Стефан Хёллер
Гностический Юнг
Часть II Глава 6 Проповедь третья
Неведомый Бог Юнга
Вышеупомянутые элементы образа Абраксаса проясняют, почему среди бесчисленных обитателей гностических эонов, Юнг остановился именно на этой специфической фигуре. Абраксас явно апеллирует к трем юнгианским принципам: объединение оппозиций; стремление к индивидуации через постепенное завоевание сознанием бессознательных областей; и юнгианскую переформулировку фрейдовской концепции либидо, как психической энергии или духовной силы титанической величины, используемой Психе для собственных Мистериальных целей. Неудивительно, что Юнг называет Абраксаса в последней Части второй проповеди “…невероятно сущим, несущим сущее ” . По истине, эта странная чудесная фигура петушиноголового, змеиноногого человека-бога должна была стать наиболее желанным архетипическим гостем в его длинной комнате, где он инструктировал буйных и склонных к бунту мертвецов.
Необходимо отметить, конечно, что Юнг не был первым и единственным ученым, воскресившим Божество Василида и сделавшим его центральной фигурой в гнозисе. В 1891 году германский классицист Альбрехт Дитрих опубликовал примечательную работу, озаглавленную Абраксас, основанную на магическом папирусе, датированном примерно 350 г.н.э. и расположенном в Лейденском музее Античности в Голландии. Дитрих, почти как и Юнг в 7 наставлениях, изобразил Абраксаса как высшего Бога Гнозиса, в котором встречаются все оппозиции и реальности. Папирус Дитриховской экспозиции содержит теогонический миф изысканной красоты и огромной психологической глубины, который мог вдохновить Юнга во многих смыслах. Среди всего прочего Дитриховский Абраксас имеет дело с интригующим мифом о творении мира посредством семи дочерей(daughters) (или смешков- laughters?) бога: первая произвела свет, вторая эфир, третья ум в форме Гермеса, четвертая людей, пятая судьбу, шестая время, а из седьмой и последней эманировала божественная Психе, репрезентация души, которая, ведомая Гермесом, освещает интеллект, а затем наполняет всю мировую систему движением и энергией. Дитриховские работы, включая его Абраксаса, являлись семенными в буквальном смысле этого слова, т.к. они содержат под фигуративной мантией терминов сравнительного религиоведения множество концепций, ставших центральными в Юнговской психологии. Школа религиозной истории, представленная такими людьми как Дитрих и Аснер, дала бесчисленное множество инсайтов из своего обширного хранилища данных и мотивов различных религий. Они сформировали своего рода прима материю для юнговской концепции архетипов, так же как и для таких индивидуальных элементов его системы как анима, тема духовного возрождения, индивидуация и объединение оппозиций.
Юнговское знакомство с работами Дитриха, также как и его более современного духовного брата по оружию Германа Аснера, открывшего Афродиту под маской легенд о СвМарианне, Пелагее и и Афре, равно как высокая их оценка хорошо засвидетельствованы.
Другое, несколько более противоречивое и темное возрождение фигуры Абраксаса, связано с германским автором, лауреатом нобелевской премии и современником Юнга, Германом Гессе. В своей первой известной работе “Демиан”, опубликованной под псевдонимом Синкляр, Гессе повторно обращается к Абраксасу. Опубликованная в 1919 году сразу после окончания Второй Мировой войны и после перемещение Гессе из Германии в Швейцарию, “Демиан” стала книгой, сделавшей Гессе всемирно-известным автором. (Две предыдущие книги: “Петер Каменцинд” и “Под колесом” принесли ему мало внимания). “Демиан” это полностью гностическая книга, как легко поймет каждый имеющий представление о гностицизме. Наряду со ссылкой на Абраксаса, Гессе использует несколько гностических тем, среди них наиболее явной является гностическое толкование библейской истории о Каине и Авеле, в которой Каин появляется в более благородном свете, чем Авель. Самым примечательным, однако, является авторское обращение к Абраксасу, который в его интерпретации Гностического образа является крайне близким интерпретации, предложенной Юнгом в семи наставлениях.
В “Демиане” молодому Синкляру попадается герб, на котором фигурирует геральдическая птица – ястреб-перепелятник. Впоследствии он видит во сне это изображение и рисует его в диких красках по памяти. В конце – концов он получает от своего мистериального друга Макса Демиана толкование сна и изображения, которое гласит:
“Птица с боем вылупляется из яйца. Яйцо это мир. Кто хочет родиться, должен сначала разрушить мир. Птица летит к Богу. Имя Бога Абраксас”.
Затем по странному совпадению преподаватель классики, д-р Фолленс, завершает свою лекцию словами:
… судя по всему Абраксас имеет гораздо более глубокое значение. Мы можем понимать под ним божество, чья символическая задача – объединение божественного и дьявольского элемента.
Тогда молодой Синкляр понимает, что Абраксасс в сущности является разрешением конфликта, занимавшего его некоторое время. Мир разделен на добро и зло, а традиционный Христианский Бог, является исключительно богом добра. Синкляр склоняется перед необходимостью поклонения полноте, нежели только светлой доброй сторона бытия.
Следующий инцидент, в котором упоминается Абраксас, происходит когда Сингляр встречает музыканта Писториуса, странную гностическую фигуру. Этот дикий задумчивый еретик отвечает на рассказ Синкляра о его недавнем интересе Абраксасом многозначительным утверждением: “Никто не слышит об Абраксасе случайно, не забывай об этом”. В ходе дальнейших встреч Писториус читает искрению и эмоциальную проповедь Синкляру.
“Синкляр, наше священное имя Абраксас, он является Богом и Сатаной и содержит в себе одновременно светлый и темный мир. Абраксас не cделает исключения ни для одной из твоих мыслей, ни для одного из твоих снов. Никогда не забывай этого. Но он покинет тебя, если ты станешь безупречным и нормальным. Тогда он оставит тебя и будет искать другой сосуд для варки своих мыслей”.
Возможный источник интереса Гессе к Абраксасу и прежде всего его оригинального подхода к теме, крайне похожего на юнговский в 7 наставлениях, был предметом замешательства и споров довольно значительное время (см. материалы Первой Panarion конференции Института К.Г. Юнга, состоявшейся 1975 в Лос Анжелесе, в особенности доклады Г…, Джеймса Кирша и Г.Шолема). Поклонники Гессе склоняются к тому, что Гессе вынес образ демиановского Абраксаса из собственного креативного воображения – и конечно ни какое сходство с волшебными образами из многочисленных вдохновлявших его работ не может опровергнуть возможность, также как и невозможность или даже маловероятность этого. С другой стороны, различные последователи Юнга склонны видеть прямую связь между семью наставлениями и “Демианом”.
Эти исследователи указывают на тот факт, что Гессе прошел курс юнгианского анализа в 1916 году, и что его аналитик, некто Доктор Ланг, мог иметь доступ к Семи Наставлениям, и мог их дать прочитать Гессе, таким образом Гессе мог получить свою гностическую инспирацию из маленькой работы Юнга. Однако, “Демиан” был опубликован в 1919 году, возможно слишком рано для того чтобы Гессе смог использовать юнговские идеи о Гностицизме – Гессе отрицал свое знакомство с литературным корпусом раннего гностицизма, но он никогда напрямую не сталкивался с вопросом, знакомы ли ему юнговские Семь Наставлений.
Мигель Серрано, чилийский дипломат и поэт, получивший широкую известность благодаря своим воспоминаниям о дружбе с Гессе и Юнгом, никогда не упоминал о возможной связи между Семью Наставлениями и “Демианом”, хотя он и уделил обсуждению фигуры Абраксаса как в гессевской, так и в юнговской версии достаточно большое внимание.
Удивительно, что почти никто, кажется, не допускает возможность того, что и Юнг и Гессе, столкнулись с типично юнгианским феноменом примерно в одно и тоже время, а именно, что они встретили новый восходящий архетип, или, выражаясь более поэтическим языком, что они оба встретили Абраксаса, как автономное существо глубокой древности равно как и современности.
Юнг усиливает свой опыт Абраксаса своим глубоким изучением гностицизма, в то время как Герман Гессе главным образом своим поэтическим воображением, окружившим Абраксаса соответствующими образами и концепциями. Тем не менее, как это часто случается, исходя из двух различных направлений оба визионария, могли представить своим читателям материалы столь похожие и внутренне непротиворечивые, что критический разум склонен усмотреть между ними прямую связь. Логические объяснения не всегда корректны, особенно когда это касается продукта нерациональных, креативных и имагитивных процессов. Появление некоторой архетепической манифестации Абраксаса в особенно критичное время европейской истории (во время и сразу же после первой мировой войны), отличных и тем не менее органически связанных с образом, данным Василидом и другими гностиками, могло бы оказаться поистине примечательным и многозначительным феноменом. Тот факт, что два наиболее креативных человека эпохи были выбраны архетипом для своего появления одновременно, может оказаться даже более значительным и чреватым архетипическим наследием, вся полнота выводов из которого еще ждет своего открытия.
Как в последней части второго наставления, так и на протяжении всего Третьего Наставления, Юнг показывает значительную осведомленность о потенциально негативном впечатлении, которое образ Абраксаса может оставить на обыкновенном религиозном сознании. Так он заканчивает Второе Наставление словами: “здесь у мертвых случилось большое смятение, т.к. они были христианами”. Увы, одним из первых, у кого проповедь и, прежде всего, Абраксас вызвали большое смятение, был не христианин, а иудей, Мартин Бубер! Юнг называет Абраксаса истинно ужасным из-за его способности генерировать правду и ложь, добро и зло, свет и тьму одними и теми же словами, одними и теми же деяниями. Концепция всеобнимающей реальности, где оппозиции существуют вместе, и откуда они разворачиваются без взаимного террора, морального осуждения и отчаянного противостояния не является удобоваримой для не-гностической ментальности последних 1700 лет Западной религии.
Гностики часто обвинялись врагами в дуализме, что подразумевает веру в два эквивалентных и оппозиционных принципа – добра и зла. Бубером или кем бы-то ни было, может быть справедливо отмечено, что фигура Абраксаса в Наставлениях или в нашей интерпретации лишена какого бы то ни было морального измерения, что делает его безразличным к жизни человеческого рода.. Подобные возражения коренятся главным образом в том факте, что люди Западного мира воспитаны Иудео-христианско-исламской концепцией Бога, который является личностью и следовательно морален по своей природе. Тем не менее, надо отметить, что этот моральный аспект концепции Бога не приложим к формам Божества или высшей реальности во многих других религиях, в особенности восточных. В трактатах Веданты, Буддизма и Гностицизма рассматривается высшая божественность, зачастую безразличная к моральным вопросам, ввиду того, что они имеют дело с реальностью превышающей дуальные категории добра и зла.
Юнг в своем интуитивном знании Гнозиса, осознавал, что не дуализм, а познание высшей необходимости объединения оппозиций было сердцем гностического мировоззрения. В строках вроде следующей: “Он сам Великий Пан, но он и низший. Он Приап” Юнг прямо отождествляет Абраксаса с универсальной и недифференцированной психической энергией, которую он открыл в своей работе “Символы Трансформации”. Однако он также осознает что эта энергия способна превращаться в силы инстинкта, которые являются малым Паном, слепой, но мощной инстинктивной природой человека, символизируемой вечно возбужденным фаллосом Приапа. Высочайшие архетипы бессознательного могут порой быть аналогичными инстинктам, как равно корректным является и то, что инстинкты в свою очередь соответствуют архетипам.
Таким образом, Абраксас может быть отчаянным прыжком охотящегося Льва в момент убийства и в то же время безмятежной красотой весеннего утра; он может быть любовью и убивающим любовь; он может быть Христом, святым, и в то же время Иудой, его предателем. Юнг сказал однажды: ни одно здоровое дерево не может отречься от своих темных корней пребывающих в земных недрах, т.к. это может привести к гибели. Корневая система духа располагается в инстинктах психофизиологического организма человека. Только с большим риском можем мы отрезать себя от этих корней, т.к. без них подлинное дерево нашего бытия упадет, и полюбившиеся цветы наших идеалов также как и алмазнокрылые небесные птицы архетипической психе будут уничтожены. Тем не менее Бубер и христианские теологи, идя по следам Ипполита и Иринея, обвиняют Юнга в обожествлении инстинктов, без их освящения. Они не могут и не желают понять, что темнота внутри психе должна быть принята, познана, и в конце концов соединена со светом, в состояние полноты, которое не является ни светом ни темнотой, но условием для обоих, и в то же время является большим, чем то и другое.
Божественный гибрид, которого Юнг называет Абраксасом, является живым и символическим отрицанием философского закона исключенного третьего, или как он называется в просторечии – “либо-либо философии”. Жуткая смесь Семитского морализаторства и аристотелевской логики, захватившая и покорившая христианский мир посредством работ Фомы Аквинского, погрузила Западное человечество в абсолютную категоризацию всех вещей относительно отношения “либо-либо”. Свет и тьма рассматриваются как находящиеся в конфликте, т.к. наше мышление принимает идею о том, что оба не могут существовать вместе. Жизнь и смерть изображаются как полярные оппозиции, и человек естественно отдает предпочтение жизни. Вследствие этого, суицид и другие формы саморазрушения или даже уничтожение маленького плода в утробе матери кажутся западному религиозному сознанию вопиющими преступлениями. Этот род мышления характерен для дифференцированного сознания эго, поскольку эго руководствуется только сознательными мотивами и рассуждениями. Это абсолютная правда, что в мире сознающего эго, зависящего от чувственного мира, вещи и существа всегда являются тем либо другим: совершенно очевидно, что кресло не является собакой, солнечный день дождливым днем и т.д. С другой стороны, психе, образованная бессознательным, равно как и сознательным разумом, не имеет дело со столь четкими и разделимыми категориями. Встречали ли мы когда-нибудь человеческое существо, которое было бы абсолютно тупым или абсолютно интеллигентным, совсем хорошим или совсем отвратительным? Очевидно, нет, ибо в природе человеке, мистерии и глубины Психе препятствуют любой возможности для столь категорической оценки. В Психе, в особенности в ее бессознательной компоненте, оппозиции имеют тенденцию к соединению. Сознательное эксклюзивно (исключительно) для сознания и подобно световому лучу определяется темнотой бессознательного. Бессознательное, наоборот инклюзивно (включительно). Оно имеет дело скорее с категорией “оба”, нежели с “или-или”. Не то что бы дуальности отсутствовали в бессознательном: до этого далеко. Мы можем допустить ошибку, если припишем антидуализм (монизм) Адвайты темной составляющей Психе. Бог Гелиос и противоположный ему Дьявол, описанный во Втором Наставлении, занимают много места в тотальности Психе, в том числе в ее бессознательной составляющей. Принципом бессознательного, однако, является не столько конфликтующий дуализм, сколько гораздо более редкий комплементарный дуализм. В бессознательном оппозиции дополняют друг друга, в то время как в сознательном они отрезают друг друга сознательным вниманием или моральным одобрением. В бессознательном – будь это темные глубины инстинктивного либидо (низший Пан или Приап) или заоблачные высоты нуминозной архетипической Психе – жизнь генерирует и регенерирует силой Абраксаса, который является безличностным, аморальным, всеобъемлющим, бесстрашным, беспощадным, неуязвимым и вечно активным.
В четвертом наставлении Абраксас упоминается как “активность целого”, чем подчеркивается ее энергетическая и силовая составляющая, что характеризует этот принцип наиболее ясно. Но для чего используется эта энергия? Каковы ее цели? Очевидно, Абраксас существует для непрекращающегося возобновления жизни, под которой мы должны понимать жизнь Психе, хотя физическая жизнь также не исключается. Говорят, Иисус сказал, что он пришел для того, чтобы мы получили эту жизнь и прожили ее наиболее полно. Можно сказать, что динамизм психики всегда держится на точке равновесия между бинарностями, где баланс полюсов освобождает энергию, которая как правило участвует в конфликте оппозиций. Не то что бы этот конфликт был нежелательным или злом как таковым. Однако необходимо осознавать, что конфликт будет полезным и продуктивным для повышения и улучшения уровня нашего бытия только когда он ведет к разрешению посредством включения, а не исключения оппозиций. Возможно, нам будет легче понять эту сложную идею, когда мы применим ее к конкретным психологическим рассмотрениям. Ни один психологический конфликт не был успешно разрешен за счет выбора одной из оппозиции в ущерб другой. Только когда оппозиции примеряются на уровне высшем для них самих, можно утверждать, что было достигнуто реальное решение. Понимание этого, в сущности, и отличает юнгвский терапевтический метод от методов, применяемых другими практиками вскормленными менее глубокими теориями. В юнгианской психологии нет простого выхода из психического конфликта посредством отождествления себя с одной из его полярностей. Иначе говоря, мы должны не только биться на стороне светлых ангелов, но иногда также присоединятся к воинству падших ангелов. Двум психическим противникам должна быть предоставлена возможность смешиваться, реагировать друг на друга, так чтобы из их ран и битв, из их агоний и сражений после множества трансформаций могла появиться обновленная душа. Эта душа даст сознанию решение, которое по всей вероятности явится истинным разрешением, обновленным, или полностью новым высшим путем снятия конфликта, которое в предыдущем нетрансформированном состоянии Психе было бы немыслимо и невозможно.
Пожалуй, не будет преувеличением предположить, что этот род тонкого разрешения, происходящий в точке равновесия, возникающей между двумя противоборствующими силами, является ключевым в мистерии Абраксаса, как она представлена во Втором и, в особенности, в Третьем Наставлении. Между двумя оппозициями, Богом и Дьяволом, между днем и ночью, на самой границе рассвета возникает могущественный шантиклер, петушиноголовый бог космической и психической энергии, берущий силу у дня и у ночи и готовый к гонке на своей колеснице, запряженной конями рассвета, к миру по ту сторону земли и звезд, расположенному за пределами времени и разума.
Другой полезный пример практической пользы концепции Абраксаса может быть найден в социальной и исторической сфере. Давайте спросим себя: почему смерть и старость являются столь страшной социальной ношей в современном западном обществе? Почему в другие исторические эпохи люди могли жить красиво и в старости, наслаждаясь мудростью и уважением к мудрости, в то время как в наше время мы не видим ничего подобного? Почему когда-то смерть была близким знакомым, если не интимным другом человечества, в то время как сейчас это враг не менее страшный от того, что как правило вежливо игнорируется? Причина этого прискорбного феномена современности может быть легко найдена в вышеупоямнутой философии исключенного третьего… Неопровержимая, но убийственная логика говорит нам, что жизнь это хорошо: поэтому смерть это плохо. Мы должны, следовательно, если мы мыслим рационально и логически, принять жизнь и отрицать смерть. Мы должны цепляться за первое и избегать последнего. Если мы не примирим оппозиции, если мы вынуждены выбирать из обычного “или-или”, тогда очевидно мы должны выбрать жизнь. Таким образом, жизнь становится главным мерилом всех ценностей, а смерть абсолютным отрицанием их. Т.к. большая часть наших ценностей сконцентрирована на жизни, смерть означает для нас разрушение всех ценностей жизни.
Смерть становится не только окончанием физического воплощения, но фактически означает конец самого существования. Все это является прямым результатом сознания, доминируемого эго – мышлением. Т.к. то, что сознает, не может представить себя не сознающим, потеря сознания в смерти должна рассматриваться как потеря существования как такового. Из этой психологической установки происходит не только наше игнорирование и неприятие смерти, но и наше неприятие естественного процесса старения, с сопутствующим этому культом вечной молодости. Если мы отвергаем старость абстрактно, абсолютно логично, что мы будем отвергать носителей отвергаемого феномена, и поэтому мы заключаем наших стариков в ужасающие дома, предназначенные скорее для их сокрытия чем для заботы и истинного благополучия. Пусть никто не напоминает нам о смерти, или о старости, ведь жизнь и молодость это хорошо, а, следовательно, смерть и старость плохо – действительно, почему мы должны вспоминать о таких ужасных вещах?
Юнг вслед за древними гностиками говорит о полноте реальности. Эта полнота бытия кажется его главным лозунгом, который он повторяет снова и снова на различные лады. Отношение Юнга к смерти является отражением этого унитарного подхода. Отказываясь от какого-либо детерминистического предсказания судьбы сознания после распада тела, Юнг тем не менее настаивает на существовании некоторого рода продолжения за порогом смерти. Эта позиция коренится в его убежденности относительно взаимосвязанной и дополнительной природы оппозиций на психологическом уровне. Как свет раскрывается не сам по себе, но благодаря своим отношениям с темнотой, так смерть становится важной благодаря жизни и жизнь полной смысла благодаря смерти. Смерть часть жизни. А жизнь часть смерти.
Кроме того, с классической Гностической точки зрения легко доказать, что автор нашего гибельного одностороннего отношения к смерти никто иной как глупый демиург творения, который в 3 –й главе (стих 3) Писания делает так, что смерть становится порождением человеческого греха. Из того, что смерть результат греха, следует, что смерть должна отождествлятся со злом, а жизнь становится даром Бога, даже если смерть при этом является его проклятьем. Аналогично, старость рассматривается в Святом Писании как обитель забот и скорби, болезнью органически связанной со смертью, последствием греха. Ни что иное, как религия послужило началом великой ереси разделения, философии исключенной середины.
Исходя из юнговского психолого-исторического отношения к данному факту, можно понять, что ранняя демиургическая фаза религиозности на Западе была направлена на отделение сознания от своего эонного сна в бессознательном. Гнозис направлен, с другой стороны, на индивидуацию, реинтеграцию дифференцированных и отвращенных друг от друга сознания и бессознательного. Т.о. традиционная религия разделяет, а гнозис объединяет. Эти две тенденции являются взаимно противоречащими и они, безусловно, находятся в конфликте с друг другом, но они также репрезентуют отдельные фазы роста и развития человеческой Психе, как на индивидуальном, так и на коллективном уровне. Так же как для юности по крайней мере частично свойственна экстраверсия и пассионарная включенность во внешний мир, должно быть понятно, что религия раннего периода должна нести разделительный и экстравертный характер. С другой стороны, зрелость индивидуума равно как и культуры должна нести с собой рефлексию и внимание ко внутренним реалиям и мистериям души, короче говоря она должна быть богата мудростью. Не удивительно, что Бог разделения законодатель и архитектор (демиург), в то время как ключевая мифическая фигура в индивидуалистической гностической духовности это София, воплощенная мудрость
Глубочайшей причиной неприятия идеи единства или Абраксаса является страх человека перед моральными и этическими последствиями подобного взгляда.
Древние Гностики были привычны к антиномизму, или к позиции оппозиционной к моральным законам, и в особенности к тому, как он открывается в 10 заповедях. Бубер только озвучил вечную анти-гностическую паранойю, когда отклонил юнговского Абраксаса на основании того, что идея Бога, который одновременно Дьявол и Бог ведет к моральной анархии внутри индивидуума. В то же время совершенно очевидно, что сорт морального абсолютизма, воплощенный в традиционной религии, является и должен оставаться неприменимым как к гностицизму, так к современной глубинной психологии. Фрейд питал лютую ненависть к религии главным образом потому, что обнаружил, как разрушающе действуют религиозные предписания против манифестации либидо на жизни людей, и это наблюдение до сих пор справедливо. Психология не может и не должна рекомендовать боговдохновленные моральные императивы в качестве законов Психе. Гностическая религиозность имеет позицию крайне схожую с психологической. Гностики осознают необходимость для индивидуума выполнять правила внешнего мира, но они не видят необходимости возводить эти придуманные человекам нормы в ранг божественных установлений, не терпящих отклонений. В то же время, они допускают, что моральный закон и дисциплина могут оказаться весьма полезными для некоторых персон, принадлежащих к категории менее развитых людей, нуждающихся в дисциплине для укрепления своих духовных мускулов. С другой стороны, они также осознают, что дисциплина нужна лишь для достижения некоторых специальных целей, и после того как они достигнуты, становится излишней. В действительности Гностик не антиномичен (анти-против, номос –закон), но является ищущим автономии ( авто –себя. Nomos –закон), поскольку он стремится к состоянию, в котором его внутренний закон декларируется каждый день и каждый момент непреходящей божественной интуицией. Именно в душной, кровавой и полной слез арене каждодневной экзистенциальной битвы с жизнью, а не в Библии, Коране и Евангелии, Гностики открывают закон, пригодный для их особенных и индивидуальных условий. Человеческая природа не нуждается ни в освящении, ни в обожествлении; силы освещения так же как божество предвечно были высажены в ней до сотворения времен и пространства.
В своем описании Абраксаса, Юнг представляет нам настоящую литанию характеристик, нечто вроде перечисления парадоксальных атрибутов Плеромы в первом наставлении. Легко заметить, однако, что если в описании Плеромы он сосредотачивается на бесчисленных парах оппозиций, существующих как уравновешивающие качества Плеромы, в своей характеристике Абраксаса он особенно настаивает на чрезвычайной динамической силе космического шантиклера. Несмотря на то, что некоторые атрибуты Абраксаса появляются как оппозиции (такие как очарование земли и жестокость небес), его главной отличительной особенностью является неукротимая энергия. Т.о. если Плерома репрезентует высшую полноту, божественную трансцендентность и покой в своем суверенном и нуминозном великолепии, то Абраксас воплощает ее абстрактную полноту в космической и психической активности. Хотя, как упоминалось выше, было бы серьезным непониманием считать Абраксаса некоторым типом традиционных Гностических демиургов. Было бы гораздо более корректным сказать, что он является силой, без которой ни один демиург не был бы способен к творению, и он же является освобождающей силой, посредством которой мудрость и любовь способны совершить свою работу по вызволению человеческой души из космического рабства. Кроме того, Абраксас ужасен. Это слово, как нам кажется, требует прояснения, не столько в современном общеупотребитеьном смысле, а скорее в смысле в Возрожденческой terribilita, которая могла одновременно ужасать и зачаровывать и считалось свойством всех по-настоящему великих и выдающихся личностей. Абраксас ужасен в том смысле, в котором были ужасны Папа Юлиус Второй или свирепый князь Чезаре Борджио. Его кнут не отличается от веревки с узлами, которой Иисус выгонял торгующих из храма. Его ужасность не означает зла или мании величия, как можно было бы подумать в случае демиурга, скорее это манифестация титанической силы, одно присутствие которой наполняет человеческое сознание ужасом и трепетом
Что же делать человеческому сознанию с ужасным Абраксасом? Юнг дает ясный и впечатляющий ответ: ”Созерцание его- слепота, познание его – безумие, служение ему – смерть; страх перед ним мудрость, подчинение ему означает свободу”. Погружать чье-либо сознание в яростный динамизм бессознательной жизни посредством медитации, размышления или религиозного поклонения вряд ли эффективно. Передозировки психоделических наркотиков, дурманящих и разрушающих эго веществ, молчаливо свидетельствует об этом. Короткие случаи потери эго при погружении в водовороты неукротимой жизненной энергии мы можем рассматривать не только как допустимые, но и как полезные; Немало отверженных людей современной культуре действительно нуждаются в открытии силы Абраксаса внутри себя, отчасти в духе гессевского степного волка. Как страх перед Богом был представлен началом мудрости, так страх перед Абраксасом назван мудростью Юнгом. Этот страх, как святая смесь благоговения и осторожности предостерегает индивидуума от недооценки или глупого провоцирования титанических сил, скоцентрированных в атомном ядре души. Главный закон, найденный в юнговских наставлениях, однако состоит в следующем: ”подчинение ему означает свободу”. Сопротивляться Абраксасу значит провоцировать высшие бедствия. Яростный динамизм жизни не заглушается; он так или иначе возвращается в область сознания. Римляне мудро говорили о природе: Naturamexpellasfurca, tamenusquerecurret ”ты можешь оттеснить природу вилами, но она быстро вернется”. Природа, рассматривается ли она как внешняя природа элементарных сил или как внутренняя природа психических сил не может успешно блокироваться сознанием. Поистине мудро писал Уильям Блейк : “Лучше убить младенца в его колыбели, чем нянчить нереализованные желания”. Принятие и проницаемость по отношению к побуждениям и структурам бессознательного является путем освобождения и индивидуации, Гнозисом, и т.п. Подавление, односторонность, неспособность принять воды великих подводных рек – прямой путь к закрепощению и рабству. Подавление бессознательной динамики ведет нас к порабощению силами, которые мы хотим подавить. Поэтому всякий раз, когда покоряемся Абраксасу, мы продвигаемся к нашему истинному освобождению.
Какой вывод мы должны извлечь из этого Третьего Наставления, содержащего юнговское ужасающее и сублимированное описание Абраксаса? Будет справедливым сказать, что фигура Абраксаса означает для Юнга больше, чем все остальные силы и мифические фигуры упомянутые в Семи Наставлениях. Несмотря на противоречия, которые порой сопровождают юнговскую интерпретацию Абраксаса, мы можем быть уверенными, что эта фигура выказывает юнговский гнозис и Гностицизм более очевидно, чем какой-либо иной пункт доказательства. Согласуется ли в деталях юнговская интерпретация Абраксаса с пониманием различных Гностиков, упоминавших эту фигуру, в сущности не так уж важно. Гностические писания Нах Гаммади, равно как и другие, более ранние открытия, ясно показывают, что Гнозис никогда не был враждебен использованию одного и того же имени в несколько отличных терминах или в новом контексте. Сегодня отсутствует возможность узнать, является ли рассмотрение Юнгом фигуры Абраксаса в Семи Наставлениях (и, возможно, гессевского в Демиане) менее близким точке зрения древних Гностиков, чем некоторые научные гипотезы.
Если мы примем простое и очевидное положение, что Юнг был Гностиком, хотя и современным (каким же еще он мог быть?), тогда он действовал в типичной Гностической манере, модифицуруя существующий гностический миф и мифологическую фигуру и придавая ему род атрибутов и содержание, которых требовал его собственный гнозис. Юнгианская концепция Абраксаса может быть резюмирована утверждением, что она репрезентует динамизм и полноту бытия. Конечно, образ и фигура Абраксаса в его наставлениях обладает такой экзистенциальной силой, что можно с уверенностью принять его за живого. Возрождение Абраксаса для современных проблем наиболее ярко выражено вышеупомянутым поэтом-дипломатом Мигелем Серрано:
“Современное христианство и западный мир как таковой сейчас достигли критической точки, и открывающийся выбор кажется малопривлекательным. Мы равно не хотим апокалиптических катастроф, обезобразивших наше прошлое, так и дугуманистического пути Востока, который бы привел к безнадежному снижению наших стандартов. Возможно, единственный путь который остается – это Абраксас, что означает проецирование нашей души как наружу так и во внутрь, как к свету так и к мрачным теням наших биологических корней, в надежде найти в комбинации обоих чистый архетип. Этот чистый архетип будет аутентичным образом бога, находящегося внутри нас и словно Атлантида затерянного глубоко под водами нашего сознания. Таким образом, Абраксас станет синонимом Тотального Человека”.
Как Юнг заявил все тому же Мигелю Серрано, никто по-настоящему не понимает его, разве только поэт может что-то понять. Это позволяет нам завершить наш комментарий к Третьему Наставлению цитатой другого поэта, Уильяма Блейка, который в своем Гностическом и пророческом визионарном безумстве, возможно хорошо изобразил Абраксаса, провозгласив:
Где в златопером облаке утра сын пламени
Разгоняет тучи, исчерченные проклятьями, воздвигает столп закона на
прахе, выпускает из подземелий ночи коней вечности и возглашает:
ИМПЕРИЯ УМЕРЛА!
ОТНЫНЕ СГИНУТ И ЛЕВ И ВОЛК!