Томас Мур
Родственные души
Глава 7
Западный ветер настиг ее,
когда поднималась она из животворящей пены,
и понес ее из нежной пены на ее родной остров
к томящимся влюбленным,
часы золотого дня приветствовали ее, одевали ее,
безумством своим породили это свежее творенье,
что возникло из венка армерий…
Иллюзии как творческая составляющая романтики
Близость иногда рождается и воплощается в таких глубинных слоях нашей натуры, что сопровождающие ее чувства ощущаются как невероятно мощные и всепоглощающие. Американский поэт Чарльз Олсон великолепно описывает эту изначальную природу в стихотворении «Кольцо», этаком гимне Афродите Анадиомене, возникающей из пены морской, в образе, наиболее известном, пожалуй, благодаря картине Ботичелли «Рождение Венеры».
Афродита, богиня, порождающая сладострастные и чувственные эмоции романтической любви, подобно порыву ветра, врывается в жизнь и поднимается из волн эротических чувств, которые так важны для сексуальной привлекательности. Поэма Олсона, подобно древнегреческому гимну, восхваляет эту богиню, которую современному миру трудно оценить во всей ее сложности и могуществе. Олсон хочет сказать, что в наших волнах страсти, а также в глубинных, возможно, имперсональных чувствах притяжения, есть нечто божественное. Что-то бесконечно ценное приходит к нам с ощущением секса и романтики.
Самое трудное, как следует из стихотворения, заключается в том, чтобы облечь эту божественность в частности повседневной жизни, а именно – во Время. Ботичелли демонстрирует нам нимфу часов с цветочной мантией в руках, готовую надеть его на тело богини. Наша задача – отыскать способ, чтобы вплести наши затаенные чувства в свои будничные жизни, облачить вечность в одеяния времени. Но как это сделать? Берем ли мы в супруги того человека, который пробуждает в нас страсть? Воплощаем ли мы в жизнь свои сексуальные фантазии? Меняем ли мы партнеров в поисках богини? Разрываем ли узы брака по причине того, что западный ветер снова сделал свое дело, обернувшись на этот раз той самой «армерией»?
Зачастую мы раздвоены в своем понимании нарастающих страстей Афродиты. С одной стороны, мы лихорадочно ищем их, объединяясь по этой причине в социальные группы или размещая объявления о знакомствах. Рекламодатели уверены, что мы купим практически любой товар, который они смогут произвести и упаковать, если они также пообещают Афродиту в качестве бонуса. Испытанный и верный способ размещения едва одетых натур – мужчин или женщин – рядом с предметом желания потребителя эффективен потому, что он вызывает обнаженную, природную Красоту, вырастающую из моря, которую большинство из нас стремится заполучить любой ценой.
С другой стороны, пуритане сетуют на наготу Афродиты, и даже психологи иногда морализируют против нее, предупреждая, что романтическая любовь есть иллюзия, проекция, навязчивая идея, родительская фиксация или одержимость анимой. Античный историк Евсевий повествует о том, что когда крестоносцы совершали нападки на Средиземноморские храмы и разрушали их, они не только стирали их с лица, но даже выкапывали землю под ними, словно полностью искореняя остатки этого позорного божества. В нашем психологическом морализме мы тоже можем попытаться искоренить («вырвать с корнем») манящий призыв к удовольствию и красоте.
Чтобы исцелить это раздвоенное отношение к романтике и сексуальному влечению, мы попытаемся предоставить каждой из этих сторон право на жизнь, а также постараемся оценить всю их значимость. Совершенно очевидно, что сексуальное влечение способно привести к партнерству в браке и к семье длиною в жизнь. С одной стороны, зов Венеры при супружеской измене способен и разрушить брак, а человек может перепутать мимолетное эротическое или любовное влечение с перспективой брачного союза или искренней дружбы.
Секс и романтика одновременно и притягательны, и опасны. Эти непонятные и даже двусмысленные качества присущи их природе. Афродиту иногда называли «богиней уклончивого взгляда», предполагая, что и она, и та сфера, которой она управляет, не всегда однозначны и понятны. И мы не зря настораживаемся; но в этих вещах так много потенциальной красоты, очарования и жизненности, что, несмотря на их небезопасность, мы настойчиво тянемся к ним.
Мы можем провести различие между разумной бдительностью и моралистическим, оборонительным сопротивлением власти секса и романтики. Морализирование любого рода служит самозащитой перед лицом громадной мощи самой жизни. Точно также, когда мы уходим в себя при всепоглощающей депрессии или пытаемся найти быстрый выход из крайне тревожной ревности, мы могли бы естественным образом искать спасения от власти сексуальных и романтических чувств в морализировании. Но в отличие от мудрой осторожности морализм не открывает входа в те области, в которых жизнь преподносит себя во всех красках. Пренебрегая выбором в пользу моралистической защиты, мы могли бы вместо этого попытаться осознать, во что мы ввязываемся, не принимая при этом защитную позицию осуждения.
Нам может понадобиться время, к примеру, для того, чтобы с точностью выяснить, какую именно любовь желаем мы получить в этой жизни. Наши ранние представления об отношениях могут также оказаться слишком радужными или чересчур буквальными. «Любовь с первого взгляда» не всегда сулит отношения на всю жизнь. «Задача» души в наших влечениях может быть раскрыта только в определенный час, и финальная картинка может быть совсем непохожей на наши первоначальные впечатления и ожидания. В «Гомеровском Гимне Афродите», написанном в первые века нашей эры, Афродита, влекомая страстью к смертному Анхису, рассказывает ему длинную сказку о своих мнимых приключениях и о своей невинности. Тем из нас, кто вырос на священных легендах и всецело предан истине и добропорядочности, трудно постичь смысл этой истории обмана. И все-таки есть очень важное наблюдение: сексуальное влечение, при всей его красоте и изяществе, может таить в себе соблазны и обманы, которые наделяют секс богатой фактурой и масштабностью, но и порой с трудом воплощают его в жизнь. Как говорил Фичино, мы пробуем любовь на вкус, но нам трудно различить ее ароматы.
Это вовсе не означает, что нам следует избегать секса и романтики из-за их разноречивости, но мы можем усвоить, что обман является неотъемлемым и нужным компонентом. Зная о коварстве Афродиты, мы могли бы войти в ее мир не с наивностью, а с пытливой проницательностью и осознанностью. Мы можем даже предположить, что частью посвящения в сексуальные отношения выступает обострение восприятия, потеря невинности, открытие того, что жизнь требует глубокого проникновения, а не сентиментальных суждений. А может быть иначе, романтика может привести нас к более необузданной жизни, в которой мы находим свои переживания более интенсивными и более сложными, чем когда-либо прежде. В водовороте этой новой, захватывающей жизни мы можем чувствовать себя сбитыми с толку и принимать какие-то глупые решения, а возможно, мы также переступаем через порог на более сложный уровень жизненного опыта, отказавшись от детской простоты, обнаружив сложности, присущие взрослости.
Не так-то просто обнаружить тень Афродиты. На первых порах сексуальное влечение может показаться невинным и легким, а новый роман может быть наполнен положительными образами другого человека, а также будущего. И, тем не менее, все мы знаем, что и секс, и романтика способны привести к неоднозначным взаимоотношениям, которые длятся годами, причиняя страдания, и что секс может стать причиной рождения детей или привести к аборту, венерическим заболеваниям и, что хуже всего, к унизительным и даже жестоким отношениям.
Искушения Афродиты поистине обманчивы, однако совершенно очевидно, что они играют фундаментальную роль в первичных замыслов природы. Понятно, что Венера – богиня садов, и как в знаменитом творении Ботичелли «Весна», она стоит, утопая в зеленых тенях леса и сада, богиня природы, а также покровительница высоконравственного танца человеческих добродетелей. Через соблазны романтики мы приближаемся к самым материальным, элементарным определяющим жизнь явлениям – от знакомства к рождению ребенка, от ухаживания за партнером к созданию семьи, от легкомысленных радостей флирта к душераздирающей боли разлуки и смерти.
Не стоит чураться соблазнов Афродиты, считая их обманчивыми. Исключительная правда мифа о ней заключена в парадоксе, что жизнь бурно расцветает на заблуждениях, которые сама и порождает, и самые серьезные проблемы заключены в нашей готовности быть безрассудными и терпеть неудачи. Это еще один способ представления старой мудрости, что говоря «да» бьющей через край жизни, мы окунаемся в ее самые мрачные тайны, проходя через самые болезненные инициации. Получается, что внешние иллюзии стоят на службе самых глубоких аспектов нашей природы.
Другой подход к проблеме романтической любви в мифологических образах заключен в понимании того, что в политеистическом устройстве каждый из богов и богинь обладает своим собственным моральным кодексом. Каждый имеет свою скрижаль с десятью заповедями, которые зачастую противоречат друг другу. Заповедь девственной богини Артемиды гласит: «Не поддавайся порывам плотской любви». Заповедь Афродиты говорит: «Не противься сексуальному влечению».
Как нам жить в условиях таких противоречий? Есть несколько вероятных сценариев, которые в принципе не очень сложно понять. На каком-то этапе своей жизни мы можем, например, руководствоваться одним кодом в ущерб другому. Один молодой человек как-то сказал мне, что он несколько раз пытался завести длительные отношения с женщиной, что было, очевидно, по его словам, лучшим решением, но он просто не мог этого сделать, потому что его настоящим желанием было заниматься сексом с как можно большим количеством разных женщин.
Мое ответное чувство, несомненно, связанное с католическим прошлым, ощутило нравственный укол, и моя сверхчувствительность по отношению к феминистской критике мужского сексуального анархизма также выразила недовольство. И, тем не менее, храня глубокую преданность проявлениям души, я обнаружил в высоких чувствах этого человека наставление Афродиты. Я пытался помочь ему разобраться в своих чувствах и фантазиях, чтобы он мог жить кодексом Венеры с некоторой глубиной и тонкостью, вместо того, чтобы действовать либо за счет женщин, которых он встречает на протяжении жизни, либо за счет своей собственной глубокой тяги к разнообразию.
Разнообразие есть политеистическое блаженство. Однако проблема может возникнуть, если на непосредственно бытийном уровне мы забудем, что Афродита является как космической богиней, так и личностной. Удовольствие, красота, секс, чувственность, влечение и похоть являются атрибутами жизни, самой сутью бытия. Иногда то, что мы представляем себе как романтическую интрижку, имеет космические измерения: в погоне за разнообразием сексуальных партнеров, мы на самом деле ищем многообразия на более глубинном уровне, в самой основе нашего бытия.
В 1484 году Марсилио Фичино опубликовал книгу о любви, в которой он исследует этот вопрос личной и космической сексуальности в образах двух Венер, космической и личностной. Обе они, говорит он, обычно идут рука об руку, так что когда мы созерцаем человека, который приятен нашему глазу, мы склонны задумываться и о самой красоте. Он предупреждает, что зачастую очень заманчиво разделить эти два образа и сосредоточиться лишь на физической привлекательности, пренебрегая космической Венерой. Всякий раз, когда мы практикуем это, мы повинны в злоупотреблении любовью1.
Рассматривая свой конкретный личный опыт, неплохо было бы припомнить эту платоновскую концепцию любви. Мой юный знакомый толковал свои венерианские фантазии как чисто физический, буквальный предмет. А я как терапевт пытался пробудить другую сестру, Венеру небесную, ту, что делает душу прекрасной и желанной. Я делал это, способствуя процессу сублимации его реальных мыслей о сексе не в рациональные, или защитные, формы, а в более тонкие их разновидности. Вместе мы позволили отдельным его сексуальным желаниям подвести нас к рассуждениям о красоте, многообразности в глубинах его души и прочих сферах его жизни. И речь здесь идет вовсе не об уклонении от вопроса о существующей интимной жизни, а скорее о том, чтобы погрузиться в нее еще глубже, предоставляя ей больше простора для реализации. В конце концов, этот мужчина сумел добавить больше воображения в свои попытки построить свою интимную жизнь так, чтобы она отвечала и его насущным желаниям и глубинным потребностям его души.
Иначе ужиться с противоречиями политеистического подхода к жизни можно просто принимая чувства, которые они пробуждают. Наши ценности зачастую конфликтуют друг с другом. Мы можем иметь стойкую потребность жить жизнью, в которой присутствуют здоровый секс и чувственность, в то время как что-то внутри нас жаждет уединения и даже целомудрия. В этом конфликте ценностей наш единственно возможный выбор – это оставаться в состоянии напряжения. Современная тенденция как можно скорее снять напряжение настолько бессознательна и ощущается нами так естественно, что поначалу добровольное пребывание в состоянии дискомфорта может показаться нам странным. Мы стремимся к разрешению конфликтов и поиском выхода из трудных ситуаций, и желательно быстрым. Однако, сохраняя терпение в условиях разногласий и противоречий, мы приобретаем ряд преимуществ.
Первое из них – это развитие души. Со временем напряжение порождает мысли, воспоминания и образы, которые способствуют значительному росту воображения. Душа становится шире по мере того как она обрастает раздумьями, вместо того чтобы сокращать их до размера одного единственного решения. А поскольку мы достигаем все большего изобилия для своих душ, мы способны привнести возвышенную мудрость и принятие в многочисленные сферы своей жизни.
Еще одно преимущество заключается в возможности найти более содержательные и устойчивые решения нашим житейским проблемам. Когда нам требуется в спешке решить какую-то задачу, это решение должно быть чем-то вроде готового шаблона или набором деталей, которые можно легко скомпоновать, и скорее всего, это будет проект эго; но когда мы сохраняем напряжение, созданное столкновением двух миров, постепенно через раскрытие души, порожденное этим напряжением, возникнет абсолютно неожиданное решение. Когда мы терпимо переносим моменты хаоса и смятения, на свет может появиться нечто поистине новое и свежее.
Беря на вооружение такой подход к своим противоречиям, нам нет надобности выбирать чью-либо сторону или отражать моралистические нападки на секс и романтическую любовь или отстаивать свободную любовь без каких-либо запретов и ограничений. Нам, возможно, придется без всяких предубеждений прислушаться ко всем своим фантазиям, которые всплывают перед нами в моменты запутанности. Один голос говорит: «Если пойдешь по пути распущенности, твоя жизнь будет разрушена». Другой молвит: «Не будь таким зажатым и подавленным, как твоя семья. Наслаждайся жизнью и бери от нее все, что тебе нужно, чтобы ощущать себя сексуально полноценным». Со временем, привыкая слушать оба эти голоса, индивид переносится в место, в котором нет противостояния и разногласий, но это еще не точка равновесия, в котором разрешается любая двойственность. Ощущая напряжение, создаваемое различными потребностями души, мы постепенно движемся к новой перспективе, в которой борьба конкурирующих ценностей оборачивается особой признательностью по отношению к неразрешенной сложности. Там старые аргументы неуместны, потому что им просто нет места во вновь обретенной точке зрения. Могут возникнуть и новые противоречия и чуждые двусмысленности, с которыми придется иметь дело, однако, завоевав новую, выигрышную точку обзора, мужественно перенеся состояние напряжения, мы можем лучше подготовиться к пониманию данного процесса, осознавая, что иллюзии и заблуждения играют свои собственные роли в таинственной алхимии душевной жизни.
Будущее наших иллюзий
Романтическая любовь – это иллюзия. Большинство из нас с болью открывают для себя эту истину в конце любовного романа, или же когда сладкие эмоции любви приводят нас к браку, а затем гасят свое пламя. Некоторые пары пребывают в вечной «иллюзии» любви, проживая свой брак с глазами, по меньшей мере, частично зашоренными от реалистичной «природы» своего партнера. Мы вполне можем задаться вопросом, являются ли эти иллюзии необходимой частью жизни, или мы должны попытаться избежать их в будущем.
Слово иллюзия происходит от латинского in ludere, то есть «в игре». На протяжении сотен лет английское слово означало издевательство, обман и даже галлюцинации. Давайте возьмем на заметку Латынь, чтобы вспомнить, что иллюзия может иметь игровой и даже спортивный аспект. Знаменитая книга Йохана Хейзинги «Homo Ludens» («Человек Играющий») определяет человека главным образом как существо, которое играет. В его исследовании вся наша серьезная деятельность, начиная от развязывания войны, ведения бизнеса и заканчивая обустройством жилища, есть форма игры. Все это игры, потому что, закрывая глаза на грубые факторы нашей прозаической жизни, мы находим удовольствие в драматизме своих действий, в историях, которые мы переживаем благодаря событиям серьезной жизни, в игровых аспектах бизнеса и политики. Душа наслаждается игровой стороной жизни, потому что игра возвышает иной, громоздкий буквализм повседневного существования к царству воображения. Кое-что в нас – что психологи называют эго — обожает буквальный аспект нашей деятельности, в то время как душа тянется к миру воображения, который может принимать форму поэтики, мечты или игры. То, что питает душу, вовсе не то же самое, что проблемы и заботы повседневной жизни.
Игра является составным элементом самых насущных аспектов жизни. Все атрибуты войны – театры боевых действий, стратегии, ставки на победу или поражение, обмундирование, эффектные титулы (генерал, лейтенант, ефрейтор) – все это символы игры, опасной и ужасной. В религии священные предметы, речь, легенды, различные деяния, краски, предметы еды и ритуальная одежда, — все сигнализирует о том, что все происходящее является священной игрой. В своей революционной книге «Gods and Games» («Боги и Игры») Дэвид Миллер описывает религиозную веру как игру: «Вера крепко удерживается легендой, зрелищностью, обрядностью (игрой). Ей владеет, ее сжимает в тисках смысловой шаблон, который оказывает влияние на модель жизни индивида, которая становится парадигмой, через которую человек созерцает этот мир.2
Романтическая любовь – это самый действенный способ выдернуть нас из рутинной жизни и поместить в мир игры. Под гипнозом любви мы забываем о своих насущных обязанностях и долге, мы способны на героические усилия, чтобы быть рядом с возлюбленным или возлюбленной, мы готовы смотреть на любимого человека и видеть кого-то, кто лишен изъянов, на которые всегда обратит внимание практичный глаз. Быть влюбленным – значит участвовать в игре, быть захваченным иллюзиями. Мы обольщаемся, дабы душа смогла создать нечто из хлама наших чувств и фантазий.
Фрейдовское толкование депрессии можно свести к описанию любовного чувства. Когда человек подавлен, говорит он, даже если по внешним проявлениям ничего особенного не происходит, внутри человека идет очень большая внутренняя работа. Даже в состоянии романтической влюбленности, когда сознание человека пребывает в заблуждении, а его насущная житейская деятельность затормаживается, в глубине его существа выполняется огромная внутренняя работа, душевная работа. С позиции души, романтическая любовь достойна доверия именно потому, что она отбрасывает в сторону будничную жизнь с ее заботами. У души есть пространство, чтобы развернуть свою деятельность, и ее поведение всегда носит игровой характер, неважно – комический или трагический.
Наши учителя и представители старшего поколения часто предупреждают нас об опасностях любовного наваждения. Восторженность чувств не поможет обрести подлинные отношения, говорят они. Мы можем сбиться с пути. Мы можем оказаться ни с тем партнером. Мы можем разочароваться в супружестве. Нас предостерегают, что от романтики до развода рукой подать.
Все это, конечно, верно. Иллюзия – это опасная болезнь, и все же мы продолжаем наивно верить в такую любовь и упиваться фильмами и романами, изображающими этот самообман. Критики часто осуждают неправдоподобные образы, в которых любовь изображается в романтических историях, но зрители и читатели продолжают с интересом смотреть эти фильмы и запоем читать эти книги. В своей инфантильной привязанности к романтике мы отстаиваем путь души – ее жажду удовольствия, а также ее неотвратимую потребность в переживаниях, которые могут или не могут способствовать плодотворной жизни.
Некоторые из моих знакомых рассказывали мне, что им пришлось отказаться от своей любви, чтобы защитить семью или партнера. Потом эти «похороненные» страсти тлеют в их сердцах, порождая разъедающую душу обиду, которую измышляют наши подавленные желания. Их жизни текли планомерно, и все было в порядке, а их души вынуждены были скрываться. И неоднократно я убеждался, насколько тяжело бывает сдерживать это напряжение.
«Я был в браке уже пять лет, — говорил Стивен, — когда встретил женщину, которая заставила снова трепетать мое сердце. Я все еще любил свою жену, и больше всего на свете хотел сохранить семью, но этот новый опыт был настолько сладостным и живительным, что я рисковал потерять из-за него и жену и детей».
«Что Вы предприняли?» — спросил я.
«Вначале у нас был короткий роман, но мне было противно лгать и изворачиваться. Я сказал ей, что должен вернуться к жене и детям».
«И что же было дальше?
«Конечно, я ощутил облегчение от того, что мне не придется жить двойной жизнью. Но я также понимал, что в моем браке есть проблемы. В нем не было никакого продвижения вперед, даже не смотря на то, что я никогда не переставал любить свою жену и все еще хотел жить со своей семьей. В своих фантазиях я хотел быть с другой женщиной, но если мне пришлось бы делать выбор, я выбрал бы своих близких».
«А как теперь обстоят дела?»
«Эта женщина снова появилась на горизонте. И я снова начал лгать и хитрить. Чувствую себя ужасно. Я ненавижу то, что делаю, и все же я вряд ли смогу остановить все это. Я не вижу выхода из всей этой ситуации».
На протяжении многих лет терапевтической практики я встречал многих мужчин и женщин, попавших в те же обстоятельства. Все это достойные люди, раздираемые конфликтом между любовью к своей «половине» и потребностью в другом партнере. Иногда это выглядит как битва между стойкой и глубоко личной привязанностью к семье и несерьезной, воздушной и все же неизбежной романтической привязанностью вне семейного очага – вот описание, которое делает ситуацию еще более запутанной и болезненной. Люди, попавшие в сладкие сети любовной романтики, априорно очерняют ее и в то же самое время бросаются в нее с головой.
Если подобного рода конфликт представить на уровне отношений в буквальном смысле, то напряжение может стать невыносимым, либо будет принято вынужденное решение, а сама проблема никогда по-настоящему не разрешится.
Когда мы поймем, что у души есть стойкие потребности, идущие вразрез с насущными обязательствами, и что эти потребности могут быть удовлетворены без необходимости в радикальных переменах в привычном житейском укладе, тогда мы сможем найти способ утолить свою жажду к романтической любви. Какой бы нереалистичной по отношению к структурам жизни, иллюзорной и опасной ни была романтическая любовь, она так же важна для души, как и любой другой вид любви. Когда терапевтическое мышление, профессиональное или личностное, видит свою задачу, прежде всего, в том, чтобы заставить жизнь течь в соответствии с каким-то предвзятым представлением о том, что является подобающим и правильным, тогда мы упускаем суть многочисленных событий, которые волнуют душу. В случае с романтической любовью мы понятия не имеем, куда ведет нас «иллюзия», что она из себя представляет, и как лучшее ее пережить.
«Либо я ухожу от жены, — говорил мне Стивен, — либо я отказываюсь от своей страсти».
Теперь, когда я имею дело с подобными неразрешимыми случаями, сопровождаемыми сомнением и болью, меня одолевают сомнения. Представлять себе жизнь в такой двойственной манере значит сохранять status quo. Более не существует способа вернуть все обратно, и ничего нельзя поделать, кроме как оставаться в подвешенном состоянии. По-видимому, Стивен предпочел неопределенность ее альтернативе, а именно, утверждению обеих крайностей, и разумной и эмоциональной, с тем, чтобы решение его проблемы могло заявить о себе.
Я вспомнил еще одного пациента, Артура, чья жена оказалась в той же ситуации, что и Стивен. Артур сказал мне, что видит выход из ситуации, выбирая один из двух возможных вариантов: либо иллюзорную, романтизированную модель абсолютно моногамного брака, либо сексуально «открытый» брак. Первый оказался лишенным какого-либо своеобразия и нежизнеспособным, а второй вообще не был ему интересен.
В обоих случаях мой ответ был таков: «Возможно, существует еще и третья альтернатива?»
«Откуда тут взяться третьей альтернативе?» — скептически заявил Стивен. «Я должен решить, либо навсегда вернуться в семью, либо уйти и начать все заново с кем-то другим».
«Я вообще не могу представить третьей альтернативы» — сказал Артур. «Это должен быть либо моногамный брак, либо его противоположность, что бы это ни было».
В своей книге «Три Лика Бога», посвященной триединству как структуре всего в жизни, Дэвид Миллер рассуждает о необходимости присутствия треугольника в любви. «Есть мужчина, есть женщина и их любовь». Если эта схема рушится, то, пожалуй, у одного мужчины и у одной женщины появится домашнее животное или общее увлечение. А, возможно, придет время, когда она с оправданным чувством ревности заметит, что он, похоже, женат на своей работе, которая и заняла третье место в их браке»3. Полноценная любовь – это a menage a trois (фр. «жизнь втроем» — прим. перев.), — заключает Миллер.
Третий компонент, я бы сказал, — это всегда душа. Традиционно душа всегда считалась третьим фактором между разумом и телом, между духом и материей. Это медиальный, посреднический элемент, удерживающий вместе все составляющие. Стивен не может отыскать выход из двойственности его привязанностей, потому что не приял во внимание свою душу. Артур не может найти решения своей дилеммы под названием «моногамность-антимоногамность», потому что не позволяет своей душе прийти в равновесие. Что это значит для человека, столкнувшегося с проблемой, и как конкретно вы представляете себе душу в качестве третьего пути?
Решение проблем – это не лучший способ привнесения в жизнь души. Душа раскрывается тогда, когда человек, наконец, отказывается прилагать усилия, либо когда логика рушится, либо когда фрустрация достигает уровня, когда все потуги взять контроль сдают свои позиции. Душа появляется, когда мы полностью переходим на другой уровень восприятия. Героика решения проблем удерживает душу на расстоянии, тогда как само поражение нашего героизма, дает душе зеленый свет.
Артур постоянно принимал механический подход к своему браку. Он хотел понять, какая структура будет работать. «Я не думаю, что тут все дело в моногамности или антимоногамности», — говорил я ему неоднократно. Его первой реакцией на это стала попытка сразить меня логикой: «Здесь должно быть либо одно, либо другое. Других вариантов быть не может». Спустя несколько недель он сказал: «Я могу лишь начать воображать себе третью альтернативу, но даже если я найду ее, мой брак по-прежнему должен оставаться либо моногамным, либо немоногамным». Он все же не может избавиться от структурального, раздвоенного взгляда на свои отношения.
После нескольких бесед об интимной близости я сказал ему: «А что если ваш брак нужен вам для того, чтобы ты смог понять душу своей жены, а она – твою, как если бы вы оба наблюдали за тем, как из этого обоюдного знания и любви зарождается жизнь?»
«Может быть, — сказал он сбивчиво, — возможно, тогда бы не было места мыслям о единобрачии».
«Наверное», — сказал я. «И не пришлось бы беспокоиться».
Подобно тому, как воображение является признаком души в действии, также беспокойство является признаком того, что эго делает все возможное, в особенности через рациональное осмысление и контроль, чтобы удержать душу взаперти.
Но душа не требует того, чтобы ее понимали. Единственное, что можно сделать, чтобы понять душу, — это представлять, наблюдать, как все вокруг изменяется и трансформируется по мере того как растет наша любовь и углубляется наша привязанность. На уровне души понимать означает «стоять подле» (здесь автор играет словом «undersand» (понимать), stand under (быть под) – прим. перев.), все больше и больше приближаясь к тому, что занимает наши мысли. Один из многочисленных постулатов, которые я усвоил в архетипической психологии, заключается в мудрости более глубокого погружения в то, что очаровывает душу, и один из способов сделать это – позволить имеющему место увлечению и какому-то азарту занять самую высокую позицию и наблюдать за ним снизу, пока оно не скажет, кто оно или что из себя представляет.
Смысл терапевтической реакции на душу заключатся не только в «фиксации на определенной модели», а в том, чтобы вжиться в эти конкретные образы, лежащие в самом сердце проблемы, а потому, как правило, переживаются наиболее болезненно. Мы можем вообразить себе душу, как это принято во многих традициях, как бесконечное пространство, потаенную область, столь же необъятную, как и внешний простор вселенной. То, что ощущается как небольшая неприятность, как размолвка между двумя партнерами, способна затронуть некую грандиозную проблему в глубокой вселенной души. Переход на этот уровень может оказаться дезориентирующим, а подчас полным страха и беспокойства. Мы можем захотеть избежать такого путешествия и отказаться посещать незнакомое и жуткое место. Однако именно такая динамика предоставляет душе ее заветное вожделенное пространство и знакомит нас с ее владениями. Бесстрашие, позволяющее разбирать самые болезненные картинки, которые британский аналитик Нил Миклем называет «невыносимыми образами», является мощной и необычайно продуктивной формой работы души.
И чувства Стивена, увязшего в трясине непонятных связей, ни Артур в своей борьбе между моногамией и свободными отношениями являют собой наглядный пример игнорирования души. Я вовсе не собираюсь в чем-то обвинять или критиковать этих мужчин; любому из нас не так-то легко следовать зову души. Однако изолирование от души может оказаться крайне коварной вещью. Ни одна защита не сработает должным образом, не будь она тщательно и убедительно продумана. Застревание между двумя недопустимыми альтернативами не дает нам возможности переместиться в новую область воображения и опыта.
Имея это в виду, я в своей практике стараюсь быть осторожным, не принимая ни одну из сторон в подобного рода расколах. Делать даже очень хорошо продуманный выбор в пользу одного из вариантов, значит возводить стену между собой и душой и действовать ей вопреки. С другой стороны, возражение против одной из альтернатив также служит разделению. Единственно верное и надежное ответное действие в данной ситуации можно найти, если углубиться в каждую из крайностей, более полно представить себе обе альтернативы, придавая им больше содержания и важности. В конце концов, проблематика выбора способна изменить личность, а две альтернативы не будут так далеко отстранены друг от друга. В конечном итоге, неразрешимая ситуация может дать слабину по мере того как на горизонте появится третья возможность.
Стивену нужно было еще глубже проникнуть в свое желание завезти роман на стороне и еще сильнее постигнуть влечение к другой женщине, его спутнице по жизни. Он также должен был призвать на помощь и активизировать подлинное чувство отвращения по отношению к этой интрижке. В вопросах души все чувства и фантазии в равной степени достойны того, чтобы их услышали. «Подвисание» в неразрешимой проблеме зачастую является признаком нашего внешнего участия в том, что будоражит душу. Как соблазнительно пребывать в этом подвешенном состоянии, проводя за размышлениями, разговорами часы, недели, месяцы и даже годы, упиваясь сложностью выбора. И пока нами владеет такое вот блаженство, нам не нужно призывать свою душу для исследования новых территорий.
Я попытался помочь ему глубже вникнуть в оба аспекта его трудной задачи.
«Нет никаких сомнений, — сказал я, — что что-то в Вашей душе жаждет любви и романтики, которые Вы находите в этом романе?»
«Хотел бы я быть верным и честным, но мои чувства сильнее меня».
«Что ж, однажды Вы попытались подавить эти чувства и заставить себя жить, руководствуясь твердыми принципами, чего всегда хотели».
«Да, но из этого ничего не вышло».
«Расскажите мне о своих негативных чувствах по поводу Вашей интрижки», — попросил я. «Насколько они искренни?»
«Они очень искренние», — ответил он. «Я действительно не верю, что можно жить такой жизнью.»
«Это вопрос веры или чувства, или просто общепринятой нормы?»
«Это определенно больше, чем стандартная мораль. Я не нравлюсь себе, когда занимаюсь этим, и все же я вынужден это делать».
«Дискомфорт, который Вы ощущаете, как-то влияет на Вашу связь?»
«Конечно, влияет» — сказал он. «Я все время думаю, что должен порвать с этим, и что я никогда не отдамся этому полностью.
«Моя любимая не в восторге от моего настроения, но она все остается рядом со мной».
Мы говорили и говорили, давая возможность его фантазиям и чувствам раскрываться все более детально. Душевная работа не требует великих откровений, исключительного толкования и окончательного подведения итогов. Наоборот, размеренное, стабильное изучение воображаемой ситуации с большей вероятностью позволяет душе раскрыться, и только тогда становится возможным «разрешение» ситуации. Как показано в поэме Чарльза Олсена, с которой началась эта глава, наши Венерианские хитросплетения следует одевать в «часы». То есть мы должны перенести все свои скрытые желания на арену жизни, где, будучи зримыми и ощутимыми, они демонстрируют нам действие мощных побудительных сил, которые скрываются в наших понуждениях и запретах.
Со временем Стивен пришел к выводу, что его чувство отвращения к внебрачной связи не было продиктовано чувством вины или внешним комплексом. Пока он рассуждал о том, насколько сильно на него влияет неприязнь к роману на стороне, а также к дому и семье, он обнаружил несколько ключевых моментов по поводу своей семейной жизни и супруги в частности, которая была замешана в этих интимных делах. Еще в молодом возрасте он представлял себе традиционную семейную жизнь как ограничение свободы. И эти вновь возникшие мысли еще больше запутали ему картину жизни. Ему требовалось еще долго размышлять о своем отношении к семейной жизни. В конце концов, он пришел к заключению, что, по крайней мере, в каком-то смысле его роман стал способом избежать тюремного заключения, коим ему виделась семья, и что он сам ответственен за отсутствие в своем браке любви и романтики. В итоге он порвал со своей любовницей и вернулся в семью, но уже с новым отношением к жизненным рамкам и возможности быть свободным. Постепенно он открыл для себя способ почувствовать себя свободным и принять свою семейную жизнь. По его словам, теперь он понимает, что свобода включает в себя возможность жить той жизнью, которая была ему дана, в полном объеме со своими ограничениями.
Артур переживал более тяжелые времена. Ему было нелегко научиться доверять душе. Ему все хотелось постичь аналитически. Он даже задумывался над тем, чтобы самому стать аналитиком, эта мысль не покидала его. Пока мы обсуждали его личную драму, он стал замечать, что его страсть к анализу обладает огромной силой. Всякий раз, когда мы покидаем область души, где противоположности перетекают друг в друга, разделения имеют свойство обнаруживать себя, зачастую в виду сильной любви, которая воспринимается как чисто межличностная материя человеческих измерений. Мифология и поэзия по-разному учат нас воображать эту любовь, иногда как встречу с богиней. В романтической любви мы все подобны Анхису, столкнувшемуся с всесильной божественностью. Любовь – это божество, и если мы не признаем этот факт и не будем относиться к нему с благоговением, то, несомненно, станем его жертвами.
К такого рода любви нам не нужны рациональные подходы, потому что рациональность не способна постичь божественное. Постепенно Артур начал все менее полагаться на разум и сдержанность, и по море того как он это делал, его беспокойство уменьшалось. Его супруга все больше стала интересоваться его делами, и меньше – своими. И хотя в целом это не очень отразилось на перспективе всего процесса, мне показалось, что этот любовный конфликт сделал для него очень много в плане работы души, делая его сильным и защищенным человеком перед любым проявлением настоящей жизни. Отсутствие безопасности может развить страх перед тем, что жизнь может преподнести, если дать ей возможность быть свободной. Ему нужно было многое узнать о любви и браке, и средством этого познания была его борьба с ревностью. Единственной возможностью преодолеть ревность была не капитуляция со стороны его жены, как он сначала думал, а перемены в его взглядах на отношения. И по мере того, как менялась его позиция, отступали и его житейские трудности.
Французский поэт-символист Рембо в своем стихотворении «Бдения» делает акцент на поиске выхода из столь ненужных разделений и игры в преимущество:
Это — друг, ни пылкий, ни обессиленный. Друг.
Это — любимая, ни страдающая, ни причиняющая страданий. Любимая.
Мир и воздух, которых не ищут. Жизнь.4
Чтобы постичь жизнь, наполненную романтической любовью, требуется найти путь к своему любимому человеку, минуя борьбу альтернатив, преодолевая страдания, которые почти всегда сопровождают такую любовь. Лишь пройдя через то, что мы сознательно ищем в любви, дабы обрести жизнь и стойкость, порожденные любовными иллюзиями, мы сможем познать чистый опыт подлинной любви. Наши мысли о том, как избежать неприятностей, не оказаться в дураках и не совершить ошибку ведут нас по пути любви. Наши попытки предотвратить иллюзии делают нас слепыми перед существующей любовью и перед жизнью, что не замедляет свой ход, поэтому наша самооборона только и создает заблуждения.
Я вовсе не хочу сказать, что в любви не нужно быть бдительным, но то, как мы проявляем эту осторожность, имеет решающее значение. Если подавление происходит от страха перед силой любви, и если оно состоит только из рациональных мыслей, цель которых — защитить нас от продвижения в жизнь, то и желаемая любовь, и безопасность будут для нас недосягаемы. Для начала нам нужно проложить свой путь туда, где существует любовь, тогда мы и сможем решить, что с нею делать. Во всех психологических вопросах необходимо проводить различие, знать разницу между нервозным избеганием и стойким ощущением того, что мы движемся в ложном направлении.
Правила и нравоучения по поводу того, как не поддаться чарам романтического увлечения, происходят из области, чуждой любви. Это посланники не из эротической жизни, а из области, обесценивающей эрос. Когда мы близки к тому, чтобы влюбиться, мы способны отличить настоящего партера от его дублера, пустой порыв чувств от призыва к созданию жизни. Наилучший способ узнать, эротична ли наша осмотрительность или нет, — это проследить источник этого торможения: исходит ли оно изнутри любви, или держится вне любовной сферы, вынося страшные приговоры.
Если мы имеем обыкновение хотя бы чуть-чуть жить одухотворенно, то в этом смысле мы можем доверять своим романтическим заблуждениям и нашим неоправданным желаниям. Уильям Блейк говорит: «Лучше убить ребенка в колыбели, нежели всю жизнь лелеять несбыточные мечты». Точно так же, как логика руководит разумом, так и желание направляет душу. Мы живем в мире, который доверяет логике, и из-за этого обязательства мы пренебрегаем желаниями; однако, если бы мы жили в мире, который признает желание, мы бы знали, как доверять ему.
Желание часто просит нас отказаться от логики и, быть может, кажется глупым нашим разумным друзьям. Еврипид описывает великолепную сцену глупости на празднике во славу Вакха, на котором два высокородных старика, Тиресий и Кадмос, выходят на сцену в женском одеянии, готовые принять участие в Дионисийской мистерии. Стоя там, как два болвана в современной драме абсурда, один из них говорит: «Мы два здравомыслящих мужа в безумном городе». Вот что мы должны говорить, когда пребываем в своих иллюзиях: с точки зрения души наше безумство – это благоразумие, поэтому мы и принимаем его. Жизнь в духе Диониса полностью вверяет себя нелогичности, нарушению границ и стремлению к безумию.
Когда наша бдительность не защищена, наш прыжок в иллюзию не покажется в буквальном смысле сумасшествием. Его нелепость не будет считаться безрассудством души, стремящейся к обогащению и удовольствию. Душа нуждается в истинном удовольствии и подлинной радости, так же как ум нуждается в мыслях и информации, а тело — в пище и движении. Она требует отказаться от своих заблуждений, отбросить серьезную шутливость и осознанные игры.
Мы не должны оправдывать свое блаженство, которое свойственно романтическим иллюзиям. Интриги и флирт не должны привести к долговременным отношениям либо к браку с целью оправдать себя. Если бы мы отчетливо это понимали, возможно, мы смогли бы наслаждаться нашими мимолетными фантазиями, не беспокоясь так много об их последствиях. Душа расцветает при такой скоротечной, воображаемой любви, равно как при долговременных партнерских отношениях.
Один из способов различить динамику эроса – это завести привычку прислушиваться к своей интуиции и разным голосам, которыми говорит с нами воображение. Эрос живет и действует в области сердца. Если этот мощный порыв нового духа застает нас врасплох, это может означать, что мы не знакомы со своей внутренней жизнью. Если мы не можем отличить иллюзию от возможности, тогда, пожалуй, мы недостаточно хорошо знаем свои сердца. Бурный роман дает нам возможность узнать себя, но насколько было бы лучше, если бы мы в первую очередь хорошо знали дороги своей души.
Одна из самых замечательных идей, которые я нашел в трудах Джеймса Хиллмана о душе, — это его работа об аниме; аниму, женский образ души, он называет проводником в бессознательное, как если бы нам нужна была помощь в поиске дороги в неизведанное. Продвигаясь в глубь души, мы в позитивном ключе шаг за шагом движемся в бессознательное. Эрос очень удачно вписывается в эту картину творения души, потому как и эрос ведет нас по таинственным местам – незнакомым чувствам и настроениям, неожиданным отношениям и непостижимым комплексам. Порывы страсти и влечения, преданность и ревность посвящают нас в более глубокие сферы души, где понимание становится размытым и, в конце концов, таким ненужным.
По словам Иоанна Креста, если вам нужна определенность на вашем пути, идите во тьме. В разных культурах есть одна история, которую рассказывают на разные лады, она о человеке, который согнулся над землей, под фонарным столбом, явно что-то разыскивая. Прохожий спрашивает его: «Вы что-то потеряли?» «Да, свой ключ», — говорит он. «А Вы потеряли его здесь?» «Нет» — отвечает он, — вон там, но тут светлее».
Наши попытки осмыслить эрос пытаются удержать его на свету, в то время как по большей части он находится во тьме. Эрос зовет нас во тьму, потому что темнота незнания благодатна для души. Большая часть жизни происходит в этой темноте, поэтому не так уж и плохо оказаться в ней. Я припоминаю один сон, который мне рассказывали много лет назад, – большинство его деталей я уже не помню – в котором сновидец увидел прекрасный голубой свет на дне колодца. Свет привлек его, и вопреки своему внушительному страху, он пополз в этот колодец.
Это голубое сияние – своего рода сумеречное сознание, порождаемое романтической любовью. И не смотря на то, что наш практичный глаз может затуманиться, мы в то же время видим вещи, которых не видели ранее. Эмоции зашкаливают, а воображение набирает обороты. Практическая осознанность уменьшается, так что в целом происходит своего рода просветление, но свет его приглушенный, голубоватый.
Эрос играет нашими жизнями в синих тонах, уводя нас в эстетический план, где воображение гораздо четче выражено, чем так называемая реальность, в которой мы обнаруживаем себя, и больше, чем просто себя, где черно-белая реальность уступает место разноцветному воображению. Когда любовь входит в нашу жизнь, мы походим на того сновидца, который спускается в глубокий колодец в поисках чуда в виде голубого света. В своем стихотворении «Человек с голубой гитарой», которая целиком повествует о жизни в голубом свете
воображения, Уоллес Стивенс называет голубой цвет «Объятый пламенем любви»… Любовь делает жизнь светлой и пылкой, но с синим оттенком. Не случайно антология сочинений Хиллмана, книга о душе и эросе, имеет название «Синий Огонь».
Романтическая любовь — это не только необходимая иллюзия, это желанный обман. Естественно, если мы войдем в эту иллюзию без поэтического и музыкального воображения, мы рискуем в прямом смысле оказаться в роли глупца, ибо любовь выбивает у нас почву из-под ног; но если мы воздадим должное ее театральности, мы значительно обогатимся ею. Люди, которых настигла стрела Купидона, призваны жить на грани между соблазнами любовных обещаний и привычными требованиями жизни, позволяя призрачной любви держать жизнь «в игре», близко к воображению, пылающую сердечными страстями. Это одна из самых мощных и эффективных форм создания души. Ее потенциальная опасность – это только другая сторона ее потрясающей способности преображать жизнь и воскресать душу.
- Marsilio Ficino, Commentary on Plato’s Symposium oil Love, в перев. Searsjayne (Dallas: Spring Publications, 1985), стр. 54.
- David L. Miller, Gods and Games: Toward a Theology of Play (New York: Harper&Row, 1973), стр. 168.
- David L. Miller, Three Faces of God: Traces of the Trinity in Literature and Life (Philadelphia: Fortress Press, 1986), стр. 44.
- Arthur Rimbaud, Illuminations and Other Prose Poems, в перев. Louise Varese, доработанное издание (New York: New Directions, 1957), стр. 75.