08.08.2020
0

Поделиться

ЧАСТЬ I. Раскол между сознанием и бессознательным и его преодоление.

ЧАСТЬ I. Раскол между сознанием и бессознательным и его преодоление.
II. Пациентка. Симптом. Материал.
Пациентка.
Когда пациентка впервые пришла ко мне на консультацию шел сорок девятый год ее жизни. Ее направил на лечение коллега, покойный Г. Г. Бейнс, с которым у нее была одна встреча в конце января 1941 года по поводу клаустрофобии.
Она происходила из ученой семьи, не очень богатой, но с прекрасным культурным прошлым. Ее отец был из Корнуолла, а мать – из Кентиша. Отец был учителем в средней школе, и его дополнительный профессиональный интерес заключался в музыке. Он был на три года моложе матери, ему было тридцать четыре года, когда родилась пациентка, и он умер в возрасте шестидесяти двух лет от рака. Пациентка охарактеризовала его «мягкого и довольно меланхоличного» 1 интроверта. Он производил впечатление интеллектуального и артистичного человека, несколько отстраненного, но не лишенного характера. Тем не менее, пациентке казалось, что он был «несколько затенен» более доминирующей личностью матери.
Мать пациентки также была учителем, успешной директрисой начальной школы. Пациентка охарактеризовала ее как жизнерадостную, сердечную и эмоциональную. Ее чрезмерная активность была источником проблем: хотя она была любящей и «иногда исключительно понимающей» матерью, она также была настолько сильной личностью, что одновременно являлась и «подавляющим отцом». Мать умерла за два года до отца, в возрасте шестидесяти трех лет, от стенокардии.
С самого начала было очевидно, что пациентке трудно понять свои отношения с матерью: она явно не осознавала их сложности и последствий. Она имела некоторое представление о сложной личности своей матери, но почти ничего не знала о том влиянии, которое мать оказала на нее. Хотя было очевидно, что проблема матери сыграла решающую роль в развитии невроза пациентки, ничего более не было сказано на этой ранней, исследовательской, стадии терапии; воспроизведение бессознательной ситуации должно было быть предоставлено аналитическому процессу. Как и следовало ожидать, мать вышла на передний план в дальнейшем анализе.
Атмосферу в своей родительской семье пациентка описывает как «любящую»: оба родителя были «очень милыми» (англ lovable – милый, очаровательный, обаятельный) и были глубоко привязаны друг к другу.
Всего в семье было четверо детей: сестра, на пять лет старше, «милая и бескорыстная натура», но «довольно робкая и не решающаяся вступить в новое и рискованное дело». Она осталась незамужней и умерла в возрасте шестидесяти восьми лет. Она была очень сдержанным и скрытным человеком, неспособным обсуждать что-либо, даже отдаленно затрагивающее эмоции или чувства.
Следующий сиблинг – брат, на четыре года старше, создавал впечатление очень интровертированного человека. Он был «нежным и умным, ему не хватало жизненных сил в детстве, и он находился в тени других». Однако ему удалось построить очень удовлетворительную жизнь по традиционному социальному образцу.
Затем родилась пациентка.
Через полтора года появился еще один брат, самый близкий ей по возрасту и чувствам. С ним у пациентки были особенно близкие отношения с самого детства. Она назвала его «лучшим умом в семье», интеллектуально очень одаренным и «близким партнером» в ее собственном интеллектуальном развитии. Он был интровертом, чувствительным, артистичным, «с жилкой мистицизма, исследующим и широко простирающимся умом, но беспомощным если дело касалось эмоций». (Он, по-видимому, был более всех похож по складу личности на отца, что важно для понимания тесной связи пациентки с этим братом.)
Себя пациента описала как «физически поразительно похожую на мать», и что она «развивалась в основном в реакциях на нее». В ходе анализа выяснилось, что она не принадлежала к экстремальному психологическому типу. Хотя по своей природе она, вероятно, была скорее интровертом, у нее развилась вполне удовлетворительная экстравертная адаптация. Ее ведущей функцией было мышление, вспомогательной — ощущение. Интуиция и, особенно, чувства были соответственно ее подчиненными функциями, что подтвердилось дальнейшим анализом и сыграло в нем решающую роль.
Ее мышление и ощущения подвергались большой нагрузке с самого начала ее жизнь, ведь ей необходимо было пробивать себе дорогу в жизни и критически важно было выигрывать стипендии. Хотя она блестяще училась в школе, а затем в университете—изучала современные языки—и, казалось, легко получала стипендии, в более позднем возрасте она почувствовала, что давление было слишком велико, из-за чего ее развитие не было всесторонним, особенно пострадала ее женская сторона. Родители стремились к тому, чтобы она вела академическую жизнь, что усиливало ее интеллектуальную сторону. Однако она почувствовала сильную потребность порвать с этой семейной традицией и решила уехать за границу. Она вступила в один из крупнейших международных институтов, связанных с Лигой Наций, в Женеве, где вскоре заняла ответственный пост, который занимала с заметным успехом вплоть до начала войны в 1939-ом году.
Несмотря на то, что она была наиболее успешна в профессиональном и социальном плане, ей не хватало уверенности в себе, что заставляло ее часто «переусердствовать» — как в работе, так и в отношениях — чтобы чувствовать себя более «адекватной». Однако наиболее заметной была ее значительная неуверенность в интимной сфере отношений. Она страдала от чувства неполноценности относительно своей привлекательности как женщины (которое, судя по ее внешности, было преувеличенным). Тем не менее, находясь в Швейцарии, она сумела завязать длительные и в целом успешные интимные отношения с другом-мужчиной. Он был чрезвычайно экстраверсивным, преисполненным чувств и эмоций, раскованным и спонтанным, хотя довольно зависимым от женщин, которых легко превращал в материнские фигуры. (Он умер в 1954 году) Тот факт, что пациентка выбрала такого партнера и приняла роль матери, в значительной степени указывает на ее собственную проблему с феминностью и на бессознательное отождествление с матерью. Это порождало определенные объективные ограничения и проблемы в отношениях, но субъективно пациентка оценивала их очень высоко. Она никогда не сожалела и, несомненно, получала очень много в этих отношениях, в то время как обычный партнер, возможно, не смог бы дать ей ощущение принятия ее женственности.
Симптом.
Ведущим симптомом, побудившим пациентку обратиться за аналитическим лечением, была сильная клаустрофобия. У нее были редкие приступы в возрасте тридцати пяти лет, и они всегда случались, когда она останавливалась в какой-нибудь горной гостинице или отеле. (К причина такой топографической детализации мы вернемся позже.) Долгое время приступы были настолько слабо выражены, что пациентка не заостряла на них внимания. Постепенно, однако, эти приступы становились все более частыми и тяжелыми— они случались каждые несколько месяцев—пока в возрасте сорока четырех лет у нее не случился особенно тяжелый приступ, который она больше не могла «игнорировать» 2. Это случилось, когда она остановилась в горной гостинице над Шамони 3. Пациентка вспомнила, как среди ночи проснулась с чувством такой острой тревоги, что ей пришлось выйти из комнаты и провести остаток ночи, сидя на ступеньках гостиницы. Там она в конце концов провалилась в беспокойную дремоту и увидела сон, к обсуждению которого мы приступим позже.
После описанного случая пациентка в целом чувствовала себя хорошо, пока в возрасте сорока семи лет начало войны не вынудило ее оставить работу в Швейцарии и вернуться в Англию. Это стало для нее большой потерей, потому что она обрела настоящий дом за границей и сумела выстроить важные конструктивные отношения в профессиональной и частной сферах. Потеря устоявшегося уклада жизни, распад ее теменоса, или «магического круга», внутри которого она чувствовала себя в относительной безопасности и необходимость адаптироваться к изменившимся условиям — несомненно, сыграли значительную роль в усиление ее симптомов.
Опираясь на свои навыки и прошлый опыт работы пациентка довольно быстро нашла подходящую работу в Англии. Однако, приступы стали гораздо чаще и сильнее. Также изменились их характер и интенсивность. Клаустрофобия уже не годилась на роль «адекватного описания», поскольку приступы возникали не только внутри замкнутых пространств, но и на открытом воздухе, и более всего походили на приступы острой тревоги. По ее собственным словам, «приступы постепенно приняли менее физическую и более ментальную форму» и, казалось, были связаны с «остро мучительным и непостижимым созерцанием природы мира, о которой можно только сказать, что она есть суть тьма и пустота, и нет никакой возможности установить какую-либо связь с ней». На основании этого чувства пациентка назвала свой опыт «Черное видение» («Black Vision») или «Пустошь». (англ Wilderness – пустыня, дикая местность, дебри. Подробный анализ будет приведен позже.) Пацентка решила пройти психологическое лечение после того, как впервые приступ тревоги длился несколько дней вместо того, чтобы прекратиться со светом дня. Она обратилась к доктору Бейнсу (Dr. Baynes), который, как она слышала, был выдающимся учеником Юнга, и он направил ее ко мне.
Материал
Необходимо сказать несколько слов о материале, положенном в основу данной работы. Он получен в первой части анализа, длительностью десять месяцев 4, в целом же анализ занял более пяти лет. Состоит материал из сновидений, коих более двухсот, «активного воображения» и рисунков. Аналитические сеансы проводились регулярно два раза в неделю; в течение этого было девяносто одночасовых бесед, что было вызвано чрезвычайными обстоятельствами войны. (В обычных условиях предпочтительнее проводить в среднем три еженедельных встречи. В противном случае непрерывность может пострадать, и многие пациенты с большим напряжением переживают больший интервал.)
Однако в данном случае работа в анализе шла достаточно хорошо и при условии двух встреч в неделю, так как пациентка была преимущественно невротического склада и была способна переживать перерыв между сессиями без чрезмерного напряжения. Также с самого начала терапии пациентка разработала свою индивидуальную технику совладания с интервалами, которая состояла в тщательной записи сессий и даже вне кабинета оставалась в аналитическом «поле» или аналитическом теменосе5 . Отчасти благодаря записям, сделанным пациенткой по собственной инициативе, материал может быть представлен здесь. Ее подготовка к записям такого рода уникальна: в течение множества числа лет ее работа включала написание резюме важных заседаний комитета, посвященных очень сложным темам, и таким образом она приобрела большую гибкость в запоминании и подведении итогов. Вскоре после начала анализа пациента стала дарить мне копии своих тщательно записанных снов 6. Эти копии также использовались мной для моих собственных записей, особенно после интервью, и эти записи позже обеспечили ценный контроль над ее собственными записями интервью.
По истечении пяти месяцев терапии пациента подарила мне копии своих записей об интервью, и далее приносила записи каждые несколько месяцев. Обратившись к своим записям и воспоминаниям я отметил, что ее собственное подведение итогов сессий было удивительно точным, объективным и полным, так что излагая материал теперь, после стольких лет, записи пациентки оказались чрезвычайно ценными. В самом деле, без них было бы невозможно представить столь полную и связанную картину анализа, какой, я надеюсь, найдет ее читатель.
Количество либидо и времени, которое пациентка тратила на свою аналитическую работу во всех ее формах – кроме ведения записей она работала с материалом методом «активного воображения», а также рисовала – указывает на большое чувство ответственности пациентки в отношении анализа. Она была глубоко тронута нуминозностью бессознательного материала и откликнулась на его «зов» с чувством «религиозной» приверженности, принимая бремя анализа как истинное и индивидуальное моральное обязательство. Я уверен, что ее преданная и ответственная позиция внесла значительный вклад в успех анализа, установив позитивную связь между сознанием и бессознательным и тем самым констеллировав конструктивную силу бессознательного.
Необходимо также сказать и о недостатках материала. Материал появился восемнадцать лет назад и оглядываясь я с горечью отмечаю досадные пробелы в своих записях. Помимо фактора времени, который позволял мне делать лишь краткие заметки, так происходит потому, что аналитик развивается вместе со своей работой и постоянно учится видеть новые аспекты ее, и его подход соответственно меняется; и в то время я понятия не имел, что этот конкретный материал спустя годы снова окажется в центре моего внимания. Другими словами, в то время я не собирался облекать его в формат книг. Таким образом, я делал заметки менее тщательно, чем если бы намеревался сделать их предметом дальнейшего изучения. Однако, это помогло избежать, по крайней мере одной опасной ловушки: контрпереноса аналитика к определенным фрагментам материала, в коих ему видится «научный интерес».
Я все же решился представить этот случай, несмотря на очевидные для меня пробелы в заметках и ассоциативном материале, по двум причинам. Первая состоит в том, что поиск «идеального материала» является затей безнадежной и кажущаяся полнота записей и ассоциаций не более чем иллюзорна. Человеческая ограниченность понимания аналитика и ресурсов его либидо слишком очевидна и безжалостно разрушает любые иллюзии в этом отношении. Вторая причина, более основательная для меня, состоит в том, что справедливая критика, обращенная ко мне, вряд ли может быть аналогично обращена к бессознательному пациентки. Ее бессознательный материал, по-видимому, обладает такой внутренней логикой и полнотой, процесс сновидения разворачивается в паттерне постоянной и непрерывной интеграции и внутренней последовательности, что это более важно, чем несовершенство восприятия и знания аналитика, и вполне компенсирует его. Это впечатление родилось и только усиливалось в ходе более тщательного изучения существующего материала — для использования на семинарах со студентами – и я осмеливаюсь представить эту книгу.
Вывод, сделанный из изложенного и подобных случаев, таков: способность психики к самореализации — это процесс индивидуации и «центроверсии» 7, в котором истинная и целостная индивидуальность человека возникает из своего бессознательного прообраза. К вышеизложенному я хотел бы добавить лишь то, что рассматриваемый материал представляется мне действительно адекватным проявлением — и доказательством — основных концепций аналитической психологии, сформулированных К. Г. Юнгом. Надеюсь, что данное изложение прольет свет на практическое применение этих концепций в реальной терапевтической работе.
  1. Кавычки будут использоваться в случае прямого дословного изложения речи пациентки или аналитика записаны дословно.
  2. Ни пациентка, ни аналитик не могли обнаружить точного эмоционального фона этого конкретного приступа, за исключением того, что он совпал с началом ее менопаузы.
  3. Позже она описала гостиницу как «расположенную на горном шельфе над долиной Шамони, под Эгильскими Ружами и с видом на Монблан».
  4. Пациентка регулярно посещала два интервью каждую неделю в течении первых восемнадцати месяцев терапии (144 встречи), в ходе которых было зафиксировано около трехсот снов. Далее, в течение еще трех с половиной лет, она приходила один раз в неделю, а после этого в течение еще шести месяцев с нерегулярными интервалами, примерно два раза в месяц. Количество интервью за общую длительность терапии, пять с половиной лет, составило чуть более трехсот; зафиксировано более тысячи ста снов.
  5. «Этот теменос – «магический» защитный круг или ограда — одновременно и тюрьма, в которой человек содержится в течение «срока» «опуса», и творящая «утроба-матка» как «место посева», где создается «алмазное тело» кое есть интегрированная личность (цит Jung, Alchemy, p. 124).
  6. Хотя я никогда не просил ее сделать это или записать интервью вообще, она воспринимала это как должное исходя из своей предыдущей профессиональной деятельности; факт, который по крайней мере релятивизирует значение переноса этих «подношений» («даров»).
  7. Neumann, Origins, p. 286: «Центроверсия — это врожденная тенденция целого создавать единство внутри своих частей и синтезировать их различия в единых системах».