. Willem Gaillairt. Emden. 1560..
25 Наблюдения Франка о неверном толковании учений простирались вплоть до Истории Еретиков и церквей Готфрида Арнольда (Франкфурт, 1700), которая была не только первой опубликованной книгой, однозначно связывающей мысли ранних ватиканских гностиков с идеями Якоба Беме, Розенкрейцеров, сторонниками Парацельса(имея в виду Джордано Бруно, Майстера Экхарта, Фомы Кемпийского и Йоханна Таулера), но и была проблеме искажений. На второй странице Арнольд задал вопрос (своего рода краткое наблюдение религиозных конфликтов двух предыдущих столетий):
«Не тот ли, кто обвиняет и не терпит инакомыслия, сам лицемер и ученый или безбожник и исказитель? «
26 ср. высочайшее послание (по-видимому, незаконченное) Химической свадьбы, написанное молодым Андреэ: «Высшая мудрость — ничего не знать. Брат Кристиан Розенкрейц. Рыцарь золотого камня. 1459 н.э.»(Конечно, если самая высокая мудрость — это ничего не знать, тогда мы можем заключить, что ничего не знать значит знать все).