Клуб Касталия

Энн и Барри Уланов

Трансформация сексуальности: архетипический мир Анимы и Анимуса

Глава 5

Обучение через друг друга (окончание)

Отличие мужчины от Анимуса и женщины от Анимы

Анима или Анимус возникает из бессознательного, со всей безликой силой архетипа, с незваным вторжением совокупности культурных установок. Нам нужно сделать этот архетип более личным, предоставить его в распоряжение нашего Эго, работать над тем, чтобы в большей мере быть в состоянии понимать конкретные ситуации в нашей жизни. В противном случае, женщина, например, попытается насильно заставить мужа сменить любимую им одежду из полиэстера на твидовые костюмы, мужчина будет вечно искать способы доказать свою состоятельность в отношениях с молоденькими девушками, на которых он не смог произвести впечатление, когда сам был в их возрасте. Как говорит Юнг, Анимус думает «стадно», как решать проблему так, если бы она возникла у десяти тысяч человек».¹¹ Женщина, чей Анимус зафиксировался на данном уровне коллективности, будет доводить до безумия других.

Взаимодействие с людьми противоположного пола – это путь развития Анимы/Анимуса. Взаимное обучение происходит, когда случается встреча женщины и Анимы мужчины, или мужчины и Анимуса женщины. Внутреннее и внешнее, мужское или женское начало не одинаковы. Фемининность женщины проявляет гораздо более ярко выраженную силу, жизнеспособность и инициирующую составляющую, чем феминниность Анимы мужчины, которая в норме является вторичной по отношению к его Эго. Женственность женщины демонстрирует больший диапазон и вариативность, большую гибкость и ясность, чем функция Анимы, которая служит для Эго мужчины порогом к Самости. Точно так же мужественность мужчины заключает в себе его целую идентичность, в то время как Анимус женщины выполняет определенную функцию формирования моста между ее Эго и инаковостью Самости; Анимус женщины бледнее, чем личность мужчины, менее гибок и более верен решению конкретной задачи, выполнив которую Анимус перестает существовать как персонифицированная фигура и начинает выполнять функцию моста или порога. Маскулинная идентичность мужчины в результате успешной и тяжелой работы становится более полной, с большим диапазоном и жизненной активностью, когда он договаривается со своей Анимой.

И Анима, и Анимус открыты для неопределенности архетипического мира Самости. Их мост функционирует как дефис между Эго и Я. Как забавно выразился Юнг: «Анима суммирует все то, над чем человек не может взять верх, и с чем никогда не сможет до конца справиться».¹²Наши идентичности, напротив, обладают или надеются обрести безошибочную ясность, определенность, опыт присутствия. Открытые для изменений и развития, они проявляют не неопределенность, а индивидуальность. Этот опыт присутствия достигается посредством едва различимых взаимодействий между мужской Анимой и женской личностью, или мужской личностью и женским Анимусом. Чем сильнее уверенность в контрсексуальной идентичности, тем ближе становятся мужчина и женщина друг для друга, тем самым готовя себя к любви. Данное присутствие никогда не является завершенным или конечным; любовь – это постоянное исследование, подкрепленное наслоением самых захватывающих и удовлетворяющих фактов, которые могут собрать мужчина или женщина. Но когда архетипический мост функционирует должным образом, даже возникающие вопросы могут иметь яркие и четко определенные контуры. Подобно беспокойной душе Августина, ищущей покоя в своем возлюбленном Боге, которая никогда не обретет безмятежности, пока не найдет своего успокоения в Боге, мужчина, поддерживаемый Анимой, и женщина с поддержкой Анимуса продвигаются вперед, в поисках того единственно возможного выхода, который положит конец их священному беспокойству.

Это беспокойное состояние является счастьем, ибо даже его незавершенность – это своего рода откровение, указывающее на все, что пока еще не раскрыто в возлюбленном. Только у ненависти есть шанс обнаружить и сформулировать все о своем объекте, потому что ненависть не только ограничивается тем, что может легко и быстро постигаться чувствами, но и упивается такой своей ограниченностью.

Различие между тем, как любовь ищет скрытое, то есть архетипической тягой к глубинам, и тем, как во внешних проявлениях реализуется ненависть, красноречиво описал Герман Брох в одном из прекраснейших эссе, предваряющих его «Горный роман». Эта незаконченная повесть, являющаяся на сегодняшний день наиболее яркой, в некотором роде, аллегорией ужасов нацизма, вполне могла остаться незавершенной в своем беспокойном стремлении к познанию добра и зла. Как и в случаях Паскаля, Бодлера и Виттгенштейна, старые идеи приводят к новым инсайтам до того, как предыдущие были полностью сформулированы. Результатом может быть потеря формальной структуры и простой преемственности, но это явное достижение понимания, когда понимание может прийти только кратковременными вспышками-озарениями. Это само по себе отражает то, как работает диалог Анимы/Анимуса внутри нас, как ясно показывают данные размышления Броха.

Прерогативой мужчины является поиск окончательного присвоения свего собственного «я», и для него любовь означает принятие на себя судьбы любимого человека. Любовь означает для него осознанное восприятие того, что по сути скрыто, это означает принятие во всей совокупности непонятного будущего и прошлого, канувшего в Лету, которые он несет глубоко в себе как свое забытое прошлое и темное неизвестное будущее; потаенность, недостижимая для него, и все же та, которую каждый человек жаждет постичь так, чтобы принять любовь, раскрывающую самую глубинную и сокровенную сущность его собственного «я», которая утопает в его глубинной основе, с любовью обнажить эту сущность и сделать ее готовой к любви; но если любовь, таким образом, пытается обнаружить и выразить свою глубинную, потаенную сущность, то ненависть, напротив, заботится не о том, что скрыто, не о центральном ядре, не о прошлом или будущем, заботится не о сокрытии информации о судьбе, а ненавидит то, что лежит на видимой поверхности и зримо реально; и если любовь неустанно стремится к тому, что лежит в самом сокровенном центре, то ненависть видит лишь поверхностный уровень и воспринимает это настолько прямо и непосредственно, что дьявол ненависти, несмотря на всю его внушающую ужас жестокость, никогда полностью не избавится от этого нелепого и несколько дилетантского аспекта. Тот, кто испытывает ненависть, — это человек, держащий увеличительное стекло, и когда он ненавидит кого-то, он до мельчайших деталей знает внешний облик, поверхностную суть объекта своей ненависти. Если искать общую информацию о человеке, то лучше спросить того, кто его ненавидит, но если необходимо узнать то, что на самом деле отражает его истинную сущность, лучше спросить того, кто его любит.¹³

Если мужчина проецирует всю мощь своей Анимы на женщину, не желая исследовать ее в себе, он может обнаружить, что наделил женщину колдовскими силами и полностью подпадает под ее чары. Он отождествил женщину со своим проецируемым образом Анимы. Если женщина осмеливается раскрыть свою истинную сущность мужчине, проецирующему на нее свою Аниму, она дает ему возможность увидеть реальность его проецируемого образа. Он сможет отличить то, что принадлежит ему, содержание его психики, от того, что принадлежит ей и не является частью его проекции. Таким образом женщина предоставляет ему две возможности для опыта восприятия: первый – это она сама, а другой – его Анима. Мужчина входит в наполненные образами пространства, существующие между ним и его Анимой, и между ним и его женой, и принимается в них. В этих общих пространствах соприкасаются границы его Эго и мост к Самости. Образы, символы, порывы, эмоции, священный трепет, благоговейный ужас – все это соединяется, чтобы создать в мужчине внутреннее пространство, его внутренний мир, что дарует ему ощущение полной безопасности и абсолютной уверенности в глубинном центре его личности.

Если женщина поощряет проекцию его Анимы, она сама рискует идентифицироваться интроспективно с его ведьмоподобной Анимой и потерять свое собственное чувство личной идентичности. На самом деле она может стать жертвой ненасытного аппетита богини Кали, питающейся теми, кто не получает удовольствияе от самих себя реальных. Отождествление с мужской Анимой заменяет Эго женщины. Она чувствует ненасыщаемую потребность все больше и больше соответствовать проекции мужской Анимы, чтобы поддерживать ее искаженное чувство реального. Она становится женщиной — анимой Хардинга.¹⁴

Этот диапазон неосознанного взаимодействия между мужчинами и женщинами затрагивает этические вопросы, связанные с проекциями. Наивно, даже неправильно, полагать, что мы никогда не должны нести проекции, части друг друга. В любом случае, в тот или иной момент мы все делаем это, тем самым зачастую пробуждая осознанность в партнере, неся бремя за нашего ближнего в те моменты, когда он бессознателен. Кроме того, нам необходима

некая форма проекции для развития эмоциональных связей друг с другом, с идеями, общественными проектами, даже с Богом.¹⁵ Таким образом, мы начинаем отдавать свою энергию другому, идти на сближение и страстно желать другого. Проекция функционирует в социальном плане; она продвигает нас вперед, к другим, к социальному общению. Позднее, после наших проективных начинаний, мы можем разобраться, что кому принадлежит, что из мысленных идей действительно было в другом, а что было вложено нами, насколько другой объективно существует в своей собственной субъективности и в какой степени мы его изобрели. Этот целенаправленный разбор чрезвычайно важен в близких отношениях, будь то реальный человек или дух небесный.

Однако, к сожалению, мы также можем совершать насилие в этой бессознательной связи с другими, предавая их и себя. Мудрый с психологической точки зрения фильм «Кружевница» показывает такого рода предательство. Во время летних каникул скучающий студент-интеллектуал из обеспеченной семьи влюбляется в простую деревенскую девушку. Она проецирует на него всё, все свои сердце и душу. По мере того, как его собственные проекции ослабевают, разрыв между их мирами все больше увеличивается, а затем лето подходит к концу, его снова ждет учеба, и он заканчивает отношения. Она же испытывает невыносимые страдания от расставания с ним и придает произошедшему новый смысл, который мы имеем в виду, говоря, что человек тихо сходит с ума. Она продолжает жить с ним в своих фантазиях. Она представляет себе их совместные поездки в разные страны, изображенные на постерах на стенах психиатрической лечебницы, куда ее поместили, год за годом плетя кружева. Ответственность лежит, как нам кажется, на юноше, который должен был осознавать и держать на коротком поводке свои проекции, четко понимая, что произойдет, если он завлечет эту простую наивную девушку в идентификацию со своими проекциями.

Иногда культура может помочь мужчинам в отношении дифференциации Анимы, что позволило бы герою фильма отличить реальность героини от его собственной. Сильное чувство, возникающее в результате сексуального домогательства к женщинам со стороны мужчин, даже на уровне законодательства может разбудить силу сознания в человеке, который чувствует себя загнанным в ловушку в беспомощном, бессознательном состоянии идентичности со своей Анимой. Для борьбы со своей внутренней беззащитностью такой мужчина может прибегнуть к едкому высмеиванию женского тела, к призывам кастрировать любое ее убедительное выражение мнения или к непристойным жестам, когда он проходит мимо нее на улице или проезжает в машине. Его страх перед внутренним обладанием доминирующей Анимой, которая действительно делает его импотентом, активизирует садизм как защитную реакцию, атакующую его внутреннюю силу, проецируя ее на реальных, «внешних» женщин. Законы или общественное порицание, которые останавливают или притормаживают его поступки, могут заставить его проявить определенную сдержанность и даже привести его к поиску и постижению своего внутреннего психического содержания таким, какое оно есть.

Впечатляющей инсценировкой такого постижения являются отношения между Ульрихом, главным героем романа Роберта Музиля «Человек без свойств», и его сестрой Агатой. Являясь сама по себе самостоятельной героиней романа, Агата оживает именно как воплощение Анимы Ульриха. Ей удается установить предельно честные, доверительные, нежные и чуткие отношения со своим братом в опубликованной посмертно третьей части романа, представляющей тщательные изыскания Музиля того, как чувствительность, которая является наиважнейшим качеством, может заниматься поиском, нахождением и обретением тех вещей, которые пытаются определить его идентичность, внутреннюю и внешнюю. Поиск понимания и постижения сложных удовольствий жизни с сестрой, воплощающей его Аниму, вовлекают Ульриха в обмен мнениями, чувствами и желаниями, которые перерастают из учтивых в бурные, попутно заряжая собой почти каждую интеллектуальную и эмоциональную паузу. Все эти чувства находятся под угрозой инцеста. В качестве иллюстраций для обложки трехтомного издания Музиля были выбраны работы художника Эгона Шиле, современника событий, описанных в романе, что настолько точно передает мучительный сексуальный подтекст – напряженный, интеллектуальный, тревожный, сдержанный, взволнованный.

В той или иной степени, в соответствии с целями и задачами романа, Музиль не дает угаснуть напряженности и противоречиям между братом и сестрой. Так или иначе, в нашем понимании, эта натянутость в отношениях постепенно исчезает, сначала посредством проницательных слов, переходящих в еще более увлекательный разговор, а затем с помощью извлечения на поверхность архетипов, напоминая как персонажам, так и читателю, что это встреча извечных, первобытных, начальных элементов, которые, вероятно, будут навсегда утеряны, если будут воплощаться в жизнь через компульсивные сексуальные импульсы.

Все это раскрывается перед читателем в главе 25 третьей книги под названием «В тысячелетнее царство», где в спешном порядке вводятся противоречивые сплетения характеров, каждый из которых служит ярким напоминанием о мире Анимы/Анимуса. «Будь я мужчиной, — заявляет Агата, — я бы не испытывала никаких угрызений совести, обращаясь с женщинами безответственно». Ульрих смотрит на свою, странным образом располагающую к себе, сестру, лежащую в постели, которую всего 36 часов назад освободила его любовница Бонадея. «Все, что я имею в виду, — поясняет он о своих трудностях с самосозерцанием, — это моя неспособность иметь понятные отношения с самим собой».

Все, к чему стремится Ульрих – способность любить мысль так, как испытывать любовь к женщине: «Блаженствовать, когда возвращаешься к ней. И она всегда в тебе! И ты ищешь ее во всем, кроме себя!»

Он вновь смотрит на свою сестру, лежащую в постели, беззащитную под его взглядом. «Просто кусок обнаженного тела, подобно женщинам, когда они вместе в женской бане». Он чувствует одновременно успокоение и удовлетворение при мысли, что его сестра выросла, что у нее были «всевозможные переживания; говоря с ней, не надо было так следить за собой, как при разговоре с девушкой. Больше того, ему казалось трогательно-естественным, что со зрелой женщиной все нравственно проще».

Ульрих в восторге от своей Анимы-сестры. Он не находит в ней сопротивления, ничего отталкивающего. Она несравнимо лучшая из всех возможных плотских воплощений его самолюбия. Он чувствует себя настолько свободно рядом с ней, что пытается открыть ее закрытые глаза, хотя и «самым осторожным, на какое он был способен, прикосновением». Агата открывает глаза при его касании и отвечает c насмешливым упреком: «Учитывая, что я должна быть твоей любовью к себе, ты относишься ко мне довольно грубо!»

Этот ответ кажется по-мальчишески задиристым. Их взгляды встречаются, «взгляды их подчеркнуто столкнулись, как двое мальчишек, которые хотят подраться, но из-за охватившего их веселья не могут начать драку». Агата внезапно меняет тон. «Помнишь, — спрашивает она его, — миф Платона о разделенных людях?» Разумеется, Ульрих помнил, но она, тем не менее, энергично продолжает: «Теперь эти две жалкие, убогие половинки делают всякие глупости, пытаясь снова объединиться в единое целое». Ульрих согласен с этим: «Дело в том, что никто не знает, какой именно из всех половинок мира недостает именно ему». Мы хватаем ту, которая кажется нам верной, и, возможно, производим на свет ребенка. На какое-то время нам кажется, что, по крайней мере, мы таким образом обрели целостность. «Но это всего лишь третья половинка, которая вскоре обнаруживает стремление отдалиться как можно дальше от двух других, чтобы найти четвертую».

Агата говорит «внезапно охрипшим голосом», что было бы «резонно полагать, что братья и сестры уже преодолели хотя бы половину этого пути!» Они находят решение древней загадки Аристофана о разделенном теле, по крайней мере, в том, что касается их отношений, и тем самым разряжая усиливающуюся сексуальную атмосферу, придя к общему мнению, что они в действительности являются сиамскими близнецами. Хоть они и разного пола и возраста, что является редким, а точнее невозможным сочетанием у близнецов, тем не менее они все же именно такие.

«Это древняя мечта человека», — напоминает Ульрих сестре. Вместе с мифом Аристофана можно вспомнить Пигмалиона, Гермафродита или Исиду и Осириса: «Всегда одно и то же, пусть и с незначительными отличиями.

Это желание иметь двойника противоположного пола, старо как мир, эта жажда любви существа, которое будет полностью таким же, как и ты сам, но все же другое, отличное от тебя…»

Эта мечта о «двух одинаково-разных существах, встречающихся вне зависимости от ограничений телесного мира, порождается алхимией, известной во все века. Везде, где есть любовь, известно и следующее: «следы этого можно найти в побуждении, связанном с любым изменением и под любой личиной, в значимости сходства себя с другим, в очаровании повторения себя в другом…»

В конце этой замечательной главы Ульрих ощущает в себе смесь «сильного раздражения» и «большой неловкости». А как иначе быть, когда внутреннее психическое содержание оживает, во плоти, перед глазами, в голове, в сердце, в душе?¹⁶

Женщина, которая принимает мужскую проекцию Анимы, может быть ему в действительности хорошей сестрой, хорошим другом, хорошей любовницей. В 1 главе этот мужчина, такой твердолобый и серьезный внешне, обрел огромную помощь в любовнице, которая явилась для него воплощением духа веселья и радости. Он всегда находил в ней чувства и содержание Анимы, игриво мечущиеся туда-сюда, что разбивало и смягчало его панцирь. Он начал использовать свое воображение, стал меньше бояться странных, жутких ночных мыслей и фантазий, которые он переживал долгое время. С другой стороны, когда мужская Анима слишком пассивна, женщина может начать автоматически ее компенсировать своим провокационным поведением. Затем она может слишком увлечься саркастическими уколами и выпадами или начать сексуальный отношения на стороне, чтобы распространить волнение вокруг, чтобы пробудить его бессознательное. Она может быть втянута в архетипические шаблоны поведения, играя Геру своему Геркулесу, направляя его на свершение подвигов, побуждая его к внутреннему развитию. Как и в случае со сказочной принцессой, если он решит ее загадки, он завоюет ее; если нет, то нет.

Две пары в первых примерах книги иллюстрируют, как качественная любовь может залечить наши собственные внутренние раны и направить нас по пути роста и развития. Человек, отягощенный тяжеловесным чувством вины, получил перспективу от нежных, юмористических поддразниваний жены. Он стал смеяться над своей неосознанной склонностью остро реагировать на чужие несчастья, как будто это была его вина или его задача и обязанность исправить их. Его жена никогда не произносила вслух: «Ты сейчас попал в ловушку материнского комплекса; ты чувствуешь, что должен спасти всех подобно тому, как хотел в свое время излечить свою мать от депрессии». Но веселость и обожание, исходившие от нее, очаровали его Аниму, помогли ей научиться отличать тяжелое материнское бремя от его собственной личности. Она освободила и мужа, и его Аниму, позволив им стать самими собой. Женщина, чья глубокая восприимчивость обеспечила основу стремления мужа, чтобы он сумел сосредоточить свое внимание на ней, строить планы во внешнем мире, и сама выиграла от его агрессивности. Его каверзные вопросы относительно ее собственной позиции, о том, присоединиться ли она к нему в воплощении его планов, получит ли он от нее поддержку в претворении своих проектов в жизнь, направили ее в глубь себя, к исследованию самой себя и построению внутреннего диалога с собой, тем самым прояснив для нее свою собственную позицию по этим важным темам, и то, для чего она хотела использовать свои энергии. Ее Анимус быстро перенес ее в широкие области возможностей Самости. Муж помог ей почувствовать связь между вновь обретенным доступом к всему сущему с особенностями пребывания в «здесь и сейчас» в настоящем моменте. Полностью осознавая это, она смогла укрепить связь своего Эго с тем, с чем ее познакомил ее Анимус.

Взаимное развитие

Развитие Анимы/Анимуса идет в обоих направлениях: Анима обучает женщину, и женщина развивает Аниму; то же самое происходит в паре «Анимус и мужчина».¹⁷Анима может подтолкнуть женщину к переживанию собственных инстинктивных возможностей, чтобы разбудить мужское воображение и, вместе с ним, свои собственные достижения. Иногда она начинает испытывать рискованное, сильное стремление установить связь с собственным центром. Точно так же Анимус женщины способен вдохновить мужчину стать героем, связывая его с собственными инстинктивными способностями, спасти женщину от опасности, уехать с ней, стать настоящим сказочным принцем, совершив храбрый поступок или благородно принеся себя в жертву. Контрсексуальный архетип открывает мужчине или женщине манящий доступ к той заповедной территории внутри себя, где обитает Самость, заполняя то, что в действительности может дать безграничные возможности, и спасая их от самоотождествления с ограниченными позициями Эго.

Идентичность Эго также может вести Аниму или Анимус к более целенаправленной связи с жизнью мужского или женского Эго, для того чтобы наиболее эффективно использовать игнорируемые, лишенные внимания возможности. Одной женщине удалось познакомить мужчину с его собственной хтонической сексуальностью, когда она отвергла его обычные дружеские похлопывания в качестве прелюдии к сексуальной игре и потребовала более открытого, сознательного выражения его настойчивости в исполнении желания обладать ею: «Ты должен завоевать меня», — говорила она. Такой подход отличается от того, чтобы назначать мужчину на роль разгадывателя загадки непонятных сексуальных реакций женщины, которые ей самой не под силу разблокировать. Сексуальная реакция этой женщины находилась в состоянии боевой готовности; она хотела, чтобы ее мужчина жаждал этого и относился к ней с желанием, направленным именно на нее. Другая женщина, которую раздражала привычка мужа отводить ей роль прислуги, — отчасти матери, отчасти прачки – укусила его за губу, когда он наклонился, чтобы поцеловать ее, после того как попросил ее подписать все его рождественские открытки. Он принял это к сведению! Еще одна женщина — мормонка, потратившая уйму сил для приготовления особого обеда для своего мужа и его старого друга, забастовала, услышав, как друг сказал мужу: «Мне бы в дом такую». Она тут же прекратила убирать со стола и отказалась подавать десерт. Она села за стол, чтобы составить компанию мужчинам, вместо того, чтобы обслуживать, и стала ждать, когда муж поможет ей с уборкой посуды. В сущности, ей пришлось ждать три недели! Еда, салфетки, тарелки, крошки все это время лежали неубранными на столе. Простодушные высказывания друга и пассивная позиция мужа вызвали агрессию ее Анимуса. Женщина установила связь со своими сокровенными установками и взглядами на смысл отношений между ней и мужчиной, которого она любит. Она чувствовала внутреннюю поддержку, отстаивая лучшее между ними. Ее Эго могло вести войну и быть выносливым, потому что через Анимус была установлена связь между Эго и Самостью. В конце концов, женщина действительно сумела довольно успешно достучаться до мужа.

Восстановление хтонической жизни в сексуальных отношениях и в целомудрии

Необходим прорыв в межсексуальном и контрсексуальном пространстве, так как то, что остается за пределами наших Эго- идентичностей, когда мы пассивно сохраняем семейные установки или традиционные убеждения, — это наша глубоко укорененная, глубинная хтоническая сексуальность и духовность. Мы остаемся «хорошими» мальчиками и девочками, которые превратились в «хороших» матерей и отцов семейств, замужних женщин и женатых мужчин, матрон и джентльменов. Мы не забыли нашу изначальную связь с центром, но вместо того, чтобы бороться, чтобы сохранять и углублять эту связь, мы примиряемся с детской зависимостью от переживаний Божественного, добра и блага, провозглашаемого другими, будь то религиозные истины, или агрессивная атеистическая политическая идеология, или невежественные установки незнающего человека, до позиции которого мы скатились. Нам не хватает пылающей искры в нашей собственной страсти к другому человеку, которая скрывает страсть к самому себе. Мы теряем элемент ведьмы, безжалостную инстинктивную жизнь, которая всегда поддерживает смелый дух.

Наше неумение объединить в себе и укротить эти хтонические силы также обирает и общество. В своей «хорошести» мы делаем те области, частью которых являемся, опасно уязвимыми к нападению и проникновению именно тех сил и их энергий в демонической форме — таких, как безжалостные деспоты, захватывающие власть, или безумный расизм, который выливается в массовые беспорядки и убийства, или, в более безобидной, на первый взгляд, форме всплесков предрассудков и делания из кого-то «козлов отпущения», что переходит границы человеческих отношений и приводит к бескровным гражданским войнам. Мы не сможем иметь непосредственного доступа к силе, чтобы противостоять демонам с их войнами и вспышками насилия, не сумев объединить в себе страсть, ведьму или инстинкт, и не научившись пользоваться ею.¹⁸ Довольно часто то, что Анима или Анимус передают нам через мост от Самости, — это именно те чарующие элементы, те демонические возлюбленные, которые могут соблазнить нас покинуть нашу безопасную и стабильную реальность ради более полной жизни, если мы сумеем распознать их такими, какие они есть, и использовать их. Они готовы поддержать нас в преодолении нашей ограниченности и продвижении глубоко внутрь себя.¹⁹

Лишь немногие продвигаются еще дальше, давая искренние обеты безбрачия. Включение в изучение вопросов Анимы и Анимуса тех, кто принимает целибат, может показаться странным, но, очевидно, что они тоже должны принимать во внимание свои внутренние голоса и своих внутренних демонов. Проблемой здесь является столкновение с риском жить, двигаясь к Самости, не имея при этом партнера, который мог бы стать посредником в достижении связи между этими начинаниями. Возникает опасность замкнуться в безопасном мирке, ограниченном нормами и правилами, и остаться там только потому, что нет другой, лучшей альтернативы. Другая опасность – монашеский обет, который полностью является результатом запретов Суперэго, а не истинным призванием души, влюбленной в Бога. Или опасность особой, близкой дружбы, которая по сути целомудренна, но на самом деле отводит другу место любовника, по-видимому принесенного в жертву.²⁰

Холостяк, как и любой другой человек, на своем пути сталкивается с содержимым, переходящим по мосту Анимы/Анимуса, чтобы встретиться лицом к лицу с Эго. Неженатые люди, как и все остальные, должны разобраться с тем, что из этого содержимого оставить, а от чего отказаться. Они должны научиться ограничивать существование своего Эго в мире тем, что может быть интегрировано, а после внутреннего поиска Анимы или Анимуса, непосредственно связаться с высшим существованием в Самости, с тем, что ставит под сомнение те удобные выводы, что, например, плотские страсти не имеют права на существование в безбрачной жизни. Неженатый человек отличается от остальных лишь тем, что у него нет близкого, состоящего из плоти и крови партнера, вместе с которым можно разобраться в проекциях и реальности.

Тогда как сексуальная любовь несет в себе искру духа, а задача влюбленных, в конечном итоге, состоит в том, чтобы раздуть эту искру в пылающее живое пламя, любя возлюбленного в этом духе, и любя дух в возлюбленном, неженатые люди должны еще более двигаться непосредственно к искре. Другой, кто становится их партнером, тот, к кому они протягивают руку для непосредственного контакта, – это невыразимый Дух. Холостяк отказывается только от конкретного воплощения формы из плоти и крови, в которой Дух пробуждается другим, оставляя открытым и пустым пространство, занимаемое возлюбленным. Для одиноких людей это одновременно и жертва, и возможность. Пространство пусто и открыто для того, чтобы Дух вошел внутрь. Безбрачие сознательно, охотно переносит одиночество, которое в какой-то момент обрушивается на всех нас. Такие люди каждый день регулярно общаются с невидимым Духом в молитве и медитации, и конечно, также через причудливые, воображаемые образы. Они должны быть все время в состоянии постоянной бдительности и готовности, подобно мудрым девам, готовых с маслом к приходу жениха (имеется в виду притча о десяти девах). В таком случае неженатые люди стремятся к тому, чтобы прийти в созвучие с каждым оттенком желаний Самости.

Мы слишком легко забываем, что себялюбие является мотиватором неженатого человека в той же степени, как и любая другая любовь — не эгоистичная любовь, а любовь к себе, которая проистекает из любви Самости и возвращается к ней. «Наша любовь к Богу не может быть в значительной степени, если не полностью, быть потребностью в любви», — утверждает Йозеф Пипер, используя для естественного и здорового сильного желания определение Клайва Стейплза Льюиса, которое он называет «равнодушным инстинктом самосохранения». Это Эрос? «Да», — отвечает он, обращаясь в своем тексте к последней части «Исповедей» Августина Блаженного. «Pondus meum amor mens; eo feror, quocumque feror», — говорит Августин: «Моя тяжесть – это любовь моя: она движет мною, куда бы я ни устремился». Рассуждения Пипера верны как с психологической, так и философской и теологической точек зрения.

Мы управляем этим первичным импульсом, влияющим на все наши сознательные решения, не более, чем мы или любое другое существо имеет власть над собственной природой. И, опять же, неизбежным и неоспоримым является то, что подобное естественное стремление к самореализации и завершенности – это, в основном, любовь к себе. «Ангелы, как и люди, по своей природе стремятся к своему собственному благу и совершенству; и это значит любовь к себе» [Фома Аквинский, Сумма теологии, I, 60, 3]. Поэтому, если мы готовы согласиться с более или менее устоявшимся пониманием Эроса как квинтэссенции всякого желания обрести полноту бытия, утолить жажду счастья, насытиться прелестями жизни, включающими в себя не только близость и общность с нашими собратьями, но и участие в жизни самого Бога, если мы принимаем такое определение, то Эрос следует рассматривать как импульс, присущий нашей природе, вытекающий непосредственно из конечности существования человека как сотворенного создания, из его плотскости.²¹

Неженатый человек выбирает данное состояние в жизни – или, как предпочитают говорить некоторые, состояние выбирает неженатого человека для достижения счастья. Любовь – эффективное средство, чтобы достичь счастья, именно потребности в любви, в эротической любви. Во внутреннем диалоге, в котором целомудренная любовь находит свой самый адекватный отклик, язык зачастую более заряжен, чем в мире плотской любви. Любовь к себе святых и блаженных является очевидной и исполненной эротического торжества.

К сожалению, некоторые мистики, а тем более не мистики, пишущие о мистическом опыте, используют термин «самоотречение». Только в совершенно особом смысле величайшие религиозные приверженцы отказываются от себя – подобно тому, как все мы, будучи сильно влюбленными, ставим благо возлюбленного выше своего собственного. Но любовь к себе, как и потребность в любви, остается мотивирующим побуждением. И мы должны понимать, что реализация этой потребности, какой бы отличной по степени она не была, вовсе не так отличается по сути от нарастания чувств, как духовно, так и физически, которое испытывают влюбленные в земной жизни.

Таким образом, давшие обет безбрачия приверженцы целомудрия, как во многих восточных религиях, так и в иудео-христианской традиции, используют весьма эротические высказывания и выражения как попытку передать хоть какое-то чувство экстаза и экзальтации, которые они познали и так хотят ими поделиться. Бернард Клервоский, комментируя наиболее часто в своих проповедях Песнь Песней, поясняет, что если мы обладаем Божьей благодатью и способностью понять песню, мы должны признать, что только прикосновение Духа Святого может вдохновить на подобную песнь и только личная надежда может раскрыть ее значение, что «это исполненная радостью мелодия, не голоса, а сердца и созвучных желаний». Только влюбленные в душе действительно способны сделать это. «Звуки этой мелодии нельзя услышать посторонним, а только лишь тем двоим, любящим, жениху и невесте, тому кто поет и тому, кому поют», любящий и любимый, то есть я сам и другой, мир Анимы и Анимуса.²²

Неженатые люди и люди, состоящие в отношениях, являются участниками сложного процесса разделения проекций и реальности с целью обозначить границы между собой и другим. Как сильно я должен любить другого, чтобы удовлетворить свои собственные потребности, напитать свой собственный образ, и насколько сильно я люблю другого, проживающего свою собственную жизнь? Как сильно я люблю лучшее «я» другого и способен поделиться лучшим в себе, и как много я присваиваю в попытке возвеличить себя? Насколько сильно моя проекция подводит к реальности другого? Наколько сильно моя проекция раскрывает неизвестные части меня самого? Как много божественной жизни приносит мне моя любовь к другому, и насколько больше жизни во мне самом тем самым раскрывает Божественное? Подобные вопросы, как и бесконечное множество других вопросов, и составляют работу влюбленных, будь это сексуальные объятия или же молитвенное единение аскетизма.

Этот повторяющийся процесс разделения проекций и реальности подобен стадии альбедо в алхимии, бесконечному омовению и отбеливанию, в котором мы отделяем наши комплексы и реальность и в архетипах ищем способ выйти за их пределы, на тот уровень, где нам уже не требуются язык или образы анимы и анимуса, где слова становятся тишиной, а образы перестают иметь значение.

Перевод: Мария Глебова

ССЫЛКИ

Глава 5. Обучение через друг друга

Упоминание Адеодата в сочинении Августина «О порядке», его диалог о Божественном порядке в вещах, больших и малых, от петушиного боя до устройства Вселенной, подтверждает все доводы его отца: его имя «Данный Богом» провозглашает смысл всего и подтверждает возможность позитивного движения, даже когда единственными видимыми признаками являются несовершенство бытия, зло в понимании Августина.
См. A. B. Ulanov, “The Birth of Otherness: The Feminine Elements of Being and the Religious Life,” in Receiving Woman.
См. Winnicott, Playing and Reality, chap. 9.
Более подробно см. Winnicott, Child, the Family and the Outside World, chap. 17. Также см. Vera Von der Heydt, “On the Father,” in Fathers and Mothers, ed. H. A. Wilmer (Wilmette, 111.: Chiron, 1990); Harry Wilmer, “Jung: Father and Son,” in the same volume; Amy Allenby, “The Father Archetype in Feminine Psychology,” Journal of Analytical Psychology 1, no. 1 (1955); and The Father: Contemporary Jungian Perspectives, ed. Andrew Samuels (New York: New York Univ. Press, 1986).
См. The Poems and Letters of Andrew Marvell, ed. H. M. Margoliouth (Oxford: Clarendon Press, 1952), 37.
См. Plato, The Symposium, 189c-193d.
См. Philo, “On the Contemplative Life,” in the Loeb Classical Library edition of Philo (London: Heinemann, 1960), vol. 9, 151.
Обсуждение этой темы см. Vera Heisler, “Individuation Through Marriage,” in Psychological Perspectives 1 (Fall 1970); and Adolf Guggenbuhl-Craig, Marriage—Dead or Alive, trans. Murray Stein (Zurich: Spring, 1977).
См. Florida Scott-Maxwell, The Measure of My Days (New York: Knopf, 1968).
Мотив воскрешения в «Зимней сказке», который, хотя и основан на пьесе Роберта Грина, во многом принадлежит Шекспиру. Сюжет «Перикла», соавтором которого также является Шекспир, строится вокруг мужчин, примиряющихся со своими внутренними женскими сущностями, а также и с реальными женщинами в жизни. Они должны очистить себя — или уже очистили себя в результате событий – от присущего им презрительного нескрываемого отказа от женского или более замаскированного искоренения этого с помощью чувствительности. Главные герои произведений Джейн Остин, мужчины и женщины, переживают опыт менее жестокой конфронтации с собой или с другими и практически всегда с достоинством примиряются с тем, насколько они способны, признать свою сексуальную идентичность, таким образом, чтобы внимательный читатель пережил, как и в поздних работах Шекспира, своего рода рождение или возрождение бытия, что можно увидеть на примере Эммы Вудхаус («Эмма») или Капитана Уентворта («Доводы рассудка»). Беседа Гуго Сен-Викторского со своей душой, во многом контрастирующая\\противоположная опыту, переживаемому героями Шекспира и Остин, описывается Барбарой Ханной в Encounters with the Soul: Active Imagination, as Developed by C. G. Jung (Santa Monica, Calif.: Sigo, 1981), chap.6. и в книге «Встречи с душой: активное воображение», разработанной К.Г. Юнгом (Санта-Моника, Калифорния: Sigo, 1981), гл. 6.
См. C. G. Jung, Dream Analysis: Notes of the Seminars in Analytical Psychology, 1928-29 and 1929-30, (Zurich: 1958), 2 vols., vol. 2, 151.
См. C. G. Jung, “On the Psychology of the Trickster-Figure,” in CW 9:1, 271, para. 485.
См. Flermann Broch, The Spell, trans. H. F. Broch tie Rothermann (New York: Farrar, Straus & Giroux, 1987), 171.
Рассуждения о женской аниме см. в M. Esther Harding’s The Way of All Women (New York: Putnam, 1970), chap. 1. См. также A. B. Ulanov, The Feminine, 252-255.
См. A. Ulanov and B. Ulanov, Religion and the Unconscious, chap. 11, а также Von Franz, Projection and Re-Collection in Jungian Psychology.
См. Robert Musil, The Man without Qualities, trans. Eithne Wilkins and Ernst Kaiser (London: Seeker & Warburg, 1960), vol. 3, 275-277, 280-282, 286.
См. Eve Metman, “Woman and the Anima,” The Guild of Pastoral Psychology, 71, 1951. См. также A. B. Ulanov, Receiving Woman, 125-126, 129-131.
См. D. W. Winnicott, “Freedom” and “Some Thoughts of the Meaning of the Word ‘Democracy’” in Home Is Where We Start From, 237, 252. См. Также C. G. Jung, The Undiscovered Self, in Civilization in Transition, CW 10, trans. R. F. C. Hull (New York: Pantheon, 1964), 258, 276, 278, paras. 511, 537, 540; A. Ulanov and B. Ulanov, Witch and the Clown, 87-88, 146, 200.
Относительно исцеляющих способностей и разрушительных угроз демонического см. A. B. Ulanov, “The Psychological Reality of the Demonic,” in Picturing God (Cambridge, Mass.: Cowley Publications, 1986).
О безбрачии см. John Dourley in Love, Celibacy and the Inner Marriage (Toronto: Inner City Books, 1987).
См. Josef Pieper, About Love, trans. Richard Winston and Clara Winston (Chicago: Franciscan Herald Press, 1974), 69-70. The Augustin- ian text is from the Confessions 13.9.
См. St. Bernard, On the Song of Songs, trans. by a Religious of C.S.M.V. (London: Mowbray, 1952), 23.
Для более подробного понимания стадии альбедо в алхимии см. Jung’s Misterium Coniunctionis, CW 14, 177, 197, 220-21, 238, 314, paras. 220, 253, 319, 334, 434. См. также Jung’s Alchemical Studies, CW 13, 68, para. 89; von Franz, Alchemy: An Introduction, 220-223; E. F. Edinger, Anatomy of the Psyche: Alchemical Symbolism in Psychotherapy (La Salle, 111.: Open Court, 1985), 40, 156; Barry Ulanov, “Mysticism and Negative Presence,” in The Cluster Festschrift, The Journal of the Ancient Near Eastern Society of Columbia University, vol. 5, 1973.